Но борьба между этими группировками была еще далеко не закончена.
15 ноября. Важнейший политический акт феодальной республики — выборы нового архиепископа. На площади перед святой Софией собирается вече — посадники, и тысяцкий, и «весь Великой Новъгород». Впрочем, эта площадь так мала, что на ней могут поместиться только представители концов и улиц, члены боярских кланов, «лучшие люди» Новгорода. На престол в Софийском соборе кладутся три жребия: «един — Варсонофьев, духовника владычня, а другой — Пуминов, ключника владычня, а третий — Фефилактов с Вежищи, протодиакона и ризника владычня». Это старая новгородская традиция. Так избирали в свое время Иону, а "перед ним — Евфимия и длинный ряд их предшественников. «Кои себе жребии избереть на престоле дом святого Софея, тоя всему Великому Новугороду преосвященный архиепископ». Архимандрит Юрьева монастыря по очереди вынимал жребии. Побеждал тот, чей жребий оставался на престоле. Затаив дыхание, ждала толпа на площади исхода древней, священной церемонии. «И осташе на престоле жребси Фефилактов, протодиакона и ризника владычня». «Весь Великой Новъгород» сразу пошел за ним в его монастырь, на Вежищи. «И възведше в владычень двор, на сени честно, и нарекше й (его. — Ю, А.) и лреосвящен-ным архиепископом». За триста лет это был двадцать первый по счету архиепископ Великого Новгорода и Пскова.
Но страсти разгорались все сильнее. Другой претендент на архиепископство, Пимен, был одним из самых близких людей покойного владыки. Он замещал его, когда тот уезжал из Новгорода. Как ключник, он ведал казной владыки. Пимен был хорошо известен в Новгороде: его «повелением и тщанием» расписывалась фресками церковь Николы на Островке. Об авторитете Пимена свидетельствует само выдвижение его кандидатуры, И вдруг «по неколикех днех» после выборов Великий Новгород поднялся на бывшего владычного ключника. «Великим, силным избеществовав бесчестием», Пимена заключили в крепость, подвергли пыткам («самого измучив»), «кажну вшу (казну всю.— Ю. А.) в него розграбили» и, наконец, оштрафовали на тысячу рублей. Как же это все могло произойти с доверенным лицом владыки Ионы, вчерашним кандидатом в архиепископы?
По объяснению псковской летописи, «инде на едином месте честь не стоит, в мудрости разумных ищет, а на гордых и безумных пребыти не может». При всей общей справедливости этого объяснения, оно несколько туманно. В чем проявились «гордость» и «безумие» владычного ключника?
Ответ на этот вопрос можно найти в памятнике с длинным названием, начало которого читается так: «Словеса избрана от святых писаний о правде, о смиренномудрии». «Словеса» подробно, но в церковном велеречивом и патетическом стиле рассказывают о новгородских событиях. Они были составлены, по-видимому, при митрополичьей кафедре и носили официальный, пропагандистский характер. Автор их не скрывает своего враждебного отношения к новгородцам, которые «ко тме приступиша невидения, рекше к Латыном отступающе прилепляхуся». Тем не менее, несмотря на тенденциозность «Словес», они содержат интересные и далеко не лишенные правдоподобия сведения.
Оказывается, Пимен («Помин») был одним из главных деятелей «литовской» партии. «Словеса» обвиняют его в том, что он но смерти Ионы разворовывал его казну («татьством из казны его себе выносил»)- Но еще хуже было, что «лукавый чернец Помин» хотел поставления на кафедру «от того Григория богоотметного», т. е. от униатствующего киевского митрополита. Если верить «Словесам», Пимена не смутило, что он «не приат бысть от людей православных на великую степень», т. е. не прошел на выборах. Он якобы прямо заявлял: «Хотя на Киев мя пошлите, и там на свое поставление еду».
Не каждому слову «Словес» можно безоговорочно верить, но в данном случае их сведения заслуживают внимания. Вполне возможно, что Пимен, раздосадованный результатами выборов, встал в оппозицию к новому владыке и пытался апеллировать к Григорию. Возможно и другое — Пимен и раньше был тесно связан с «литовской» партией и с митрополитом-униатом. Именно он мог быть ставленником сторонников сближения с Литвой. Во всяком случае, можно предполагать прямую связь между московскими и псковскими известиями. Они в совокупности рисуют одну и ту же картину, хотя и лишенную четких хронологических очертаний. Приверженность Пимена к «латинству», или, в более широком смысле, к крайним силам «литовской» партии, могла привести его к конфликту с общественным мнением, с большинством на вече и даже среди бояр, и повлечь за собой крупные неприятности для бывшего ключника, о которых рассказывает псковский летописец. Выступление против Пимена и наказание его — показатель того, что, несмотря на прибытие «князя из королевы руки», новгородцы в массе своей вовсе не были склонны к разрыву с великим князем, с Русской землей, к переходу под патронат киевского митрополита. Расправа над Пименом свидетельствовала о силе сторонников Москвы, сторонников традиционной политики единства с Русской землей. В лице Феофила к власти пришла, по-видимому, умеренная группировка, готовая продолжать политику Ионы — сохранять связи с Москвой, отстаивая вместе с тем свои привилегии.
Именно этим можно объяснить, что сразу после избрания нового архиепископа новгородские власти «послаша к великому князю посла своего Никиту Ларионова». Новгородцы били челом великому князю, чтобы он «пожаловал, велел быти к себе на Москву» «нареченному их черньцу Феофилу» и «поставити бы его повелел своему отцу Филиппу митрополиту на архиепископыо... яко же и преже сего было при предних " князех». Действительно, так оно всегда бывало и раньше— избранный («нареченный») новгородцами архиепископ приезжал к митрополиту, и тот, в присутствии других иерархов, торжественно посвящал его в сан.
Старина «от отчич и дедич» торжествовала. И великий князь «почтил» новгородского посла и отпустил его со словами: «Что отчина моя Великый Новъгород прислали ко мне бити челом... и яз их, князь великы. жалую, и... нареченного Феофила и велю ему быти к себе на Москву... без всяких зацепок, но по прежнему обычаю, как было при отце моем... и при деде, и при прадеде моем и при преже бывших всех великих князей, их же род есмы, Володимерьских и Новагорода Великого и всеа Руси». Иван Васильевич тоже хорошо знал «старину».
Но в Новгороде страсти бушевали все сильнее. Когда посол Никита Ларионов «сказывал» на вече «жалованье великого князя», произошел открытый раскол.
Феофил и его сторонники, услышав послание великого князя, «вельми о сем ради быша». Но дети покойного посадника Исаака Андреевича Борецкого и их мать Марфа «с прочими инеми изменники» стали кричать: «Не хотим за великого князя Московского, ни зватися отчиною его. Волныи есмы люди, Великы Новъгород. А Московский князь велики много обиды и неправду над нами чинит. Но хотим за короля Польского и великого князя Литовского Казимера».
Роковые слова были произнесены. За свою многовековую историю Великий Новгород не раз ссорился с великими князьями, не говоря уже о своих собственных, с которыми бояре не чинились, указывая им «путь» из города. Новгородцы пытались препираться со Всеволодом Большое Гнездо. Они обижались на самого Александра Невского, ставившего интересы Русской земли выше новгородских. Негладко складывались отношения с Михаилом Тверским и Иваном Калитой, с Семеном Гордым и Иваном Красным. Дмитрия Донского бояре боялись, а обиды на его сына вымещали на двинянах. Они вели мелочную, постоянную войну в Заволочье против устюжан, спорили с великим князем о Торжке и Вологде, о Бежецке и угодьях на Двине. Интриговали против Пскова, заигрывали с Орденом. Поддерживали Шемяку, приглашали на пригороды литовских князей. Поднимали на Русь Казимира Литовского, жалуясь ему на своего сюзерена. Но никогда еще Великий Новгород не заявлял устами своих бояр о желании выйти из состава Русской земли, порвать с вассалитетом по отношению к великому князю всея Руси и заложиться за чужеземного государя. Выступление на вече Борецких и их сторонников в ноябре 1470 года означало полный разрыв со старой общерусской традицией, с той «стариной», на которую опирался великий князь в своем послании к новгородцам.
«Литовская» партия не захотела быть «отчиной великого князя, противопоставляя этому тезис о своей «вольности». Слово «отчина», которым великий князь обозначал и Новгород, и Псков, и другие русские земли, означает, разумеется, не «вотчину» — наследственное частное земельное владение (что часто вводило в заблуждение историков XIX века, даже самого Ключевского). Термин «отчина» в его политическом смысле, а именно в этом смысле его употреблял великий князь, близок к однокоренному с ним понятию «отечество». В устах великого князя он означает исконную, наследственную связь, идущую «от отчич и дедич», преемственность политической власти и традиции, то, что в наше время историки называют «патримониальной» (идущей от отцов) властью. Феодальная монархия, основаная на патримониальном принципе,— наиболее типичная форма государственного устройства в средние века. В глазах средневекового человека, привыкшего к образному, конкретному мышлению, «государство» воплощалось в «государе». Недаром же дети французского короля назывались «детьми Франции». Быть «отчиной» великого князя всея Руси — значит быть частью Русской земли, признавать власть ее сюзерена. Заявление «литовской» партии — это больше, чем разрыв феодальной присяги, заключенной в Яжел-бицах. Это — разрыв с Русской землей, переход под власть иностранного государства.
