Поскольку от доброй воли человека зависело, прибегает он к чьим-либо советам или нет, необходимо было, чтобы он питал доверие к советам других людей. И мысль о необходимости этого доверия также настойчиво проводилась в литературе. С особой силой она внушалась государям, на которых возлагалась ответственность за благосостояние государства. Так, бретонский поэт и писатель Ж. Мешино, обращаясь к герцогу Франциску II, убеждал его: «Государь, верьте наставлению доброго совета».{85}
Бургундский мемуарист О. де Ла Марш, вспоминая о герцоге Филиппе Добром, особо подчеркивал то его достоинство, что он «доверял совету».{86} И наделяя герцогов и их наследников прозвищами по их главным достоинствам, он называет Филиппа, сына Марии Бургундской и Максимиллиана Габсбурга, «Филиппом Совету-Верящим».{87}
Доверие, «любовь к совету» почитались как особо ценная человеческая добродетель, способная поддержать другие добрые душевные свойства и способности, необходимые человеку в его жизни. Писательница Кристина Пизанская, характеризуя короля Карла V, поэтому говорит: «Наш король был справедливым, праведным, усердным, сильным и стойким в своих делах благодаря тому, что советами укреплял себя».{88} Совет как дар Св. Духа, или «дух Совета», именно в том и проявлялся, что человек, наделенный им, по всем, по крайней мере, важным делам, советовался с кем-либо. Один из наиболее популярных в средние века богословов Винцент из Бове (XIII в.), объясняя действие этого дара, приводит в пример одну святую женщину и пишет: «Благодаря присущему ей духу совета она ничего не делала слишком поспешно и беспорядочно, но всегда с усердием и по зрелому размышлению. Это значит, что она пользовалась родным ей советом Святого Духа, коим была наделена. И хотя она сама была достаточно наставленной в божественных письменах, тем не менее из своего великого смирения, не позволяющего ей мнить себя слишком мудрой, она отказывалась от собственной воли и охотно по-божески подчинялась совету других людей, не пренебрегая никем».{89}
Таким образом, доверие к советам других людей и склонность действовать, пользуясь ими, расценивались как проявление важной христианской добродетели — смирения. Самостоятельные же решения и действия, осуществляемые по «своему собственному совету», массовым сознанием воспринимались как знак смертного греха — гордыни.
Ф. де Коммин, например, пишет, что после битвы при Монлери бургундский герцог Карл Смелый, одержав победу, «столь возрадовался и возомнил о своей славе, что впоследствии дорого заплатил за это, ибо никогда больше не пользовался советами других людей, но только своими собственными».{90} Таким же образом причину поражения и гибели Карла объясняет и Тома Базен: «Был бы он мужем большой и возвышенной души, если бы мог свое величие умерять, пользуясь советом. Но он, как часто это бывает с государями, вверился своему уму и совету, обычно отбрасывая здравые советы других… что и принесло ему погибель».{91}
Оба историка не сомневаются в том, что герцог потерпел поражение и погиб потому, что впал в высокомерие, гордыню, перестав обращаться за советами к другим людям, ибо «когда шествует гордыня, за ней следует позор и убыток».{92} И реймский архиепископ Реньо де Шартр внушал в своем пасторском послании, что Жанна д'Арк попала в плен потому, что «не доверяла совету и всегда поступала по-своему», и в пояснение заметил, что «Бог допустил пленение Жанны, поскольку она впала в гордыню».{93}
Христианская мысль, таким образом, вносила в убеждение о пользе и спасительности чужих советов особую ригористичность, ассоциируя «свои советы» с гордыней. И именно такое представление о совете как непременно исходящем от кого-то другого было более распространенным, нежели навеянное аристотелевской этикой и вполне допускающее возможность советоваться с самим собой. Отсюда и постоянное противопоставление чужих советов советам собственным, отвечающее христианско-нравственной антитезе добродетели и порока.
Благодаря христианским идеалам требование принимать решения и действовать по советам других людей принимало императивный характер, что, в свою очередь, должно было способствовать распространению представления, что поступки людей, их решения именно чьими-то советами и определяются. Решения казались настолько неотъемлемыми от советов, что постоянно контаминировались с ними, так что понятие совета очень часто употреблялось в значении принятого решения и даже самого совершенного действия.
Так, Ж. Шатлен, говоря о душевном состоянии Мишель Французской, жены бургундского герцога Жана Бесстрашного и сестры дофина Карла, охватившем ее, когда она узнала, что ее муж убит приближенными дофина, пишет, что «она чувствовала себя невинной в совете брата»{94}. «Совет брата» — это приведенное в исполнение решение убить герцога, принятое, в представлении Шатлена, по чьему-то совету, к которому герцогиня не имела никакого отношения.
Само выражение «принять совет» (prendre conseil) во французском языке устойчиво означало принять решение, решиться на что-либо, что стало возможным только потому, что решения не мыслились без предварявших их советов.
С другой стороны, поскольку успешность человеческих действий ставилась в зависимость от того, совершатся ли они по совету или нет, совет представлялся эффективным средством разрешения любых жизненных проблем. Дать совет — значило оказать действенную помощь, ничуть не менее ценимую, чем помощь материальная, помощь делом. Важно учесть, что в средневековом сознании слово и дело еще не расходились, и поэтому невозможно было противопоставить помощь делом совету, что характерно для современного человека, четко разделяющего слово и дело. Поэтому в средние века понятие совета легко принимало на себя значение помощи, поддержки.
Ж. Шатлен, говоря о взятии турками Константинополя, сетует, что «не нашлось ни одного христианского государя, который при виде такого бесчестья попытался бы воспротивиться ему оружием или советом».{95} Ставя в один ряд оружие и совет, он уверен, что совет осажденным горожанам мог бы быть столь же спасительным для них, как вооруженная помощь.
Совет нередко ценился даже больше, нежели сила оружия в качестве средства разрешения политических проблем. Французский писатель Ален Шартье утверждал, что «необходимо хорошо советоваться, а не воевать, ибо итог доброго совета часто бывает лучшим, нежели исход сражения».{96} За этими словами стоит не просто банальная мысль, что путем совещания и переговоров можно добиться большего, чем войной, но вера в могущество доброго совета, постоянно пользуясь которым можно действовать успешней, нежели с помощью оружия. И в заключение он пишет: «…надежнейшей опорой государства является свободный дух совета».{97} Как бы откликаясь на эти слова А. Шартье, французский канцлер в речи, обращенной к депутатам Генеральных штатов 1484 г., говорил, что молодой король Карл VIII «поведет своих подданных к миру, ибо станет сильным и укрепит свой дом и себя непобедимым оружием… Король, однако, имеет в виду, что он вооружится не телесным оружием, но прежде всего — советом мудрых, которому, заверяет он вас, он будет доверять».{98} При этом канцлер имел в виду не собственно королевский совет, а советы мудрых людей вообще, доверяя и следуя которым можно гораздо лучше обеспечить мир, нежели силой оружия. Стоит обратить внимание на то, что слова эти были произнесены в публичной речи и были рассчитаны на понимание и одобрение собравшихся депутатов, т.е. высказанная мысль должна была соответствовать широко распространенным и глубоко укоренившимся представлениям о совете как чрезвычайно эффективном средстве достижения любых жизненных, в том числе и политических целей.
Понятия помощи и совета, соединенные воедино в формуле феодального права (лат. consilium et auxilium), на протяжении всего так называемого классического средневековья сохраняли свое единство, постоянно фигурируя в политических и юридических сочинениях, в текстах договоров, подчас в весьма курьезных вариациях, свидетельствующих о неразделенности этих понятий в сознании людей. Так, в договоре французского короля Карла VI с бургундским герцогом Жаном Бесстрашным предусматривалось, что если герцог начнет войну против короля, то герцог Брабантский и графиня Геннегау «не окажут и не подадут герцогу Бургундскому никакой помощи и совета ни людьми, ни деньгами».{99} Помощь и совет составляют в этом тексте как бы одно нерасчлененное понятие, по каковой причине именно за словом «совет» следует дополнение «ни людьми, ни деньгами». И эта нерасчлененность объясняется не только тем, что оба понятия составляли старую важнейшую формулу феодального права и феодального мировоззрения, глубоко осевшую в общественном сознании, но и тем, что помощь и совет были равноценны. Совет сам по себе подразумевал помощь, помощь словом, которая для этой эпохи была ничуть не менее важной, чем помощь делом. Поэтому, когда в современной исторической литературе «совет» в феодальном праве толкуют лишь как обязанность вассала периодически заседать в сеньориальном совете, или курии, то изрядная доля смысла совета выхолащивается. Центр тяжести при этом явно переносится на «помощь» военной службой и в определенных случаях деньгами. Но несомненно, что «совет», коим должны были взаимно поддерживать друг друга вассал и сеньор, был столь же важной составной частью взаимного обязательства.
