Совет как готовность советоваться и давать советы потому так высоко ценился, что считался атрибутом мудрости, благоразумия. По словам Кристины Пизанской, «благоразумие управляет советом, и если есть готовность советоваться, то есть и благоразумие».{100} По этой причине понятие «совет» постоянно принимало на себя значение мудрости, и в качестве такого совет вменялся в достоинство людям. Ж. Фруассар, например, пишет об английском полководце Томасе Ланкастере, что «он был храбрым, верным и преисполненным благого совета».{101} Ж. Шатлен, восхваляя одного из своих героев, называет его «цветом людей в храбрости, совете и во всем остальном».{102} А.Т. Базен самого себя характеризует как «мужа, хорошо наставленного в божественных письменах, но что важнее — достаточно известного советом и предусмотрительностью».{103}
Средневековой мысли чуждо было разложение понятий на их отдельные значения, поскольку такая операция требует гораздо более формального отношения к слову. В соответствии со своей шкалой ценностей, высшей отметкой на которой был бог, а низшей — дьявол, средневековая мысль проводила качественные различия в вариациях одного и того же понятия, ассоциируя его с добром или злом. И советы, с одной стороны, были божьими, благими, истинными, мудрыми, а с другой — злыми, ложными, легковесными, дьявольскими. Если благие советы обеспечивают успех и преуспеяние, то злые ввергают в пучину бед и несчастий. «Да убоимся легковесного совета, и пусть он не пребудет с нами, ибо он — враг мира и союза», — говорил один из ораторов на штатах 1484 г.{104} Естественно, что все наставления о необходимости и пользе советов имели в виду советы благие, тогда как против злых советов средневековая литература всячески предостерегала.
Анализ особенностей средневекового понятия совета позволяет прежде всего отметить, что совет был качеством, достоинством человека, которое предполагает его склонность советоваться и способность давать мудрые советы и которое является даром Господним, свидетельствующим о мудрости человека. Эта особенность, которая, как кажется, наиболее чужда современному пониманию совета. В современных языках сохранились лишь редкие реликты былого понятия в форме, например, русского выражения «муж совета» или французского «homme de bon conseil».
Наряду с другими человеческими качествами, добродетелями и пороками совет столь же легко субстанциализировался средневековой мыслью, представая перед ней в виде некоей сущности, способной пребывать в человеке, посещать его и покидать, существуя вне его. Поэтому слово «совет» обычно употреблялось в единственном числе, и очень часто не уточнялось, откуда исходит тот или иной совет. Достаточно было сказать, что действие было совершено по благому или злому совету, чтобы тем самым оценить его и исчерпать его мотивы. Подобного рода объяснения событий нередко встречаются в документах, в том числе и в королевских указах, подлежавших обнародованию и потому рассчитанных на понимание широких слоев населения. Так, на Аррасских мирных переговорах 1435 г. между Францией и Бургундией, когда для успешного завершения их требовалось дать удовлетворение бургундцам за убийство герцога Жана Бесстрашного, в чем они обвиняли короля Карла VII, французская сторона сделала публичное заявление, «что убийство покойного герцога Жана было нечестиво и злодейски совершено теми, кто его учинил, и по злому совету».{105} Этим заявлением был признан злодейский характер убийства, но вина за него была возложена на приближенных Карла. Сказать при этом, что они действовали по злому совету, было вполне достаточно для объяснения причины их злодеяния.
С таким же успехом для объяснения какого-либо просчета или ошибки можно было сослаться и на то, что не был своевременно подан совет. В одном из ордонансов Карла VI за 1413 г., изданном в пользу арманьяков, одной из политических группировок, враждовавших в то время с так называемыми бургундцами, все предшествующие ордонансы против них и беспорядки в стране объяснялись лишь тем, что король был «лишен доброго и истинного совета».{106}
Особенно выразительным был «совет» Жанны д'Арк. На процессе ее реабилитации ее ближайший сподвижник Жан д'Олон в 1456 г., когда он уже был королевским советником, показал: «… когда названной Деве нужно было предпринять какие-либо военный действия, она говорила ему, что ее совет указал ей, как она должна поступать; и когда он спросил, что собой представляет ее совет, она ответила, что у нее есть трое советников: один из них постоянно пребывает с ней, другой то покидает, то возвращается к ней, довольно часто ее навещая, а третий — тот, с которым обсуждают дела два первых. И однажды он стал настоятельно просить ее показать когда-нибудь ее совет, но она ответила, что не считает его достаточно добродетельным и достойным того, чтобы его видеть».{107}
Не рискуя определять, что именно имела в виду Жанна, говоря о трех советниках, поскольку показания Жана д'Олона слишком скупы для этого, хочется лишь обратить внимание на то, что свои решения она облекала в форму совета, воплощенного в трех неких советниках, находящихся в ней или регулярно ее навещающих. Вероятно, под вторым навещающим ее советником она подразумевала голоса святых, которые она часто слышала. Но в любом случае ее совет — это нечто данное или нисходящее на нее свыше, чему она чувствовала себя обязанной подчиняться и не могла противиться.
Совет, кстати, нередко воспринимался как сила, способная овладевать человеком, подчиняя его себе. Сила добрая или злая, делающая человека или счастливым исполнителем благого совета, или жертвой злого. Люди, действующие «по злому совету», будучи одержимыми злом, представлялись достойными сочувствия или внушали страх и ужас. Анонимный автор «Хроники четырех Валуа» восставших горожан Руана иначе и не называет, как только «malconseillés» — одержимые злым советом.{108} Другой анонимный хронист, описывая избиение арманьяков в Париже в 1418 г., дает аллегорическое обобщение и объяснение этого события: «Тогда поднялась богиня Разногласия, пребывавшая в башне Злого Совета, и пробудила Гнев Неистовый и Алчность, Бешенство и Месть, и вооружившись они изгнали к великому стыду Разум, Справедливость, Память о Боге и Умеренность».{109} В воображении этого автора именно злой совет стал источником всех бед, обрушившихся на Париж, спустив на горожан «богиню Разногласия» и тем самым пробудив в них все дурные страсти.
Не случайно один из латинско-французских словарей XIV в. передает латинское слово «persuasio» (убеждение, внушение) словом «совет».{110} Ибо совет представлялся в средние века имеющим большую силу воздействия на человека, силу внушения. Особенно когда совет исходил от бога или от дьявола. Здесь уместно вспомнить, что Жан Кальвин свое знаменитое божественное предопределение также облек в форму совета: «Мы называем предопределением вечный совет бога, коим: он определяет, как он желает поступить с каждым человеком».{111} Если, с одной стороны, в устах Кальвина совет означает изначальное решение, замысел бога, то, с другой стороны, — определенное воздействие на человека, которому он безусловно подчинен. Именно благодаря такому емкому содержанию понятия совета Кальвин и употребил его для раскрытия сути предопределения.
Подводя общий итог анализа средневековой идеи совета, необходимо в первую очередь отметить своего рода императивность совета, т.е. необходимость всегда действовать по совету.
По этой причине данное понятие часто приобретало значение решения и даже действия. С другой стороны, совет понимался как добродетель, дар божий, свидетельствующий о мудрости человека. В этом качестве он проявлялся как готовность советоваться и способность давать мудрые советы, и поэтому совет выступал синонимом благоразумия или мудрости. В идеологическом плане такое толкование совета главным образом опиралось на библейскую, особенно ветхозаветную традицию, а также на аристотелевскую этику.
Эти средневековые особенности идеи совета ясно проступают на фоне современных представлений о совете, или советах, и поэтому, чтобы лучше осознать средневековую специфику, нужно попытаться определить место совета в современном социальном сознании. Для начала важно отметить, что как категория идеологическая, выделяющаяся в социально-политической мысли, независимо от ее характера и направленности, совет сохраняет свое значение лишь в форме понятия, означающего коллегиальный или совещательный орган власти. В качестве нравственного, психологического понятия он совершенно чужд современным идеологиям (в этом качестве он существует только на уровне обыденного сознания). И дело не только в сильном обесценении этики, которая в средние века была основой любой идеологии, но в изменении психологических установок и напрямую связанных с ними мировоззренческих.
