Ознакомительная версия.
Из остальных постановлений византийского законодательства, предисловие к 6-й новелле рано вошло в состав кормчей [122] , как равно и новелла 137, которая встречается в кормчих, начиная с XI-ХII в. [123] Эклога, вместе с предисловием к ней, вошла в состав печатной кормчей (и в те списки, которые послужили ей оригиналом) под именем «Леона царя премудрого и Константина верною царю главизны о совещании обручения». Но когда и кем был сделан перевод, неизвестно [124] . Эпанагога, по-видимому, не была переведена на русский язык до XVII в., но с определениями ее, касающимися царской и патриаршей власти, русские книжники могли ознакомиться из Синтагмы Властаря, следы употребления которой встречаются уже в рукописях XV в., в начале же XVI в. она была переведена целиком [125] ; при Алексее же Михайловиче была переведена и Эпанагога [126] . Таким образом, в распоряжении русских мыслителей находились исключительно те памятники византийского законодательства, в которых царская власть определяется как ограниченная законом, в которых ставятся над нею обязательные для нее нормы, а рядом с нею – другая власть, имеющая самостоятельные полномочия. Но и эти памятники, как мы видели, редактированы так, что оставляют большую свободу для толкования [127] , и потому нужно признать, что византийское законодательство – так же, как византийская практика, не могло оказать на русские учения о пределах царской власти такого решительного влияния, которое определило бы сполна все содержание и направление этих учений. Византийское законодательство могло только дать чрезвычайно ценный и благодарный материал, которым русские книжники могли воспользоваться сообразно своим планам и для подкрепления уже слагавшихся идей.
Надобно обратить внимание и на то, что в памятниках византийского законодательства, дошедших до Руси, нет никаких указаний на то, чтобы император был ограничен в своей власти каким-нибудь учреждением. Эту мысль, следовательно, русская литература заимствовать оттуда не могла.
Последним источником византийского влияния на русские учения о характере и пределах царской власти является византийская политическая литература. В отношении к ней нет такого разногласия в науке, какое существует в отношении к византийскому праву.
Между византинистами вовсе нет спора о том, какого императора рисуют нам идеалы византийской политической литературы – императора, во всех отношениях неограниченного, или же пользующегося властью, в каком-нибудь смысле ограниченной. Но спора нет только потому, что литература эта совсем не исследована или исследована очень слабо. До настоящего времени не существует ни одной истории византийской политической литературы, и в обширном труде Крумбахера нет даже соответственного отдела, а некоторые византинисты утверждают, что в Византии и совсем не было политической литературы, и хотят видеть в этом характерную черту, отличающую византийскую государственную жизнь от западноевропейской [128] . Но мнение это далеко не верно. Политическая литература в Византии существовала и даже была отчасти известна в Древней Руси. Какие же идеи о пределах царской власти можно в ней найти?
Первое по времени произведение, которое заслуживает в этом отношении упоминания, это так называемый Царский свиток диакона Агапита, поднесенный им императору Юстиниану [129] . Можно находить, как некоторые исследователи, что труд Агапита наполнен общими местами и мало отражает действительные отношения, в какие была поставлена в VI в. императорская власть в Византии, – что не видна даже личность самого Юстиниана в тех советах, с которыми обращается к нему автор [130] . Но для интересующего нас вопроса трактат, составленный Агапитом, дает достаточно. По учению Агапита император получает свою власть от Бога [131] . Бог вручил ему скипетр земного царства наподобие царства небесного (гл.1); поэтому царь, будучи по своей телесной организации подобен всякому человеку, по степени своей власти (τη έξουσία του άξιώματος) подобен одному Богу (гл. 21). Чтобы выполнить свое высокое назначение, император должен быть, прежде всего, достоин его. Агапит подчеркивает ту мысль, что недостатки и грехи императора приносят вред не только ему одному, а отражаются непременно на всем государстве (гл.10). Это обязывает императора бороться со своими дурными наклонностями и заботиться о своем усовершенствовании. В этих целях Агапит обращается к Юстиниану с целым рядом наставлений нравственного характера и дает ему различные советы благоразумия. Это занимает большую часть свитка. Но вместе с этим находим в нем указания на самый характер власти, которой должен пользоваться император, и на назначение этой власти. Бог, говорит Агапит, дал императору власть «чтобы он научил людей хранить справедливость» [132] . В этом заключается весь смысл существования верховной императорской власти. Чтобы воспитать в подданных уважение к идее права, император сам должен проникнуться этим уважением, должен построить все управление на идее закона.
Но о каком законе говорит диакон Агапит? Текст не оставляет никакого сомнения в том, что он имеет в виду двоякий закон: во-первых, закон Божий и, во-вторых, положительный государственный закон. Император, говорит он, должен находиться под управлением божеских законов, и сам должен управлять подданными по закону [133] . Агапит признает, что по идее своей императорская власть неограничена – в том смысле, что императора никто и ничто не может принудить к исполнению закона; но он сам должен себя к этому принудить, чтобы иметь право требовать и от других исполнения закона [134] . С другой стороны, император должен, как выражается Агапит, держать в руках кормило справедливости и строго следить за тем, чтобы поставленные им начальники действовали согласно существующим законам [135] . Поэтому он рекомендует императору не поручать никаких государственных дел людям нетвердой нравственности, помня, что ответственность перед Богом за их действия несет тот, кто дал им полномочие (гл. 30). Отдельно останавливается Агапит еще на судебной власти императора и требует, чтобы его судебные решения не делали различия между друзьями и врагами, так как одинаково несправедливо оправдать виновного и осудить правого (гл. 41).
Таким образом, идеал Агапита – не властитель, обладающий неограниченной властью, не знающий никаких сдержек своей воли и по своему усмотрению решающий все вопросы государственной жизни; его идеал – царь, ограниченный законом, управляющий страной по закону (έννόμως), хранящий идею законности, εύνομίαν, и с благоговением относящийся к нравственному долгу или к справедливости (по переводу Migneʼя: έπιειχεία, гл. 40). Может быть, в этих положениях мало оригинального [136] , но нельзя отказать им в большой определенности.
К VI в. должно быть отнесено еще рассуждение под названием «О политической науке». Издатель приписал его историку Петру Патрицию [137] ; мнение это вызвало против себя отпор, но возражатели не отрицают того, что рассуждение написано, вероятнее всего, в конце V или в VI в. [138] Гораздо важнее, чем это разногласие, то обстоятельство, что рассуждение дошло до нас не целиком, а в виде отрывков, причем текст их не всегда может быть восстановлен с желательной полнотой и точностью [139] . Но насколько можно судить по этим отрывкам, автор поставил себе задачей на основании критического изучения систем Платона, Аристотеля и Цицерона изобразить свой идеал государства [140] . Идеал этот, в его целом виде, для нас утрачен, но есть возможность указать некоторые весьма существенные его черты, образовавшиеся под сильным влиянием неоплатонизма и стоической философии [141] . По учению автора, государство подобно космосу, и царь подобен Богу. Поэтому царь должен управлять подданными по образу и подобию Божию [142] . Залог благосостояния народного заключается в воздаянии почестей добрым и в лишении этих почестей злых [143] . Для достижения этого необходимо, чтобы все управление было построено на начале справедливости, которая требует воздавать каждому по заслугам [144] . Для достижения своих политических целей царь может пользоваться одним только оружием – справедливостью [145] . В соответствии с этим автор требует от царя, кроме личных добродетелей, еще особой добродетели, которая имеет преимущественно политическое значение [146] и которая дает ему возможность добиваться того, чтобы подданные и любили, и боялись его.
Все это, конечно, слишком общие мысли, чтобы можно было решиться строить на них какие-нибудь общие выводы, и, вероятно, в утраченных частях рассуждения они получили надлежащее развитие и вылились в форму более конкретных требований. Но один вывод – чисто отрицательный – эти мысли все-таки позволяют сделать: автор, хотя и склонен сравнивать государственную жизнь с мировым порядком и царя с Богом, но деятельность царя он не представляет себе как деятельность по свободному усмотрению, не обязанному руководиться никакими определенными требованиями нравственного порядка.
Ознакомительная версия.
