Именно этим и воспользовался, как не раз уже делали его предшественники, польский король Сигизмунд I. Прошло лишь чуть более полугода после смерти Василия, как Сигизмунд, прекрасно осведомленный о начавшихся на Руси междоусобицах и резком ослаблении власти, цинично потребовал вернуть Польше всю Северскую землю, Чернигов и Смоленск, с таким трудом отвоеванные у нее Москвой. Свои требования король подкрепил походом польских войск под командованием Андрея Немирова на Черниговщину. Вместе с тем тревожные вести шли и с восточных границ, где участились набеги казанцев. Ситуация сложилась критическая, но ни глава регентского совета князь Михаил Глинский, ни глава боярской думы князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский все не могли поделить полномочия и приступить к решительным действиям. Еще бы! Ведь согласно древней системе местничества Овчина-Оболенский был значительно выше по положению, нежели «выдвиженец» Василия III — Михаил Глинский…
И тогда… И тогда молодая княгиня-вдова (не более 25–28 лет было ей в тот момент) решила сделать свой выбор. Не хуже усопшего супруга зная заносчивый норов дяди Михаила, памятуя его демонстративную измену в решающем бою под Оршей, она решила обезопасить себя и своих детей от его непредсказуемых действий. По ее приказу князь Михаил Глинский был арестован и снова заточен в тюрьму, где скончается в 1535 г. Одновременно тонко, истинно по-женски лавируя между противоборствующими боярскими партиями, она приблизила к себе, казалось бы, злейшего врага — главу оппозиционной боярской думы — Ивана Овчину-Телепнева-Оболенского. Но именно он и стал ее главным советником.
Фактически, как считают многие историки, Елена узурпировала власть. Но был ли у нее какой-либо иной выбор, чтобы спасти положение? Результаты совершенного ею переворота не заставили себя ждать. Например, в той же войне с Польшей «реакция… Елены Глинской была мгновенной: в конце 1534 г. московские войска под командованием боярина, князя Ивана Овчины-Телепнева-Оболенского вступили в Литву и опустошили Полоцк, Витебск, Браславль, дошли почти до Вильно (столицы) и, нанеся литовской территории большой ущерб, вернулись, практически не понеся потерь».[69] И немудрено! Князь Овчина-Телепнев-Оболенский был лучшим русским воеводой того времени. Уже в войнах начала 30-х годов он успешно командовал передовыми полками русской армии, так что сам государь Василий III высоко оценил заслуги еще совсем молодого воеводы, пожаловав ему титул боярина. Воистину княгиня Елена хорошо знала, кого выбирать себе в советники…
Поговаривали, правда (злых языков хватает всегда и везде), что даровитый воевода — всего лишь любовник молодой вдовы и именно это вознесло его на вершину власти и славы. Заурядную сию версию не преминул повторить и Э. Радзинский, легко обойдя мнение историка о том, что «простое знакомство с послужным списком Овчины убеждает: карьеру он сделал на поле брани, а не в великокняжеской спальне».[70]
Елена жестоко расплатилась с Сигизмундом за его подлую попытку воспользоваться русским «нестроением». В следующем, 1535 г. войско Ивана Овчины-Телепнева-Оболенского повторило рейд в Литву и выжгло города Кричев, Радомль, Мстиславль. Одновременно на север ею послан был боярин А. Н. Бутурлин. Там, на литовско-русском пограничье, по приказу княгини Елены у озера Себеж была построена мощная оборонительная крепость — Ивангород-на-Себеже[71] (позднее город Себеж)., И поляки срочно запросили мира. Такова была она, «чужеземка» на русском престоле…
«В начале правления вдовствующей великой княгини вернулось было забытое своевольство бояр и князей, начались заговоры… Елена действовала так, как учил Василий: в темницу были брошены все претенденты на престол» — в том числе даже родные братья ее покойного мужа Юрий и Андрей — со вздохом констатирует автор. Попробуем расшифровать и эту туманную фразу.
Да, в отношении братьев государя Елене во многом пришлось поступить так же, как неминуемо вынужден был бы сделать и сам Василий III. Отец его, великий правитель Иван III, умирая, наделил, по традиции, всех шестерых сыновей определенными им уделами — различными русскими городами и княжествами. Ведь нет, отнюдь не «убивали, — как изволил написать Э. Радзинский, — младших в роду, чтобы не дробить землю». Как раз наоборот: московские великие князья, оставляя сей мир, стремились раздать земельные уделы всем своим детям, неизменно веря и надеясь на то, что они вместе, единым родом, будут беречь Русь, верно служа старшему брату-государю. Однако служить, как уже было сказано выше, желали далеко не все. В сущности, каждый удельный князь делал в этом вопросе свой выбор перед богом и совестью. И выбор этот не всегда оказывался положительным, что влекло за собой смуты, кровь, гибель. Так было уже при наследниках Владимира Святого, так случилось и в момент смерти отца Ивана Грозного… Хотя к исходу 1533 года из шестерых сыновей Ивана III в живых осталось лишь трое братьев — сам государь Василий III, удельный князь Юрий Дмитровский и удельный князь Андрей Старицкий (остальные трое умерли еще в молодости), но, терзаемый предсмертными муками, Василий Иванович, наверное, хорошо понимал, что наибольшую опасность для будущего его слишком маленького сына-наследника представляют именно эти двое родных его братьев…
Как отмечают историки, отношения между ними оставались напряженными почти все время правления Василия. Мы уже упомянули о том, сколь упорно, едва ли не четверть века, ждал своего часа князь Юрий, рассчитывая на то, что Василий умрет бездетным и тогда московский престол вполне законно достанется ему. Такой поворот событий был столь возможным, что Юрий Иванович, очевидно, и не слишком скрывал свои надежды, ибо о них было хорошо известно даже при дворе короля Сигизмунда, чьи соглядатаи исправно следили за всем, что происходило в Москве. И разумеется, польская сторона давно пыталась воспользоваться этими честолюбивыми замыслами второго сына Ивана III и Софьи Палеолог. За двадцать лет до смерти Василия III, во время русско-польской войны 1507–1508 гг., король Сигизмунд, «не надеясь на успех военных действий, но в то же время хорошо осведомленный о сложных отношениях в семье русского государя, предпринял попытку вызвать рознь между Василием III и Юрием Ивановичем».[72] Именно с этой целью Сигизмундом было направлено тогда к удельному князю Дмитровскому специальное посольство, в составе которого были знатнейшие вельможи польского королевства — Пётр Олелькович и Богдан Сапега. Посольство имело тайное поручение предложить князю Юрию вступить в союз с Сигизмундом против брата Василия и немедленно заключить сепаратный мир с Польшей. Взамен на это король клятвенно обещал Юрию Ивановичу всестороннюю военную поддержку в случае, если удельный князь пожелает, устранив Василия, захватить «осподарство»[73] — т. е. московский престол. Однако в те времена государь был еще молод, в полной силе, и потому, наверное, «дмитровский князь, понимая возможные последствия изменнических отношений с Литвой, никакого ответа Сигизмунду не дал».[74]
Полускрытая, полуявная неприязнь между братьями жила; не исчезая, даже несмотря на то что Василий неизменно стремился к тому, чтобы они всегда были вместе с ним — и на охоте, и на поле брани, и при решении государственных дел. Увы, факты говорят, что это стремление вовсе не было обоюдным. К 1532 г., когда у государя все-таки уже имелся наследник, одним лишь своим появлением на свет враз лишивший удельных князей какой бы то ни было перспективы занять престол, отношения между Василием, Юрием и Андреем нарушились окончательно. Дело зашло так далеко, что даже Литовский сейм 1532 г. обсуждал вопрос о «великой замятие» в Московии и о «розтырке» Василия III с его младшими братьями, в результате которого князь Андрей Иванович захватил с помощью своих личных войск город Белоозеро, в котором хранилась государственная казна (!), а князь Юрий Иванович взял Рязань и еще несколько городов, привлекши в поддержку себе татар, с коими, гласят те же источники, он находился в тайных связя[75]2…
Несомненно, смерть государя Василия III, последовавшая всего лишь год спустя после этого «розтырка», не могла не всколыхнуть былые намерения его мятежных братьев. Трехлетнее дитя на троне? Право, для них сие обстоятельство могло показаться даже смешным. И легко поправимым… Елена Глинская знала об этом, а потому, предупреждая жестокость, и сама действовала жестко. Не выждав и недели по кончине брата-государя, князь Юрий Иванович, нарушив присягу маленькому племяннику, начал тайно звать к себе на службу его знатнейших бояр — Шуйских, готовя почву для переворота. Но был разоблачен и немедленно «поиман» (арестован), брошен в тюрьму, что, собственно, явилось, как отмечает историк, всего «только логическим завершением предшествующих отношений (Юрия) с великокняжеской властью».[76]
