Ознакомительная версия.
Журнал имел свой облик, свою идейно-эстетическую программу. Борьба за реализм являлась его творческой программой. Прославление революции и укрепление и защита советского строя выражали его политическую линию.
В. И. Ленин внимательно следил за работой журнала. Какое важное значение придавал он «Красной нови», видно из того, что в первом ее номере он опубликовал свою знаменитую статью «О продовольственном налоге». В дальнейшем он помогал журналу советами и критикой его ошибок. Воронский считал своим долгом информировать Ленина о Деятельности и «литературном курсе» журнала. В письме к Ленину от 21 апреля 1922 года он сообщает: «В противовес «старикам», почти сплошь белогвардейцам и нытикам, я задался целью дать и «вывести» в свет группу молодых беллетристов – наших и близких нам. Такая молодежь есть. Кое-каких результатов я уже добился. Дал Всеволода Иванова – это уже целое литературное событие, ибо он крупный талант и наш. Есть у меня С. А. Семенов, Зуев, Либединский, Н. Никитин, Федин и др. Все это молодежь – самый старый В. Иванов, 27 лет, все они из Красной Армии, из подлинных низов с красноармейскими звездами. Твердо уверен, что через год-два эта зелень совсем окрепнет и займет места Чириковых и прочих господ, и займет с честью»[69].
Алексей Максимович Горький, уехавший в конце 1921 года за границу, продолжал оказывать журналу всяческое содействие: публиковал свои произведения, давал советы и указания через переписку с Воронским.
В 1923 году, когда началась полемика с напостовцами, «Красная новь» превратилась в самый авторитетный и популярный литературно-художественный журнал нашей страны.
В первом номере журнала «На посту» имя А. Воронского упоминается лишь однажды, да и то в ряду других имен деятелей культуры. Г. Лелевич в статье «Нам нужна партийная линия» пытается доказать, что такой линии пока в литературе нет и что повинны в этом сами коммунисты – руководители идеологического фронта: «Осинский застыл в молитвенном экстазе перед «инокиней» Ахматовой. Тяжелодумный Чужак семенит за грузной фигурой Маяковского. Чадолюбивый Воронский усиленно поливает из лейки «Красной нови» пахучие овощи пильняковского сорта. Занозистый Сосновский зычно провозглашает здравицу в честь Демьяна Бедного»[70]. Однако уже в данной развернутой саркастической метафоре заключен главный смысл борьбы напостовцев против Воронского.
Лефовцы представили дело так, будто напостовцы основной удар нанесли по ним, и посоветовали «милиционеру на посту» повернуть свою оглоблю «направо», в сторону Воронского. Но этот совет был излишним и запоздалым. Первый номер «На посту», не говоря о последующих, был направлен прежде всего против Воронского. В передовой статье журнала, имевшей характер манифеста и написанной с явной претенциозностью, два центральных положения резко направлены против позиции Воронского: 1) отношение к классическому наследству, 2) отношение к попутчикам.
Разберем их по порядку. Вот первое из них: «Мы будем бороться с теми Стародумами, которые в благоговейной Позе, без достаточной критической оценки застыли перед гранитным монументом старой буржуазно-дворянской литературы и не хотят сбросить с плеч рабочего класса ее гнетущей идеологической тяжести»[71].
Под Стародумами подразумевался прежде всего Воронский (и он это сразу понял), затем Луначарский и все, кто высоко ценил классическое наследство. «Старой буржуазно-дворянской литературой» тогда называлась великая реалистическая литература XIX века. Как видим, напостовцы хотят «сбросить с плеч рабочего класса гнетущую идеологическую тяжесть» классической литературы.
Но, может быть, поспешно делать подобный вывод? Может быть, в стремлении напостовцев к броской фразе утерян ее точный смысл? Проследим за дальнейшими выступлениями напостовцев по этому вопросу.
В упомянутой выше передовой статье со всей категоричностью сказано: «Прежде всего пролетарской литературе необходимо окончательно освободиться от влияния прошлого и в области идеологии, и в области формы»[72]. В статье Ил. Вардина «О политграмоте и задачах литературы» говорится: «Литература прошлых эпох была пропитана духом эксплуататорских классов. Она отражала навыки и чувства, идеи и переживания князей, дворян, богачей – словом, «верхних десяти тысяч»… Выражаясь по-пильняковски, глазами буржуа, глазами дворянина смотрела литература на все явления современной ей жизни. Иначе и не могло быть, ибо буржуазия и дворянство командовали, и командовали также неизбежно и в области искусства»[73].
В статье Ю. Либединского «Классовое и групповое» утверждалось: «…рождается новая пролетарская культура, основной фактор которой – принцип отрицания и преодоления культуры предыдущего»[74]. В его же «К вопросу о личности художника»: «По мере роста сил и организованности пролетариата все могущественнее становится крупная буржуазия и все реакционнее мелкая, которая в России, начав Некрасовым и Глебом Успенским, кончила Чеховым и Вертинским»[75]. И наконец, приведем еще одно высказывание, которое подтверждает отрицательное отношение напостовцев к классическому наследству. Оно принадлежит Ил. Вардину, одному из самых неистовых полемистов. В статье «Воронщину необходимо ликвидировать» он заявляет: «Как революция в государстве, так и революция в литературе требует сознательной, настойчивой, упорной работы… Воронский фактически стал орудием в деле укрепления позиции буржуазии»[76].
Итак, напостовцы всю классическую литературу находили идеологически вредной для пролетариата, потому что, как выражается Ил. Вардин, смотрела она «на все явления современной ей жизни» глазами буржуа, глазами дворянина. А раз это так, то «прежде всего пролетарской литературе необходимо окончательно освободиться от влияния прошлого и в области идеологии, и в области формы». Окончательно же освободиться от влияния прошлого можно только «революцией в литературе». Такова несложная логика напостовцев. Но это ведь то же самое, что предлагали пролеткультовцы и проповедовали лефовцы!
Да, действительно, три этих различных течения в идеологической области одинаково относились к классическому наследству. Каждое из них, с различными оттенками, отрицало классическое наследство. Но если пролеткультовские теории, разоблаченные Лениным и партией, потеряли авторитет, если лефовские декларации, открыто шедшие от футуризма, в силу этого не имели авторитета, то напостовская позиция отрицания классиков оказалась очень опасной, потому что напостовцы, в отличие от пролеткультовцев и лефовцев, действительно представляли массовое движение в литературе. Их реакционная позиция в отношении к классикам причудливо, уродливо, но органически сливалась с правильными революционными мыслями и настроением в эпоху острых классовых схваток, когда, после кровопролитной гражданской войны, все старое отвергалось, когда пафос ненависти к старому был так велик, что не хватало объективности разобраться разумно во всем, что осталось нам в наследство от старого. Это проявлялось особенно у молодежи, которая пылала революционными страстями и жаждала во всем и везде разрушить старый мир, во всем и везде построить новый. «Ильич смотрел на молодежь, на сияющие лица обступивших его молодых художников и художниц – их радость отражалась и у него на лице. Они показывали ему свои наивные рисунки, объясняли их смысл, засыпали его вопросами. А он смеялся, уклонялся от ответов, на вопросы отвечал вопросами: «Что вы читаете? Пушкина читаете?» – «О нет, – выпалил кто-то, – он был ведь буржуй. Мы – Маяковского». Ильич улыбнулся. «По-моему, – Пушкин лучше». После этого Ильич немного подобрел к Маяковскому. При этом имени ему вспоминалась хутемасовская (ВХУТЕМАС – Высшие государственные художественно-технические мастерские. – С. Ш.) молодежь, полная жизни и радости, готовая умереть за Советскую власть, не находящая слов на современном языке, чтобы выразить себя, и ищущая этого выражения в малопонятных стихах Маяковского»[77]. В этих воспоминаниях Н. К. Крупской просто и ясно объяснены все сложные проблемы культуры тех лет, в которых мы сейчас разбираемся. «Ведь Пушкин был буржуй», и вся классическая русская литература называлась не иначе, как «буржуазно-дворянской», и для молодежи, «готовой умереть за Советскую власть», этого было достаточно, чтобы не читать ее, больше того – отвергать ее. Встреча с молодежью, о которой рассказывает Н. К. Крупская, состоялась в 1921 году. Но до этого В. И. Ленин выступал на III съезде комсомола, речь его была опубликована во всех газетах, именно в ней содержится гениальная мысль Ленина: «Пролетарская культура не является выскочившей неизвестно откуда, не является выдумкой людей, которые называют себя специалистами по пролетарской культуре. Это все сплошной вздор. Пролетарская культура должна явиться закономерным развитием тех запасов знания, которые человечество выработало под гнетом капиталистического общества, помещичьего общества, чиновничьего общества. Все эти пути и дорожки подводили и подводят, и продолжают подводить к пролетарской культуре…»[78]. Но эта гениальная ленинская мысль не только для вхутемасовской молодежи (ей это можно простить), но и для «вождей» пролетарской литературы не стала жизненной, руководящей. Они ее знали, могли цитировать, но они ее не понимали. Они не понимали того, что должна быть «не выдумка новой пролеткультуры, а развитие лучших образов, традиций, результатов существующей культуры с точки зрения миросозерцания марксизма и условий жизни и борьбы пролетариата в эпоху его диктатуры»[79]. Не понимая этого, воспринимая слова «культурная революция» как «революция в культуре», «революция в литературе», напостовцы несли в себе огромную опасность для советской литературы. Они обрывали «все пути и дорожки», которые «подводили и подводят и продолжают подводить» до сих пор к советской литературе «запасы знания», «образцы», «результаты», «традиции» великой литературы прошлого. Следовательно, напостовцы не понимали главной закономерности развития советской литературы. Они «не понимали марксистско-ленинского положения об относительной самостоятельности такой формы идеологии, как искусство, отрицали преемственность в его развитии»[80].
Ознакомительная версия.
