– Благодаря смерти Голиафа. Или благодаря Давиду, – сказал Самуил.
– Это и наше мнение, – непринужденно согласился Анамел Бен Эфрон. – А также мнение нашего народа. Мы пришли чествовать именно его.
Самуил вопросительно посмотрел на него. Глаза собеседника хитро щурились.
– Выпьем за Давида, – заключил старейшина из Иссахара, Тобьель Бен Тобьель.
Все опустошили свои чаши. Странники толпились у стойки, чтобы тоже освежиться. Анамель Бен Эфрон заплатил торговцу большим мешком гороха. Нужно было найти более удобное место, откуда лучше всего видно шествие. Оно, очевидно, пройдет по главной улице. Один из старейшин знал дом, в котором их могли приютить. Это был дом иудея, торговца золотом, который располагался почти в центре улицы. С террасы, находящейся на втором этаже, открывался лучший вид. Они направились туда и были встречены приветствиями хозяина. С высоты было видно, как толпы хромых и слепых, которых в Иерусалиме было так много, уже заняли свои места и защищались от иудеев, прибежавших встречать своих героев.
Это обострило враждебные выпады, кебюзиты кричали на иудеев, которые не были желанны в Иерусалиме, а иудеи смеялись над слепыми, которые хотели полюбоваться победителями, и паралитиками, которые хотели им аплодировать. К полудню звуки трубы положили конец этим спорам, встревожили птиц и погнали мальчишек по улицам. Лаяли собаки, а шесть глашатаев царя, войдя через ворота источника, трубили, возвещая о прибытии властелина. Тысяча конников сопровождала их рядами по шесть человек: шаг четкий, ровный, щиты в левой руке, а копья в правой. В одно мгновение они заняли всю улицу Процветания, к изумлению всего города. Жители выходили из ворот Балле, чтобы расположиться в лесу Бомье. Шесть других глашатаев уже трубили снова, и теперь появилась тысяча стрелков. Снова глашатаи, но на этот раз – царские штандарты.
Следующие глашатаи держали штандарты, сопровождая повозку, покрытую коврами, которую тянули двенадцать мулов. Широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, стоял Саул, справа от него – Ионафан, а слева – Давид. Давид держал гигантский меч Голиафа, а перед собой уже почерневшую, но еще более отвратительную под лучами весеннего солнца голову. За ними – Ахия и Авенир.
Как только повозка показалась, раздались приветствия:
– Давид! Давид! Наш герой!
Самуил немного наклонился, чтобы лучше разглядеть повозку. Все, за исключением Абеля, священники были в касках, сверкающих на солнце. Давид – почти обнаженный, лишь кожаная юбка да жилет из овчины на безволосом теле. Он стоял с непокрытой головой, коронованный необычно пышной шевелюрой. Он был молод и красив. Этот необычный меч, эфес которого почти достигал его плеча, был самым поразительным проявлением божественной милости. А также ужасная голова у его ног, голова врага всех иудеев. И наконец, отсутствие доспехов ставило его значительно выше людей вооруженных. Это ясно указывало на то, что он защищен Всевышним.
– Давид! Посланник Бога!
Толпа торопилась за повозкой, толкаясь, наступая друг другу на ноги, лаская ноги героя. Восторженные лица поднимались к нему. А с правой стороны Ионафана не было почти никого. Отважные садились верхом на ослов, чтобы стать ближе к повозке и полюбоваться всенародным героем.
На невозмутимом лице Саула застыла неподвижная улыбка. Он терпел оскорбление, пока ехал по улице Процветания. Он не сомневался, что вероятный враг наблюдал за ним. Он не видел, как наклонился Самуил, когда повозка приблизилась к дому торговца золотом. Впрочем, старый человек наклонился, чтобы вглядеться в лицо молодого победителя. Был ли то хвастун, излучающий гордыню, или дальновидный юноша? А эта невинность, которая окружала его ореолом, была ли она искренней или нарочитой? Как раз в тот момент Давид поднял голову к людям, столпившимся на террасах, машущим руками. Самуил увидел его лицо и вздрогнул.
– Чтобы он ни сделал, он будет невиновен.
Когда кортеж прошел, Самуил повернулся к Анамелю Бен Эфрону, которому плохо удавалось скрыть свое удовлетворение. Другие залпом пили охлажденную воду из чаш.
– Вы уже посовещались? – спросил он, опершись на край террасы.
– Самуил, мы бы никогда не стали совещаться без тебя, – ответил один из старейшин, который знал суровый нрав Самуила. – Но мы все готовы поддержать Давида. Мы не видели этого юношу, но мы могли предвидеть восхищение, которое он вызовет.
– Я понимаю, – сказал Самуил. – Я верю, что вы искренни, восхваляя его. Он действительно был царем этого кортежа.
Самуил был человеком, который не бросал слов на ветер.
– Царь кортежа… – раздельно повторил Анамель Бен Эфрон, как ребенок, который учится читать.
Абрахам, ясновидящий Шефеля, склонил голову: либо он хотел привлечь к себе внимание, либо сказать что-то такое, что сказать непросто.
– Кажется, наш друг Абрахам не разделяет общее мнение, – заметил Тобьель Бен Тобьель.
Абрахам оживился. Слова проглатывались, застревали в гортани.
– Говори, Абрахам, – сказал ему Самуил.
Абрахам почувствовал угрозу в голосе Великого ясновидящего, Великого судьи, предводителя совета старейшин всех племен. Его лицо стало пунцовым.
– Дайте ему воды, – сказал Самуил.
Ему протянули чашу. Абрахам выпил залпом и поперхнулся. Ему постучали по спине. Он сурово посмотрел на старейшин, которые терпеливо ждали, пока он заговорит, молча поглаживая бороды.
– Я думаю, что наш друг Абрахам смущен тем фактом, что Давид – любовник Ионафана, – слова Самуила поразили Абрахама. – Не правда ли, Абрахам? Но мы не станем обращать на это внимание, потому что эта связь позволила Давиду сразу занять достойное положение в царском доме. Более надежное, нежели то, которое бы он занял, женившись на дочери Саула, так как Ионафан – это самый храбрый из сыновей Саула, герой, на котором ему суждено было остановить свой выбор.
Старейшины кивнули.
– Ничто не могло быть более благоприятным, – одобрил Анамель Бен Эфрон.
Абрахам склонил голову, наконец проникшись спокойствием Самуила.
– Саул может лишить милости зятя более известного, чем Давид, – сказал он. – Но он не сможет прогнать любовника своего любимого сына, и, кроме того, весь народ влюблен в Давида.
Самуил был из тех людей, которые забивают гвоздь тремя ударами молотка и не разом больше.
Кортеж прошел. Праздник заполонил улицы Иерусалима. Жебюзиты, а может быть, иудеи достали, неизвестно откуда, музыкальные инструменты: флейты, цимбалы, систры, треугольники, и устроили, может, концерт, может, какофонию, напевая и напиваясь. Самуил и старейшины спустились с террасы освежиться. Торговец золотом приготовил угощение на любой вкус: жареные голуби, нутовый крем, ореховое печенье – все это орошалось галилейским вином. Иерусалим радовался, принимая у себя столь почетных гостей.
В третьем часу Самуил решил вернуться в Раму. Он достаточно насмотрелся, а словоохотливость старцев на празднике досаждала ему. Он поручил Абрахама заботам остальных. Переполненный впечатлениями, он спал крепко в эту ночь, ведь даже двухчасовая поездка на спине мула под солнцем была нелегкой для его старого тела.
Глава 12
НЕ ПРОСТО ЖЕНЩИНА
Возвращение в Гиву на следующий день шло по плану. Офицеры были погружены в свои мысли. За исключением Ионафана, сыновья Саула – Мелхисуа, Аминадав и Иевосфей – были поглощены разговорами с доверенными людьми.
Саул ехал на коне во главе группы, куда входили Авенир и несколько других офицеров. Иногда Мелхисуа, Аминадав и Иевосфей ускоряли шаг своих мулов, чтобы догнать их, а потом вновь присоединиться к своей группе. Невозмутимый, иногда даже улыбающийся Саул был непроницаем. Солдат, шедший пешком, услышал, как он сказал Иевосфею непонятно о чем: «Весенние цветы. Рожденные ливнем, увядшие с первыми лучами солнца». Позднее тот же солдат услышал, как Авенир сказал: «Самуил был в Иерусалиме».
Позади шла другая группа, возглавляемая Давидом и Ионафаном, которых сопровождали несколько солдат и два-три лейтенанта, потерявшие голову от восхищения Давидом. На муле, в джитовой суме голова Голиафа. Давид казался задумчивым. Ионафан заметил это и спросил Давида о причине его молчаливости. Молодой человек в ответ лишь улыбнулся ему. Однако Ионафан был упорен и настоял на своем.
– Мне воздали слишком много почестей, – проговорил Давид.
– Это мне доставило удовольствие, – ответил Ионафан.
Но нужно было быть очень влюбленным или очень рассеянным, чтобы не заметить, что царский дом насчитывал отныне больше на одного члена, который к тому же не желал становиться тенью царя. А Давид был не настолько влюблен и совсем не рассеян.
Уехав на заре, они добрались до Гивы после полудня. Прием был такой же восторженный, как и в Иерусалиме. Девушки шли, напевая: «Давид – ужас филистимлян! Давид – меч Господа!» Они повесили цветочные венки на мула героя на тропе, ведущей к городу. Саул даже не повернулся. И еще выходили люди, несущие цветочные гирлянды, и все они проходили мимо царя, чтобы приветствовать своего героя Давида и поздравить его с победой. Наконец по приказу Авенира один из офицеров прыгнул на землю, чтобы попросить вожаков не забыть о царе в их похвалах. Весь остаток пути пели: «Да здравствует царь Саул! Да здравствует Давид, любимец Господа!»
