формировалась
де-факто империя начиная с XVI века, и в том, как ее возникновение отразилось на российской концепции подданства. Как было изложено во второй главе, именно эта концепция подданства с присягой на верность в качестве ее центрального элемента нашла применение при «собирании земель Киевской Руси» Великим княжеством Московским, а также при инкорпорации культурно чуждых групп Казанского ханства и при всех остальных инкорпорациях следующих столетий. Между
природными подданными, то есть коренными россиянами, и нехристианскими этническими группами, которые были инкорпорированы в имперский контекст и еще только должны были стать россиянами или уже были рожденными в смешанных браках детьми, на понятийном уровне не проводилось различия ни в отношении их персонального подданства, ни в отношении подданства, преобразованного в ходе XVIII века в гражданство.
Правда, понятия иноверцы и новокрещеные являлись категориями, которые в XVIII веке дискурсивно и в ряде постановлений фиксировали прежде всего социальное и культурное и только в единичных случаях правовое отличие от исконного населения на религиозном и социальном уровнях. Те, кого так называли, зачастую не могли избежать этого отличия даже тогда, когда они, будучи «иноверцами», принимали крещение. Вместо полного уподобления остальным они абсурдно определялись государственной стороной как новокрещеные иноверцы [1584]. Даже до второго или третьего поколения часто за ними оставалось обозначение «новокрещеных» [1585]. Однако эти категории не означали юридически четко определенного статуса или тем более статуса, навсегда закрепленного за индивидами по правилам происхождения, как это было присуще построенной по расовому принципу кастовой системе в Новой Испании (Мексике) с ее метисами, альбиносами и мулатами. Были возможности, пусть даже непрозрачные и непоследовательные, выйти из категории «иноверцев» или «новокрещеных», как, например, в случае татар, которые, будучи «новокрещеными», во втором поколении «доказали» свою ассимиляцию, назвав своих детей русскими именами [1586]. Таким образом, несмотря на это ограничение, уже в условиях возникновения империи было заложено неразрывное переплетение российского унитарного государства с многонациональной державой.
Однако эта традиция сближения русских и нерусских, которая выражалась в единой форме подданства де-факто империи, а также в связанной с ней традиции кооптировать элиты иных народов в российскую элиту, была не единственной причиной, заставлявшей в начале XVIII века рассматривать ассимиляцию как единственно мыслимую цель цивилизирования. Как удалось показать Сергею Плохию, в начале XVIII века, когда гетман Иван Мазепа отстранился от Петра I и царь попытался склонить остальную украинскую элиту к единству с российским государством, концепция этнически и религиозно гомогенного «русинского народа», созданная образованной киевской элитой еще в XVII веке, была перенесена на российскую державу. Этот перенос дискурсивно и концептуально нашел отражение в понятии отечество, впервые употребленном Петром I в 1708 году. Этим понятием царь и его свита неразрывно связывали концепцию российского монарха с концепцией российского государства во всей его имперской протяженности (государство, держава) и с проживающим внутри этой территории народом [1587].
Эта протонациональная концепция, которая первоначально была призвана главным образом объединить великороссов и малороссов и, в частности, киевскую и московскую элиты, отражала видение царем цели: превратить Российскую империю в унитарное государство, расширяемое за счет завоеваний. Следовательно, политика цивилизирования, которую инициировал Петр I, чтобы, как он считал, культурно отсталых подданных-нехристиан, «многие души области темныя сатанинския привести во свет познания Христа Бога нашего» [1588], также могла быть связана только с идеей приблизить их к образу жизни преобладающего русского населения, смешать их с ним в среднесрочной и долгосрочной перспективе и таким образом расширить унитарное государство.
Впервые связь намерений по цивилизированию и ассимилированию нашла выражение у Ф. С. Салтыкова, близкого соратника царя. Салтыков, полиглот, выходец из старинного боярского рода, которому Петр I поручал различные задачи, в 1713 году представил царю свои амбициозные планы реформ, в которых он выступал за то, чтобы приучить не исповедующих христианство мордвин, черемисов, вотяков и чувашей «всякой политике в обхождения», «привесть в такое состояние как и наши народы», затем привести их в русскую православную веру, чтобы в конце они «воплощены были с нашим народом вместе». Для этого некрещеных следовало отдавать в дома почтенных господ и судей, чтобы там в результате прямого контакта они познакомились с (российским) обхождением и российскими порядками и привыкли к ним.
Впервые у Салтыкова встречается неологизм обрусеть («стать русским»), под которым боярин поначалу подразумевал сочетание цивилизирования и аккультурации [1589]. При этом последовательность процесса ассимиляции, к которой в долгосрочной перспективе стремился Салтыков, поразительно была похожа на ту, которую представляла себе французская колониальная элита в XVII веке в Новой Франции: как и в случае с автохтонным населением Новой Франции, первой задачей в проекте Салтыкова ставилась «русифицикация» коренных жителей (термин «франкизировать» также являлся понятием современных источников), под которой понималось как цивилизирование, так и аккультурирование, затем намечалась их христианизация и на последнем этапе — полное присоединение их к правящей нации через браки и, таким образом, растворение в ней [1590]. Непонятно, почему Салтыков изначально говорил во множественном числе о «наших народах», к которым следовало приобщать, в то время как третий этап «слияния» должен был произойти с «нашим народом» в единственном числе. Возможно, в данном случае за этим стояло обычно редко встречающееся в источниках различие между аккультурацией с «российскими народами» и ассимиляцией с «русским народом».
Идея Салтыкова возложить на исконно российское население обязанности по цивилизированию и ассимилированию нерусских вновь и вновь находила поддержку в последующие десятилетия, в том числе у царского правительства, и демонстрировала, что с самого начала исконно русское население, независимо от статуса, достигнутого им в самоцивилизировании, рассматривалось в качестве подходящего носителя культуры и цивилизирования для нерусских подданных [1591].
Гораздо более радикальный подход к русификации принадлежал купцу, предпринимателю и политическому мыслителю И. Т. Посошкову. Неясно, насколько его предложения были известны Петру I [1592]. Однако вне зависимости от этого его идеи показательны, поскольку они демонстрируют, как новый идеал русификации распространялся в Петровскую эпоху. Посошков использовал неологизм Салтыкова обрусеть и впервые упоминал его в контексте активных намерений по ассимилированию. Так, в своем трактате, опубликованном в 1719 году, он требовал не только христианизации всех «язычников» в державе. Он также выступал за то, чтобы силой отнимать детей у нерусских родителей, особенно в случае малочисленных этнических групп, передавать их в услужение «русским» и запретить как взрослым, так и детям пользоваться их родным языком, чтобы таким образом заставить их всех «стать русскими» («и такова <…> вси обрусеють») [1593].
Идея забирать детей у родителей, принуждать их к крещению и социализировать их на российский манер воплощалась в практической политике лишь
