– Тем не менее кое для кого это будет новым.
– Прежде всего он был осатанелый разрушитель – чистый бес. Троцкий – это фигура сугубо отрицательная, но прежде всего для нас, русских, отмечена именно его осатанелая русофобия. Я так говорю, потому что отношение к духовным ценностям России является лакмусовой бумажкой.
– Раз уж наш разговор перешел в эту плоскость… В той же передаче, в подразделе «Евреи и революция», доказывалось, что процент евреев, участвовавших в революции, был незначительным.
– Про это написано столько – в том числе и мной, – что просто можно цитировать… Тут даже дело не в проценте, хотя процент евреев в революционном движении многократно превышал их процент от общего числа населения России, но это бы еще ладно. Важно, какие посты они занимали. А они занимали прежде всего ключевые посты в карательных органах. Это доказано уже, ну просто на молекулярном уровне. Есть даже очень сильная еврейская самокритика по этому вопросу.
– Вернемся к разговору о молодежи. На ваш взгляд, насколько уровень современного образования отличается от образования советской эпохи? Понизился ли этот уровень?
– Понизился, вне всякого сомнения. Во-первых, потому, что появилось огромное количеств частных вузов. Многие из них – чистые лавочки, где можно фактически купить диплом. Немыслимо представить себе, чтобы в советское время в университете – любом – в зачетку клали долларовую бумажку. Теперь это происходит постоянно. Что, это улучшает образование? Ну конечно, нет. Вообще, если говорить о советской власти, то одно из лучших ее созданий была, конечно, система образования. Раньше Запад наши дипломы не признавал, и мы думали: «У нас, конечно, образование похуже». Теперь, когда все рухнуло, наши троечники делаются там пятерочниками. Это все видят, с этим никто не спорит. Наше образование было лучше, строже, и люди из вузов выходили с прочными серьезными знаниями и навыками. А то, что нынешнее положение образования хуже, чем в советское время, – это дважды два.
– Самый лучший советский период, с вашей точки зрения, если вообще можно ставить так вопрос?
– Можно, можно. Был такой никому не известный поэт Николай Глазков, русский парень. Знали его только в ЦДЛ – Центральном доме литераторов, он бывал там каждый день в буфете, каждый день практически был пьян – здоровый такой парень, физически очень сильный. Он прославился тем, что однажды, быв смертельно пьян, упал в туалете и лицом разбил мраморный унитаз. Лицо поэта при этом не пострадало. Вот была такая живая легенда, мы все его хорошо очень знали, он уже умер, но дело не в этом. У него, помимо расколотого лицом унитаза, есть четыре блестящие строчки: «Я на мир взираю из-под столика. Век двадцатый – век необычайный. Чем эпоха интересней для историка, тем она для современника печальнее». Правда, замечательные слова? Так вот, для историка самая интересная эпоха – это, конечно же, эпоха Сталина. Эпоха, когда Сталин невероятным усилием взял и отрезал ту голову, которую приставили к России, еврейско-комиссар-скую голову. А что касается современников, то клянусь, что я ничуть не ерничаю, не оригинальничаю. Я думал об этом как историк и писал об этом: лучшее время в XX веке для России было, безусловно, время правления Леонида Ильича Брежнева: тишина, покой, никто тебя не трогает. Арестовывали только тех, кто сам хотел быть арестован.
– То есть?
– Я имею в виду политические дела. Для так называемых диссидентов советский концлагерь – очень гуманный – был, как бы это лучше выразиться… чем-то вроде испытательного срока… Как перед получением офицерского чина несколько лет приходится быть солдатом (ведь курсант – тот же солдат) – вкалывать в военном училище, маршировать, бегать, чистить туалеты и т. д. – но зато потом получил погоны, а офицер уже никогда не будет мыть полы и т. п. То же самое и диссиденты, когда садились в лагерь. Они отлично знали, что если выдержат в нем и «помиловку» им не сделают, то выйдут оттуда и на Западе получат все. И получали!
– В концлагере зарабатывали себе синекуру?
– Послужной список для Запада. Вот он выходит из лагеря, получает свои «погоны»: интервью, встречи, гонорары.
– И все же, Сергей Николаевич, вы говорите: брежневское время самое лучшее в XX веке для простого человека. И в то же время вы занимали очень и очень неплохой пост – главный редактор журнала, выходящего миллионными тиражами… А какой, кстати, был тираж?
– Шесть с половиной, при ограниченной подписке, заметьте.
– Шесть с половиной миллионов! Фантастика! Так вот, главный редактор популярного журнала в эпоху, когда простому человеку жить хорошо, участвовали в какой-то борьбе. И борьба эта чуть не стоила вам головы – вы оказались под прицелом самого могущественного хозяина Лубянки Андропова. Сергей Николаевич, что это была за борьба?
– Никакого противоречия в моем суждении нет. Действительно, для трудящегося человека жизнь была хорошей. Но я-то, к сожалению, был не трудящийся – я был идеалист, мы хотели что-то переделать, исправить, улучшить…
– А что именно? С чем вы боролись?
– При брежневском тихом руководстве в партии были малозаметные, даже вовсе не заметные народу два крыла – русское и еврейское. Сейчас об этом уже написано, и серьезно с этим никто спорить не станет. В силу разных причин – об этом можно очень много говорить – русское крыло выбилось. Остались еврейские советники, которые все выскочили уже в наше время. Так вот, с ними мы и боролись. И они нас победили… тогда. Но при этом советский инженер ездил с семьей то на Байкал, то в Сочи. Люди жили мирным трудом, а какая-то кучка людей – тех и тех – между собой вечно боролась и сопротивлялась друг другу.
– То есть некая такая двухпартийная система при видимом господстве КПСС?
– Тогда так шутили в аппарате ЦК КПСС: у нас система однопартийная, но многоподъездная.
– Имелись в виду подъезды здания аппарата ЦК КПСС?
– Да, и это очень тонкая штука. Я часто там бывал, например, 5-й подъезд – отдел пропаганды, там можно было частенько услышать: «Ну что они там делают в 10-м подъезде, не понимаю?» КПСС только по внешности была одна партия. Например, Союз писателей, члены КПСС я и Окуджава, мы даже вместе в каком-то комитете заседали. Мы с ним полярные люди, но были членами одной партии. Только не подумайте, что я говорю: я хороший, а он плохой, я этого не говорю – это на чей вкус. В компартии были всякие люди. Нынешний Туркменбаши тоже, кстати, состоял в партии. В партии было всякое, оттуда и оттенки, которые между собой, кстати, как-то конституировались. Окуджава со своими сторонниками, членами КПСС, включая Аппарат, и мы тоже конституировались между собой и выходили на Аппарат. Все было в порядке вещей.
– В принципе, кто хотел действовать, тот мог действовать?
– Кто хочет действовать, может действовать всегда. Вот вы смеялись, что бывший главный редактор журнала «Человек и закон» хочет создать «банду». Но когда я вижу обездоленных и несчастных ребят, которым остается игла и «колеса», я бы этого не терпел. Я бы не стал колоться, когда рядом стоит «мерседес»… Чтобы я это терпел? Ни за что!
– Стало быть, с вашей точки зрения, идеалом современной молодежи должна быть борьба?
– Политическая борьба. У эсеров, кстати, был лозунг: «В борьбе обретешь ты право свое».
– И все же в этой борьбе ориентироваться нужно на то время или нужно искать что-то новое?
– Нельзя даже и заикаться о возврате в прошлое, какое бы оно ни было. Никогда прошлое не возвращается, это еще древние греки отметили: нельзя в один поток войти дважды. Будет новое, пусть новое… Новый социализм, очищенный от убогих нехваток, очищенный от много чего плохого, что было в ту эпоху, но социализм, в котором не будет педерастов, проституции, министров – открытых воров, которые даже не стесняются того, что они воры, продажных футболистов. То есть главное, что сегодня нужно, – это огромная чистка сталинского образца конца 1930-х годов.
– Очищающий новый социализм?
– Очищающий новый социализм – русский, народный!
