Многие, наверное, смотрели классический батальный фильм “A bridge too far” — про самую крупную в истории воздушно-десантную операцию под голландским городом Арнгеймом. В сентябре 1944 года союзники высадили в немецком тылу 35 тысяч парашютистов, чтобы захватить мосты через Рейн. Не буду здесь пересказывать военные подробности. Операция закончилась катастрофой, потери были огромными. 22-я английская бригада оказалась в полном окружении, вела упорные бои.
Британские парашютисты сдаются в плен
В какой-то момент старший врач с белым флагом отправился к немцам и сказал, что у него сотни раненых, которым не оказывается помощь. С этим надо что-то делать, нельзя ли устроить двухчасовое перемирие.
Самое поразительное, что немцы не только согласились прекратить огонь, но еще и выделили санитаров, которые вынесли в безопасное место 500 человек…
Все-таки у них там была какая-то другая война. Совсем не похожая на ту, про которую мы читали в наших книгах или про которую рассказывал мне отец.
3. Беда от нежного сердца
Чудесная, прямо хармсовская история про Чайковского.
Как известно, великий композитор был человеком трепетным, легко ранимым. Любил поплакать, сторонился неприятных людей и конфликтных ситуаций, не умел отказывать. Кое-кто этой слабостью характера беззастенчиво пользовался.
Некий Корсов, оперный певец, долго приставал к Чайковскому, чтобы тот написал для него специальную вводную арию. Петр Ильич всячески увиливал, но сказать решительное «нет» не хватало духу.
Б.Корсов. Попробуй такому откажи.
Однажды Корсов заявился с нежданным визитом, чтобы «дожать» гения. Слуга, следуя полученному указанию, сказал, что барина нет дома. Ничего, отвечал настырный баритон, я подожду — и прошел прямиком в кабинет.
Услышав шаги, хозяин пришел в ужас: сейчас он окажется в невозможном положении — его уличат во лжи!
И залез под диван.
Корсов уселся на этот самый диван и торчал там до тех пор, пока у него не закончилось терпение. А терпения у этого человека было много.
Понятно, что в таких условиях вылезать из-под дивана было совсем уж невозможно, и бедный Чайковский целых 3 (три) часа дышал пылью, боясь пошевелиться.
Самое занятное, что арию для Корсова он все-таки написал.
Ах, трудно жить на свете человеку с нежной душой!
Из комментариев к посту:tsarev_alexey
Летят в вертолёте Президент и Премьер. Премьер говорит:
— Вот я сейчас брошу на землю тысячу рублей и нашедший их человек будет счастлив!
Президент ему отвечает:
— А я сейчас брошу две купюры по 500 рублей и два человека, нашедшие их, будут счастливы!
Пилот вертолёта поворачивается к ним и говорит:
— А я сейчас сброшу двух ******* и сто двадцать девять миллионов человек будут счастливы!..
kaspar_99
однажды я был свидетелем весьма темпераментной дискуссии двух очень пожилых немецких ветеранов, едва не закончившейся банальным мордобоем. Смысл сводился к сравнению условий содержания пленных немцев в Сибири и во Франции… Т. е. пока я валил лес в зимней сибирской тайге, ты из публичных домов не вылезал…
milla_nepalff
И сейчас в Италии можно приспокойно найти например мэра города в церкви по воскресеньям. Все знают в какую общину ходит мэр. Подойти к нему тоже можно спокойно.
Мигалок в Италии нет. Тут уж если деньги позволяют покупают вертолёт для передвижения или стоят со всеми в пробках. Когда едут в какой нибудь город государственные мужи, на улицах много полиции, но дороги не перекрывают.
vonemugi
Летом 1941 и в начале осени германские оккупанты вели себя на советских территориях примерно также, как они вели себя в это время в Польше, Чехословакии, Франции и на других оккупированных территориях. Но начиная с осени Советы начинают развертывать партизанскую войну, которая первоначально планировалась как диверсионная деятельность силами НКВД и «закладок» в виде подполья из членов партактива, а не народное сопротивление захватчикам. Мнение народа никого не интересовало. Ни советских вождей, ни тем более германских захватчиков. И когда путем диверсий ущерб тылам германской армии стал ощутим, немцы перешли к карательным операциям против мирного населения, подозреваемого в поддержке партизан, которое гибло как от действий советских диверсантов, так и от действий германских оккупационных властей. Ни коммунистический режим Советского Союза, ни национал-социалистический фашистский режим Германского рейха мирное население на оккупированных территориях не интересовало и в расчет не принималось. Если население втягивалось в движение сопротивления и партизанскую войну оно каралось оккупантами независимо от страны и национальной принадлежности. Никто никакого диалога с ним не вел.
Мои родственники на Смоленщине погибли в дни войны, потому как партизаны закидали их дом гранатами, якобы по причине того, что так скрываются полицаи. Полицаев там не было. Они скрылись в другом месте. Семья с детьми погибла полностью…
По ходу чтения (вдогонку)
27 января, 11:01
Добавлю еще три историйки в том же духе. Одна из них хулиганская, две остальные (для равновесия) похоронные, про поэтов.
Флэш-моб двухсотлетней давности
Ошибаются те, кто думает, что флэш-мобы — современное изобретение. Зимой 1818 года Париж оказался охвачен озорным (если не сказать «дурным») поветрием — «эпидемией уколов».
Полагалось где-нибудь в людном месте — на Риволи или в саду Пале-Рояль — подойти сзади к гуляющей даме или барышне (непременно молодой, из «приличного общества») и уколоть ее в ягодицу чем-нибудь острым: длинной иглой, заостренным кончиком зонта, тонким ножиком. После этого «укалыватель» немедленно пускался наутек. Уколотая, натурально, начинала кричать или падала в обморок (во времена тугих корсетов женщины лишались чувств при всяком внезапном стрессе), а если особенно повезет, бедняжка в шоке задирала юбку и начинала осматривать ранку — при полном восторге публики.
Не установлено, что за идиот первым ввел в моду этот жестокий аттракцион, но вскоре о новой забаве говорил уже весь город. В аптеках с успехом продавали специальный бальзам «для мгновенного заживления ран на нежных частях тела». Предприимчивые ремесленники стали предлагать специальные «напопные панцири», изготавливаемые «по индивидуальным контурам» и незаметные под платьем.
Вот карикатура той эпохи:
Даме примеряют панцирь
Обеспокоенная полиция разработала спецоперацию: наняла двадцать проституток, которые должны были за 5 франков в день, переодевшись приличными дамами, прогуливаться в людных местах и провоцировать «укалывателей» своими дерьерами. Однако из этого «лова на живца» ничего не вышло. Никто не обманулся, никто не клюнул. Вероятно, мобилизованные помощницы правопорядка слишком старательно выпячивали приманку.
Поветрие закончилось, когда один из хулиганов, 35-летний портной, был схвачен на месте злодеяния и получил по суду пять лет тюрьмы. Желающих пошутить за столь высокую плату после этого уже не находилось.
Вознесся выше я главою непокорной
Поэт Бен Джонсон (1572–1637) похоронен в Вестминстерском аббатстве, в «Уголке поэтов».
Вроде бы очень респектабельно
Могила как могила. Казалось бы ничего примечательного, если не считать описки в имени (вообще-то он Jonson, а не Johnson). Но этот шальной, безалаберный человек даже из собственных похорон устроил безобразие.
Жизнь поэта должна была оборваться еще в 26-летнем возрасте: его приговорили к смерти за убийство в драке актера Гэбриэля Спенсера. Однако по тогдашнему закону человек, знавший латынь, мог избежать казни — ему просто ставили на палец клеймо «М» (в смысле «murderer»). Вот как надо стимулировать в людях тягу к знаниям!
Однако я отвлекся. Не про жизнь Джонсона я собирался вам рассказать, а про его смерть.
К старости поэт стал знаменит, но из-за привычки к беспутной жизни не накопил ни гроша. А быть похороненным в Вестминстерском аббатстве ему ужасно хотелось. Джонсон сказал настоятелю, своему доброму знакомому, что может оплатить лишь крошечный склепик, 2 х 2 фута. Простодушный священник согласился, полагая, что на таком пятачке может быть установлена только памятная табличка.
Как бы не так. Согласно завещанию, Джонсона захоронили стоймя. Так он там и возвышается, один над всеми поверженными коллегами.
Горбатого и могила не исправит
В лондонском соборе Святого Павла сохранился памятник Джону Донну, переживший великий пожар 1666 года. Изваяние находится в храме не потому, что Донн был выдающимся поэтом, а потому что он много лет служил здесь настоятелем.
