Надо заметить, что, за исключением Назаренко, новые сотрудники-коммунисты задерживались на постах в академическом Институте недолго: для них это была бесперспективная и мало оплачиваемая работа. О том, что партийцы не слишком охотно шли в Институт, неоднократно писал Шмит, в частности в том же самом отчетном докладе от 24 мая 1929 года[214]. В сентябре 1929 года Цырлин отказался от должности секретаря Комитета современной литературы и был заменен Ц. С. Вольпе. 18 декабря 1929 года на заседании Правления Камегулов попросил освободить его от секретарства в ЛИТО и Соц-коме; вместо него секретарем ЛИТО был назначен С. А. Малахов[215], тот самый, за которым в памяти мемуаристов закрепилась репутация главного погромщика Института. В 1930 году Горбачев перешел на работу в Пушкинский Дом[216], и через некоторое время сектор Современной литературы возглавил М. К. Добрынин[217].
Вторая часть реорганизации сводилась к некоторой структурной перестройке. Первой отпавшей частью ГИИИ стало издательство «Academia», которое в конце 1928 года по распоряжению того же Главискусства ушло из-под юрисдикции Института[218]. Этим объясняется, что издательский план на 1928/1929 год не был выполнен, а вышедшие в 1929 году книги, набранные по старому плану, не отражали существенных идеологических перемен[219]. Насильственный отрыв издательства от Института был первой серьезной его потерей.
Безусловной потерей для Института была и ликвидация ряда подразделений, существование которых оказалось несовместимым с новыми «заданиями» Главискусства. Была «свернута работа» трех секций ИЗО: русско-византийского искусства, искусства Древнего мира и искусства народов Азии, а также ликвидированы Музейный комитет при ИЗО и Баховский при МУЗО.
Произошло, наконец, и «расформирование» Соцкомитета — «в целях устранения параллелизма». Эта была акция Шмита против Назаренко, но никаких существенных изменений в работе Института она не принесла. Секции Соцкома были переданы в соответствующие отделы, а семинарий по марксизму выделен в отдельную структурную единицу, которую на первых порах возглавил триумвират: Шмит, Назаренко и Горбачев.
Некоторые пертурбации в Институте носили хаотический характер. Например, был «раскассирован» по отделам за год перед тем выделенный в общее подразделение Института Фонархив. В то же время оказались слиты в едином комплексе все библиографические комиссии (в Термино-библиографическом комитете). Некоторые комитеты переименовываются в лаборатории (например, Комитет современной художественной промышленности А. С. Никольского[220]). Уничтожаются подразделения внутри отделов, коллективная работа которых теперь должна идти по группам, вокруг общей темы.
24 мая 1929 года на заседании Ученого совета Шмит отчитался о проведенной реорганизации: одобрена «выработанная Правлением структура ГИИИ и приняты к сведению изменения в личном составе, произведенные Правлением»[221]. Однако после «реорганизации» работа в Институте никак не могла наладиться. Судя по отчету, в особенно сложном положении оказались реформированные комитеты современного искусства[222]. Так, новые руководители Комитета по ТЕО (Б. П. Обнорский — председатель, B. C. Бухштейн — секретарь) вообще не приступили к работе[223], то ли не понимая, что от них требуется, то ли будучи загружены партийной работой; 5 марта 1930 года этот комитет был упразднен[224]. Явно в растерянности пребывали руководители Комитета современной музыки; они просили «привлечь к работе» опытных музыковедов; вскоре председатель Н. Е. Серебряков покинул свой пост и на его место пришел тогда профсоюзный деятель и член партии, в будущем директор филармонии музыковед В. М. Городинский, который, впрочем, также бездействует[225]. Что касается работы Комитета современной литературы, то Горбачев смог провести только один-единственный диспут — «Социальный заказ и современная литература»[226], который состоялся 8 апреля 1929 года в Зеленом зале Института со вступительным словом Горбачева и «докладами представителей различных группировок»[227]. Однако в целом, как сказано в отчете, Комитет современной литературы план «почти не выполнил».
Проведенная реорганизация Института являла собой прелюдию к его ликвидации. Обследования и реорганизация учреждений предшествовали чисткам, они обеспечивали им избирательность: выявлялся социальный состав служащих и таким образом намечались отдельные жертвы.
Собственно же ликвидация Института, длившаяся около двух лет, началась с разгрома его важнейшей и старейшей структуры — Курсов. Их уничтожение действительно произошло быстро и достаточно неожиданно, но не в конце ноября, а в середине сентября 1929 года. Никаких свидетельств участия С. А. Малахова (тогда аспиранта при РАНИОН) в уничтожении ВГКИ не обнаружено[228]. Напомню, что эти мифологические сведения содержатся в единственном исследовании по истории Института[229].
Интересно, что в отчете Шмита, цитированном выше, о ликвидации ВГКИ вообще не упомянуто, скорее всего потому, что Курсы формально не относились к Институту: с лета 1923 года они были включены в «сеть художественно-профессиональных учебных заведений» Наркомпроса и подчинены Петропрофобру[230], тогда как Институт (как научно-исследовательское учреждение) оставался в ведении Главнауки (а теперь Главискусства). Однако de facto Курсы были неотъемлемой частью Института. Сотрудники ГИИИ читали здесь лекции и вели семинарии, а наиболее способные студенты старших курсов активно принимали участие в научной работе Института. На протяжении всех двадцатых годов это было лучшее и единственное в своем роде гуманитарное учебное заведение не только в Ленинграде, но и вообще в России. Сохранившиеся мемуары об Институте на самом деле были воспоминаниями о Курсах, так как писались бывшими студентами ВГКИ. Они передают живой и свободный дух, царивший в этом научно-учебном заведении, особые «неакадемические» отношения между студентами и преподавателями, которые провоцировали серьезную самостоятельную научную работу, с одной стороны, а с другой, сопричастность и соучастие их в жизни современного искусства. Этот дух «высокого горения» сохранился у многих студентов и научных сотрудников 2-го разряда, т. е. бывших студентов, преподававших на Курсах, вплоть до разгрома ВГКИ[231].
Понятно, что в обстановке тотального уничтожения творческой и научной мысли Курсы должны были первыми подвергнуться ликвидации.
Схема ликвидации Курсов, собственно говоря, была той же, что и ликвидации Института. Сначала встал вопрос об их реорганизации, точнее о сокращении количества преподавателей из-за «многопредметности и обилия преподавателей по однородным дисциплинам», который был поставлен на заседании Правления ВГКИ 28 января 1929 года[232]. Затем был поставлен вопрос о слиянии ВГКИ с ЛГУ, и 18 февраля создана «Комиссия по слиянию»[233]; на ее первом заседании учреждена «Комиссия по разработке учебных планов», которая должна была кроме того основать новые кафедры в ЛГУ для переводимых студентов и уточнить их количество[234]. Наконец, 15 марта была создана «Комиссия по реорганизации»[235]. Но все обсуждения, предложения и постановления, все составленные планы, учрежденные кафедры и списки переводимых студентов — все это оказалось фикцией. 29 апреля состоялось последнее заседание Правления Курсов, на котором было объявлено об их ликвидации[236].
Формально Курсы были упразднены под предлогом организации при Ямфаке Ленинградского университета искусствоведческого отделения. Этот вопрос был решен на заседании Президиума Коллегии Наркомпроса 14 мая 1929 года, проходившем под председательством «т. Яковлева[237] и т. Луначарского». Пункт 10 протокола этого заседания был посвящен ликвидации ВГКИ. Графа «постановлено» гласит: «Считать необходимым приступить к ликвидации Высших Государственных Курсов искусствоведения в Ленинграде». И далее, после распоряжения «в настоящем году приема на первый курс ВГКИ не производить», Главпрофобру поручалось «немедленно провести в жизнь» следующее постановление: «Студентов, перешедших на 2-й курс, после строгого классового и академического отбора перевести в Ленинградский Гос. Университет на факультет языка и материальной культуры в пределах не свыше 150 человек, организовав при этом факультете отделение материальной культуры и искусствоведения с циклами: а) материальной культуры и изобразительных искусств, б) театральный (с уклоном кино). Студентам ВГКИ, переходящим на 3-й и 4-й курсы, предоставить возможность окончить курсы, причем поручить Главпрофобру пересмотреть установку Курсов и изменить учебные планы с целью наибольшего приближения задач Курсов к потребностям жизни и максимально возможного сокращения оставшегося срока обучения». Отдельным параграфом указывалось: «утвердить переход 15 студентов» Музыкального отделения ВГКИ «в Ленинградскую Гос. Консерваторию»[238]. Интересно, что для студентов ЛИТО по этому плану перехода как бы вообще не было предусмотрено: два запланированных при Ямфаке отделения предназначались соответственно для ИЗО и ТЕО.
