Тогда, четыре года назад, найдя приют в доме доктора Фриса, он решил бросить кочевую жизнь, остаться навсегда в Кольмаре, заняться врачебной практикой. Но задержался там всего на полгода. Парацельс не мог смириться с невежеством, шарлатанством лиц, облаченных в докторские мантии. Он и в Кольмаре остался верен себе.
В Кольмаре о Парацельсе заговорили как об искуснейшем враче. Ему удавалось поднимать на ноги больных, которых другие врачи считали безнадежными. Популярность его росла. Однако его независимое поведение, резкие суждения о собратьях по цеху, отказ от слепого преклонения перед авторитетами пришлись по нраву далеко не всем. К тому же Парацельс занимался алхимией, усердно изучал труды восточных магов и мистиков. Человек увлекающийся, пытливый, он проявлял интерес ко всему, где, как ему казалось, можно открыть что-то новое. Он заблуждался, нередко попадал в плен суеверных представлений, терпел неудачи, но продолжал поиски. Все это и в Кольмаре дало пищу для домыслов о том, что Парацельс вступил в сношения с самим дьяволом.
Положение усугублялось тем, что в Кольмаре продолжали сохранять свои позиции католики. Они ревностно следили за тем, чтобы никто не осмеливался выступать с суждениями, шедшими вразрез с установившимися представлениями. Только каноны, освященные католической церковью, признавались действительными, любая попытка подвергнуть их пересмотру объявлялась кощунственной. Парацельсу каждую минуту могли предъявить обвинение в ереси и учинить над ним расправу.
Волей-неволей пришлось распроститься с Фрисом, добрым доктором, разделявшим его взгляды. Из Кольмара путь скитальца лежал в Эслинген, а потом Парацельс перебрался в Нюренберг, где надеялся издать свои сочинения. К тому времени он написал немало. Записывал свои наблюдения, делал выводы, высказывал собственные суждения. Он был необычайно работоспособен. Сохранились свидетельства о том, что Парацельс порой проводил за письменным столом по нескольку дней кряду, почти без сна. В Нюренберг он прибыл не с пустыми руками. В его дорожном багаже лежало несколько сот страниц сочинений.
Вначале ему улыбнулось счастье. Одну за другой ему удалось издать четыре книги. Но затем неожиданно последовало решение городского магистрата о запрещении дальнейшего печатания его произведений. Причиной тому было требование профессоров и докторов медицинского факультета Лейпцигского университета, возмутившихся сочинениями Парацельса. Они отвергли новшества Парацельса.
И тогда в отчаянии он бросил все и покинул Нюренберг. У него не осталось сил для борьбы, для того, чтобы сокрушить каменную стену косности и невежества. Он устал бороться и отправился в горы, подальше от больших городов, подальше от грязных сплетен, злобных нашептываний и клеветы.
Здесь, в горных деревушках, он находил удовлетворение в том, что мог хотя бы говорить то, что думает, не опасаясь доносов и преследований. Парацельс мог откровенно высказывать свои взгляды, в беседах с крестьянами утверждать, что «католическая церковь грабит народ, используя его даяния на роскошь и пышность, а бедные не получают тех даяний, которыми церковь должна была бы их поить и кормить».
Он осуждал и протестантские церкви, которые, выступив против католицизма, не пошли дальше громогласных деклараций о христианском братстве и равенстве. Протестанты не сделали ничего для облегчения жизни простых людей. Изменились лишь формы духовного закрепощения масс, так и оставшихся в плену духовного рабства: на смену рабству по набожности пришло рабство по убеждению…
Парацельс отвлекся от своих мыслей. Прямо перед ним, в каких-нибудь пятистах шагах, неожиданно показались черепичные крыши Ганса. Он спустился по узкой тропинке и сразу же оказался на центральной улице городка. Без труда нашел постоялый двор и забарабанил кулаком в ворота. Прошло минут пять, пока в крохотное окошко выглянула голова хозяина, молча оглядевшего путника. Путник был без коня, а это уже говорило о том, что он беден. Был он в повидавшем виды дорожном костюме, в сапогах со шпорами, с мечом, подвешенным к поясу, и мешком за плечами. Хозяин отворил дверцу в воротах и пропустил пришельца, кивнув головой на лестницу, ведущую к другой двери.
Парацельс поднялся по лестнице, толкнул дверь и очутился в жарко натопленной комнате. В ней было немного людей, всего человек десять. Все уставились на вновь прибывшего постояльца. Тот прошел за длинный, протянувшийся почти через всю комнату стол, сбросил с плеч мешок и, отстегнув меч, тяжело опустился на скамью.
Только сейчас он почувствовал, как устал. Он закрыл глаза, не обращая внимания на шум, на пьяный спор, разгоревшийся в углу комнаты, на причитания какой-то женщины, оплакивавшей недавно умершего сына. Никто более не обращал внимания и на него. Он на какое-то время забылся, отключившись от всего, что его окружало.
Парацельс открыл глаза, когда в комнату уже вошли вечерние сумерки. Слуга зажигал свечи, потом начал застилать стол грубыми, как парусина, скатертями, раскладывать деревянные тарелки и деревянные ложки. Наступило время ужина.
Короткий отдых снял усталость. Парацельс вновь почувствовал себя сильным, готовым хоть сейчас пуститься в дальнейший путь. Он с аппетитом опустошил тарелку похлебки, с удовольствием выпил стакан кислого вина. Мрачные мысли рассеялись.
Нет, жизнь не так безрадостна, как кажется, когда ты устал, когда последние силы оставляют тебя.
Он вытащил из мешка длинные полосы бумаги, попросил слугу принести перо и чернила.
Парацельс писал, быстро испещряя неровными строчками лист бумаги. Он работал над новым сочинением «Большая хирургия», которое, надеялся, все-таки когда-нибудь увидит свет.
5
Несколько эпизодов из жизни Теофраста Бомбаста фон Гогенгейма, именовавшегося Парацельсом. Но в этих эпизодах, как в фокусе, вся его жизнь, жизнь вечного скитальца и изгнанника. Таким он остался до конца своих дней, ибо так и не нашлось ему места в мире несправедливом и несовершенном, против которого он восставал всем своим существом.
Недолго он пробыл в Аппенцелле, еще меньше — в Инсбруке. Он направился в этот город, надеясь заняться наконец постоянной врачебной практикой, по которой изрядно истосковался. Но бургомистр не поверил, что появившийся в Инсбруке человек в оборванном платье и с грубыми, как у простого мужика, руками — врач. Он велел самозванцу покинуть город.
Парацельса не раз изгоняли бургомистры. К этому ему было не привыкать. Но, оказавшись на сей раз за городскими воротами, он задумался: куда теперь? Решение пришло, когда он случайно узнал, что в Штерцинге эпидемия чумы. Он врач, и его место было там.
Чума… Это слово в те времена произносилось с ужасом. Страшная болезнь налетала внезапно, распространяясь с огромной скоростью и унося в могилу сотни тысяч, миллионы человеческих жизней. Ее называли «черной смертью». Она действительно сеяла смерть повсюду, где появлялась. Только в XV столетии в Европе эпидемия чумы принесла гибель 25 миллионам человек, то есть почти четвертой части всего тогдашнего европейского населения. От чумы бежали, и даже сам Гален, заслышав в свое время об эпидемии чумы в Риме, поспешно покинул вечный город, сложив оружие перед страшной болезнью. Он признал свое бессилие, ибо ничем не мог помочь несчастным, ставшим ее жертвами.
Чума… Немецкий историк так описывал эпидемию этой болезни в средневековье: «Забравшись в грязный, тесный средневековый город, „черная смерть“ уже не уходила оттуда, не уничтоживши почти все население. Чума так и косила народ, потому что ее поддерживали все условия тогдашней жизни: душные дома, грязные улицы, колдуны и калеки, грязная одежда, недостаточный уход за телом, всевозможные нечистоплотные привычки… Чумные эпидемии уносили людей миллионами; сплошь и рядом в одну эпидемию вымирала треть, половина, даже две трети населения той или иной области. Население темных, душных городов прямо-таки выдавалось этому ужасному врагу со связанными руками и ногами. На перекрестках улиц горели огромные костры: этим думали очистить воздух. Улицы пустели, и когда на них встречались два человека, то каждый прикрывал лицо платком и с отвращением дул перед собой, чтобы не заразиться дыханием встречного. На всех дверях были намалеваны красные кресты с надписью: „Смилуйся над нами, господи!“ В воздухе беспрерывно стоял колокольный звон по покойникам, и голоса отпевающих попов мрачно звучали в пустых церквах. Из домов неслись стоны умирающих и горестные крики их близких. По улицам тарахтели телеги, нагруженные трупами. Время от времени они останавливались, и возница оглашал улицу дребезжащим звоном колокольчика и криком: „Выносите своих покойников!“… Продолжительные, повторяющиеся страдания от чумы делали людей бесчувственными…».
