Кто волю называл свободной!
Положим, следует остерегаться злоупотребления подобными формальными упрощениями; но все-таки можно установить следующее положение: понятие о необходимости особенно ярко запечатлено у всех индоевропейских рас; с ним сталкиваешься у них во всех областях; оно указывает на высокую, бесстрастную силу разума; напротив, понятие о произволе, то есть неограниченной власти воли — специфически характерная черта евреев; оно свидетельствует об ограниченном по сравнению с волей интеллекте. Здесь дело идет не об отвлеченных обобщениях, а о вполне реальных качествах, которые мы и теперь можем каждый день наблюдать: в первом случае перевешивает мысль, во втором — воля.
Приведу, кстати, наглядный пример из современной жизни. Я знавал одного еврея ученого, который, убедившись, что по его специальности, вследствие конкуренции нельзя хорошо заработать, превратился в торговца мылом и достиг недурных результатов; но когда и здесь ему поставила ножку иностранная конкуренция, то он, хотя и человек уже в зрелом возрасте, сразу ни с того ни с сего обернулся в драматурга и беллетриста и этим нажил себе состояние. Об универсальном гении не могло быть и речи в данном случае — дарования у моего знакомого были самые дюжинные, лишенные всякой оригинальности, но при помощи силы воли он делал все, что хотел.
Ненормально развитая воля у семитов может повести к двум крайностям: в первом случае — к оцепенению, как у магометан, у которых преобладает мысль о неограниченном Божием произволе; во втором случае, как у евреев, — к феноменальной эластичности, что вызвано представлением о собственном человеческом произволе. Индоевропейцу оба пути закрыты. В природе он всюду наблюдает закономерность и о себе самом он знает, что может создать высшее лишь тогда, когда повинуется внутренней потребности. Конечно, и его воля может подвинуть к геройским подвигам, но опять-таки только в том случае, когда его разум охвачен какой-нибудь идеей — художественной, религиозной, философской или же идеей о завоевании, обладании, обогащении, даже о преступлении, все равно; у него воля только повинуется, а не повелевает. Вот почему индоевропеец при средних дарованиях так удивительно бесхарактерен в сравнении с самым бездарным евреем. Собственными силами мы, наверное, никогда не пришли бы к представлению свободного, всемогущего Бога и, так сказать, «произвола Провидения» — такого Провидения, которое данное дело может решить так-то, а потом под влиянием людских молитв или других побудительных причин перерешить вновь иначе[46]; мы не видим нигде, кроме еврейства, идеи о совершенно интимных и постоянных личных отношениях между Богом и человеком, идеи о Боге, Который, если смею так выразиться, существует-то как будто только ради человека. Правда, древние индоарийские боги — благожелательные, дружественные, почти добродушные силы; человек — их дитя, а не их слуга; он безбоязненно приближается к ним; при жертвоприношениях он хватает правую руку бога[47]; недостаток смиренности по отношению к божеству даже приводил многих в негодование; но все же нигде, как уже сказано, мы не встречаем представления о всемогуществе в связи с произволом, и с этим связана поразительная путаница в в верованиях: поклоняются то одним, то другим богам, или же, если на божество смотрят как на принцип единства, то одна школа думает об этом так, другая иначе (напоминаю о шести больших философско-религиозных системах Индии, которые все считались правоверными); мозг неудержимо продолжает работать, создавая новые образы, новые картины: беспредельность — его родина, свобода — его стихия, творческая сила — его радость. Прочтите начало религиозного гимна из Ригведы:
Насторожился слух, открылись очи,
Зажегся в сердце свет живой!
И в даль влечет меня искать божественного духа.
Что мне сказать еще? Что мне измыслить? —
и сравните его с первыми стихами любого псалма, хотя бы LXXV, 2, 3:
«Ведом в Иудее Бог, у Израиля велико имя Его. И было в Салиме[48] жилище Его и пребывание его на Сионе».
Вы видите, каким важным элементом веры является воля. Между тем как сильный разумом ариец стремится в даль искать духа Божия, еврей, одаренный силой воли, заставляет Бога раз и навсегда разбить шатер свой поблизости. Сила его воли не только сковала еврею якорь веры, она внушила ему также непоколебимую уверенность в существовании личного, непосредственно присутствующего Бога, который властен миловать и губить; эта же воля поставила человека в нравственное подчинение этому Богу, причем Бог в своем всемогуществе издал заповеди, которые человек волен соблюдать или не соблюдать[49].
Я не хочу упустить еще одно обстоятельство — одностороннее преобладание воли делает летописи еврейского народа в общем пустыми и непривлекательными; в этой атмосфере возник, однако, целый ряд замечательных людей, своеобразное величие которых ставит их вне сравнения с другими героями духа. «Отрицатели» еврейской натуры сами, однако, до такой степени оставались евреями с ног до головы, что более чем другие способствовали выработке застывшего, окаменелого еврейства. Эти люди, ухватившись за религиозный материализм с наиболее отвлеченной его стороны, поднялись в нравственном отношении на очень высокую ступень; деятельность их во многих пунктах исторически подготовила учение Христа по вопросу об отношениях между Богом и человеком. Кроме того, в них высказалась наиболее ясно одна важная черта, вполне и целиком основанная на духе еврейства: историческая религия этого народа придает значение не единичной личности, а всей нации в совокупности; отдельная личность может приносить пользу или вредить всей совокупности, в другом же смысле она не важна; отсюда неизбежно вытекает ясно выраженная социалистическая черта, которая часто и резко проявляется у пророков. Единичная личность, достигшая счастья и богатства в то время, как братья ее бедствуют, проклята Богом. Хотя Христос и приводил принцип как раз противоположный, а именно принцип крайнего индивидуализма, искупления каждого человека в отдельности рождением снова, однако Его жизнь и Его учение безошибочно указывают на положение, которое может осуществиться только при помощи совокупности народа. Коммунизм, выражающийся в словах «одно стадо и один пастырь», конечно иной, чем теократический политически окрашенный коммунизм пророков, но все-таки основа его исключительно и характерно еврейская.
Что бы ни думали об этих исключительно еврейских представлениях, но никто не станет отрицать их величия или способности оказывать на склад человеческой жизни громадное, почти неизмеримое влияние. Никто не станет отрицать, что вера во всемогущество Божие, в Провидение Божие, а также в свободу человеческой воли[50] и в почти исключительное значение нравственной природы человека и ее равенство перед Богом («последние будут первыми») — все это составляет основные столпы личности Христа. В гораздо большей степени, чем связь с пророками, в гораздо большей степени, чем уважение Христа к предписаниям еврейских законов, подают нам повод признать эти основные воззрения Христа нравственно принадлежащими к еврейству. И если заглянуть очень глубоко, в самую основу Христова учения, то есть поворота воли, то надо согласиться, что здесь мы видим нечто чисто еврейское — в противоположность арийскому отрицанию воли. Последнее есть плод знания, чрезмерного знания; Христос же, напротив, обращался к людям, у которых преобладает воля, а не мышление: вокруг Себя Он видит лишь ненасытную, жадную, вечно протягивающую обе руки еврейскую волю; Он признает могущество этой воли и повелевает ей не умолкнуть, а принять иное, новое направление. Поэтому явление Его может быть понято лишь тогда, если мы научимся понимать и критически относиться к этим специально еврейским воззрениям, которые Он нашел вокруг себя и которые усвоил.
В нравственном применении этих представлений о всемогуществе и провидении Божием, о вытекающих из них непосредственных отношениях между людьми и Божеством и о действии свободной человеческой воли Спаситель уклонялся во всем от учений еврейства; это ясно видно всем и каждому, и я, кроме того, старался это дать почувствовать в предыдущем изложении. Сами же представления, рамки, в которые уложилась нравственная личность Христа и из которых ее нельзя освободить, бесспорное усвоение этих понятий, касающихся Бога и человека и составляющих чисто индивидуальное приобретение известного народа в течение веков исторического развития, — вот что есть еврейского у Христа. В греческом искусстве и римском праве необходимо признать могущество идей, здесь же опять видим блистательное подтверждение того же самого. Кто жил в мире еврейской мысли, тот не мог не подчиниться могуществу еврейских идей. И если Христос принес миру новую весть, если Его жизнь явилась как бы зарей дня, а Его личность была столь высокая и божественная, что открыла нам существование в душе нашей силы, способной переродить человека, тем не менее личность Христа, Его жизнь, принесенная Им благая весть могли проявляться, действовать и распространяться только в тех рамках, где Он жил.
