Это была целая и связная система взглядов, контуры которой Чичерин обрисовал еще в июле 1918 года, [- 67 -] в докладе на V съезде Советов. «Мы готовы давать то, что можем давать без ущерба для наших жизненных интересов, и что не противоречит положению нашей страны как нейтральной, — заявлял тогда Чичерин. — Но наш интерес, интерес истощенной страны, требует, чтобы за товар, представляющий теперь в Европе ценность и редкость, получить товар, необходимый нам для возрождения производительных сил страны...
Мы готовы допустить японских граждан, стремящихся к мирному использованию естественных богатств в Сибири, к широкому участию в нашей промышленности и торговле... Русский народ хотел бы протянуть японскому народу свою руку и установить свои взаимоотношения на здоровых и прочных началах...
Социалистическая Россия... заявила порабощенным восточным народам, что она сама... готова... приложить все свои усилия, чтобы совместно с народами Востока добиться отмены этой вопиющей несправедливости и дать возможность народам Востока восстановить утерянную ими свободу».
Таковой программы Чичерин придерживался в дальнейшем, точно соблюдая соотношение всех ее основных частей — «германской», «японской» и «национально-освободительной».
Готовность к сближению с Германией — в ущерб Англии — находила понимание у Сталина. Но он не был в особом восторге от чичеринского плана поддержки национальных революций в Азии. Подобный курс не подходил Сталину, который желал (насколько можно) избегать конфронтации с ведущими мировыми игроками. Да и к самому революционному процессу Сталин, как убежденный государственник, относился подозрительно и даже враждебно.
Несмотря на это, а также на трения с Чичериным, Сталин все-таки был против смещения его с поста наркома НКИД. С 1928 года Чичерин постоянно жил в Германии и неоднократно просил отпустить его на [- 68 -] покой (здоровье у него было неважное). Но Сталин не хотел отдавать НКИД полностью в руки М. М. Литвинова, ориентирующегося на Англию, Францию и США.
Литвинов являл собой пример советского западника. В партии его положение было несколько двусмысленным. Так, сразу же после раскола РСДРП Литвинов примкнул к большевикам, однако испытывал при этом симпатии к меньшевизму (а меньшевики всегда испытывали слабость к западной демократии). Возможно, именно поэтому Ленин держал его, подпольщика со стажем, на весьма скромной должности представителя в лондонском Международном социалистическом бюро. Очевидно, именно там Литвинов окончательно проникся западным духом (он даже и женился на англичанке). И уже после Октябрьской революции Литвинов был назначен полпредом именно в Англию.
Отныне и до скончания дней Литвинов будет настойчиво и упрямо добиваться сближения со странами западной демократии — Великобританией, Францией и США. Им же будут торпедироваться все попытки сблизить СССР с Германией и Италией.
На протяжении 20-х годов Литвинов, заместитель наркома иностранных дел, был в жесткой оппозиции к самому наркому НКИД Чичерину. Он приложил все усилия для того, чтобы в 1922 году провалить договор с фашистской Италией.
Литвинов настоял на том, чтобы СССР принял участие в работе подготовительной комиссии по проведению международной конференции. Советскому руководству не нравилось, что ее работа проходила в Швейцарии, с которой Союз разорвал дипломатические отношения в 1923 году после убийства своего посланника В. В. Воровского. Запад пошел на принцип, и Литвинов добился серьезной уступки.
В 1928 году Литвинов настоял на том, чтобы СССР [- 69 -] присоединился к Пакту Бриана — Келлога, хотя нас туда и не звали.
В отличие от Сталина, Литвинов не допускал и мысли о возможности сближения с немцами. Будучи наркомом НКИД, Литвинов вел себя вызывающе в отношении Германии — страны, с которой СССР поддерживал нормальные дипломатические отношения. Он мог игнорировать немецкого посла В. Шулен-бурга, не встречаясь с ним по нескольку месяцев. Бывая неоднократно транзитом в Германии, Литвинов ни разу не встретился с кем-либо из ее высших официальных лиц.
Вплоть до подписания договора с Германией в августе 1939 года советская пресса резко критиковала нацистский режим. Но даже этот накал критики казался Литвинову слишком слабым. Вот выдержки из его письма Сталину, написанного 3 декабря 1935 года: «...Советская печать в отношении Германии заняла какую-то толстовскую позицию — непротивление злу. Такая наша позиция еще больше поощряет и раздувает антисоветскую кампанию в Германии. Я считаю эту позицию неправильной и предлагаю дать нашей прессе директиву об открытии систематической контркампании против германского фашизма и фашистов».
Надо сказать, что позиции Литвинова были очень сильны. Так, его наркомат не подчинялся аппарату ЦК даже после того, как все другие ведомства «подключили» к соответствующим отделам. И после отставки его не репрессировали, а из ЦК вывели только накануне войны. Но и до этого ему дали выступить на февральском пленуме 1941 года с резкой критикой сталинской внешней политики.
Литвинову предлагали занять какой-либо важный пост, но он демонстративно отказывался.
Видный советский дипломат А. Громыко вспоминал о том времени: «Я поразился тому упорству, с которым Литвинов пытался выгораживать позицию Анг- [- 70 -] лии и Франции. Несмотря на то что Литвинов был освобожден от поста наркома за его ошибочную позицию, он почему-то продолжал подчеркнуто демонстрировать свои взгляды перед Молотовым».
Свою ориентацию на Запад Литвинов сохранит и после окончания войны, в период охлаждения между СССР и англо-американцами. На встрече с корреспондентом Си-Би-Эс 18 июня 1946 года ему был задан вопрос: «Что может случиться, если Запад пойдет на уступки Москве?» Ответ старого большевика был таков: «Это приведет к тому, что Запад через некоторое время окажется перед лицом следующей серии требований». А 23 февраля 1947 года в беседе с корреспондентом «Санди тайме» Литвинов возложил ответственность за «холодную» войну на Сталина и Молотова. Он же, указывая на СССР, советовал британскому дипломату Фрэнку Робертсу: «Вам остается только напугать задиру».
Факт ведения подобных разговоров подтверждает в своих воспоминаниях Микоян. Спецслужбы активно «писали» Литвинова, и записи попадали на стол к Сталину и другим членам Политбюро. Но и тогда Сталин не тронул престарелого фрондера. Из каких соображений — не совсем понятно. Возможно, сам Литвинов был чем-то вроде неофициального «посла» западных демократий в СССР. А послы, как известно, фигуры неприкосновенные...
В 30-х годах вождь использовал Литвинова как фигуру, через которую было удобно вести диалог с Антантой. Он все-таки отпустил Чичерина в отставку для того, чтобы никто не мешал ему вести тонкую игру с Западом.
В чем же было содержание этой игры? Что же, Сталин и в самом деле намеревался присоединиться к Антанте и воспроизвести геополитическую комбинацию начала XX века? Нет, вождь умел извлекать полезные уроки из истории. Он отлично помнил о том, как себя [- 71 -] вели демократические союзники России во время Первой мировой войны. В 1914 — 1917 годах именно Россия несла на себе основную тяжесть военного противостояния. В 1915 году русская армия вела ожесточенные и кровопролитные бои с противником, в то время как на Западном фронте было проведено всего лишь несколько малозначительных операций. Тогда в России горько шутили о том, что Англия будет воевать до последней капли крови русского солдата.
Мало того — западные демократии вели против русского правительства изощренные политические интриги. Англо-французы весьма опасались того, что после разгрома Германии Россия выйдет из войны еще более сильной, чем была прежде. А ведь ей нужно было отдавать средиземноморские проливы — таково было союзное соглашение! Очевидно, что после окончания войны огромная Российская империя стала бы мировым лидером. Западные демократии это не устраивало, поэтому они стали думать о том, как бы поставить во главе России «правильных» политиков, зависимых от них. Тогда можно было бы лишить русских плодов их военных побед.
А победы были весьма впечатляющими. После провального 1915 года наступил триумфальный 1916 год — год Брусиловского прорыва. В ходе боев на Юго-Западном фронте противник потерял убитыми, ранеными и попавшими в плен полтора миллиона человек. Австро-Венгрия оказалась на пороге разгрома.
К 1917 году Россия сформировала 60 армейских корпусов, тогда как начинала она с 35-ю. Русская военная промышленность выпускала 130 тысяч винтовок в месяц (в 1914 году — всего лишь 10 тысяч). В ее распоряжении было 12 тысяч орудий (в начале войны — 7 тысяч). Производство пулеметов увеличилось в 17 раз, патронов — более чем в два раза. Был преодолен снарядный голод.
