Здесь Феофан перечисляет членов осиротевшей царской фамилии, причем называет не имена, а степени родства членов семьи по отношению к Петру: «дщери, внуки, племянники», то есть не в том порядке, что был предусмотрен регламентом похоронного шествия. Дочери — это Анна и Елизавета, внуки — Петр и Наталья (отсутствовала по болезни), племянницы — Екатерина, Анна (ее тоже не было на похоронах) и Прасковья. Не думаю, что Феофан не знал официальной «расстановки» — протокол и до сих пор вещь строгая и обязательная, — все персоны перечислены именно в такой последовательности, скорее всего, не случайно: кто знает, что будет завтра, а архиепископ Псковский всегда думает о своем завтрашнем дне. В этом — весь Феофан, ловкий царедворец.
Церемония быстро заканчивается, гроб закрывают, возле него устанавливают круглосуточный караул, и темное, низкое небо Петербурга раскалывается от страшного грохота: «Из всего паки мелкаго оружия, такожде и из всех пушек крепости и в Адмиралтействе вдруг страшный трижды гром великий издан» 7.
Так, под гром и дым залпов, великий Петр сошел с арены мировой истории… На следующий день начались будни.
Может ли кухарка управлять государством?
«Смерть царя, — доносил своему правительству голландский дипломат де Вильде в начале февраля 1725 года, — до сих пор не внесла никаких изменений, дела продолжают идти в направлении, какое было дано им раньше, и даже издан указ, предписывающий сохранить все по-старому»1.
Действительно, с первых шагов царствования Екатерина I и ее советники стремились показать всем, что знамя в надежных руках, что страна уверенно идет по пути, Предначертанному великим реформатором. Лозунгом начала екатерининского царствования были слова указа 19 мая 1725 года: «Мы желаем все дела, зачатые трудами императора, с помощию Божиею совершить».
Поначалу правительство опасалось выступлений армии, особенно тех ее частей, которые стояли на зимних квартирах на Украине. Ими командовал весьма авторитетный в войсках генерал князь Михаил Михайлович Голицын, принадлежавший по своим взглядам и родственным связям к потерпевшим поражение «боярам», или, по терминологии депеш иностранных посланников, «старым боярам» («vieux boyards»). В помощники к нему был срочно послан верный Екатерине генерал Вейсбах. Но Голицын вел себя спокойно и весной 1725 года за лояльность к новой власти и в признание его воинских заслуг получил следующее звание — генерал-фельдмаршал. Получили повышение и награды и другие генералы, произошла общая «подвижка» по иерархии воинских чинов. В. А. Нащокин вспоминал, что с воцарением Екатерины «во всей армии великая перемена чинам была произведена, а долговременно которые служили, получили по желанию отставку. Я тогда был в Белогородском пехотном полку, и, сколько есть в полку штаб- и обер-офицеров, все переменены чинами, кроме полковника»2.
Нормально, без эксцессов прошло и подписание присяги 3 февраля. Высшие чиновники и генералы получали отдельные листы с присягой на верность Екатерине и, подписав, передавали в руки светлейшему.
Императрица первыми своими шагами как бы внушала подданным, что править намерена «милостиво» и отнюдь не будет так крута и жестока, как ее покойный супруг. И это сразу же все почувствовали. Вздохнули с облегчением провинившиеся перед императором и законом вельможи и чиновники. Вероятно, стал спокойно спать генерал-майор Г. Чернышев, незадолго до кончины Петра промешкавший с размещением армейских полков в Московской губернии. Еще 3 января 1725 года он получил от больного царя письмо, написанное малоразборчивым почерком, но по содержанию ясное и недвусмысленное. В нем виден весь Петр. Начинается оно зловещими словами: «Я не ведаю, жив ты или умер, или позабыл должность свою…» — и кончается типичным для царя оборотом: «Сам ведаешь, чему достоин, понеже указы довольно знаешь и, ежели к десятому февраля сюды… из Москвы не будешь, то сам погибели своей виновен будешь»3. 10 февраля Чернышеву ничто не угрожало: железная хватка внезапно разжалась, и Петр из своего золотого гроба уже не мог достать провинившегося генерала.
Да и вообще жизнь стала поспокойнее, повольготнее, — неутомимый, жестокий, властный и неугомонный царь никому не давал расслабиться, понаслаждаться жизнью. Теперь, после смерти Петра, как заметил Н. И. Павленко, изучавший «Повседневные записки» времяпровождения Меншикова за 1725–1727 годы, светлейший — не в пример прежним временам — стал отправляться спать на час пораньше, а вставать утром на час попозже, мог позволить себе вместо традиционных при Петре поездок на верфь или в Сенат вздремнуть часок-другой в опочивальне, чтобы затем подолгу забавляться шахматами и картишками с секретарями или гостями4.
«Показуя милость», Екатерина продолжила амнистии, которые объявил в последние часы своей жизни Петр, повелев освободить по христианскому обычаю арестантов — должников, жуликов и воров. Екатерина освободила многих политических заключенных и ссыльных — жертв самодержавного гнева Петра. На свободу была отпущена проходившая по делу Виллима Монса статс-дама Екатерины М. Балк, был возвращен из новгородской ссылки и тепло принят императрицей бывший вице-канцлер П. Шафиров, освобождена малороссийская старшина — Д. Апостол, Лизогуб и другие, попавшие в Тайную канцелярию за осуждение политики Петра, создавшего на Украине Малороссийскую коллегию. Как сообщал Ф. В. Берхгольц, 17 марта из ссылки было возвращено двести человек, сосланных за отказ присягать на верность «Уставу о наследии престола»5. Многих должников и взяточников, по чьим шеям плакали топор с веревкой, помиловали.
С другой стороны, Екатерина не отменила ни одного из незавершенных Петром начинаний. В феврале 1725 года из Петербурга отправился в свою знаменитую Первую Камчатскую экспедицию капитан-командор Витус Беринг, рассчитывавший найти пролив между Азией и Америкой. 21 мая был учрежден задуманный еще Петром орден Святого Александра Невского, а 15 августа первые российские академики, приглашенные из разных стран Европы, имели аудиенцию у Екатерины. Обращаясь к ней, профессор Я. Герман сказал: «Вы не только не допустили упасть его (то есть Петра. — Е. А.) предначертанию, но подвигли оное с равною энергиею и с щедростию, достойной могущественной в мире государыни»6.
Не произошло кардинальных перемен и во внешней политике. В первое же утро нового царствования иностранные послы были приняты вице-канцлером А. И. Остерманом (чем он был занят в ночь переворота, мы не знаем, может быть, как не раз бывало в острых ситуациях, «болел»), который заверил их в неизменности курса России. То же подтвердила и Екатерина на первой аудиенции послам. И действительно, поначалу ничего не менялось: русские послы в европейских столицах получили подтверждения своих полномочий и петровских установок; в Закаспии по-прежнему строился Екатеринополь; никто не отменял петровских планов освоения новых колоний; 12 октября из Петербурга в Пекин отправился посол граф Савва Владиславич с разведывательно-дипломатической миссией. Осенью 1725 года русская армия огнем и мечом прошлась по Дагестану, уничтожив множество аулов и разрушив город Терки7. Как только сошел лед, в море вышел Балтийский флот, закладывались и в присутствии императрицы спускались на воду корабли и фрегаты.
Словом, все шло, как раньше: с размахом, энергично, с твердой уверенностью в непоколебимости начал, заложенных Петром. Но все это было на поверхности жизни, а в глубине давно уже начались и все ускорялись сильные токи, которым было суждено вскоре вырваться на поверхность…
Как это часто бывает, единство победителей исчезло сразу же после победы. Да это и понятно — слишком разные люди объединились вокруг Екатерины. Не нужно было быть провидцем, чтобы предугадать, что огромную силу получит светлейший князь Александр Данилович Меншиков — главная пружина заговора в пользу императрицы, ее самый верный союзник. Так и произошло. Меншиков, в последние годы во многом потерявший доверие императора, находившийся постоянно под следствием, воспрянул духом и стал энергично наверстывать упущенное. Для начала он отправил губернатором в Ригу А. И. Репнина, став вместо него президентом Военной коллегии, и освободился от душивших его комиссий, начетов и штрафов. 19 сентября 1725 года был издан указ, согласно которому ему простили штрафы по 1721 год «для (то есть ради. — Е. А.) поминовения блаженной и вечнодоступной памяти Его и. в. и для многолетнего здравия Ея и. в.». Вряд ли Петр одобрил бы это повеление своей излишне доброй к «Данилычу» супруги. В декабре 1725 года дело Меншикова было окончательно закрыто. Добрался он наконец и до своего давнего обидчика — полковника и бывшего генерал-фискала А. Мякинина, позволившего себе вывести на чистую воду светлейшего с его огромными утайками ревизских душ от переписи. На Мякинина был подан донос, ему дали ход, и вскоре бывший генерал-фискал был приговорен к аркебузированию, то есть к расстрелу, замененному Сибирью, куда, кстати, он отправился — игрой судьбы и российской Фемиды — почти одновременно со своим гонителем — Меншиковым.
