Книга Кагала: Всемирный еврейский вопрос - Яков Александрович Брафман

за которое преступник должен был поплатиться жизнью, или, по крайней мере, подвергнуться строгому наказанию. Подобные субботы не без причины вызвали тогда странный вопрос: «Суббота для человека или человек для субботы?». Являясь периодическим оцепенением жизни во всех ее проявлениях, абсолютная суббота, а за нею и праздники, гнали еврея не только от трудов, при которых человек имеет дело с безустанно действующей природой, за которой он должен неусыпно следить, повиноваться ее голосу, приходить ей на помощь и т. п., как, например, при земледелии, садоводстве, скотоводстве и т. п., но и от других серьезных занятий, зависящих более или менее от личной воли человека, как, например, от поденного труда, ремесла и т. п. С такой же силою гнали еврея от земледелия и субботние годы, которые являлись периодическою катастрофою для земледельцев.

Само собою разумеется, что эти праздники не могли послужить в пользу процветания земледелия и поощрить евреев к этому труду. Не менее гибельна была для еврейского земледелия податная система. С водворением нового порядка вещей евреи сделались, так сказать, двуданниками. С этого времени они должны были платить, во-первых, в пользу иноверческого царя и, во вторых, на содержание штата еврейских чиновников и в пользу храма, копившего золото не только на удовлетворение потребностей еврейской религии, но и на производившиеся в его ограде подпольные политические приготовления. В пользу иноверческой власти платили поголовную подать по системе прямых и косвенных налогов, которые взимались сборщиками, откупщиками, мытарями и т. п. Но эту подать евреи считали незаконною. Подосланные, например, синедрионом чиновники Ирода обращаются к Спасителю с вопросом: «Позволительно ли давать подать Кесарю или нет? Давать ли вам или не давать?» Известно, что этим путем синедрион старался поставить Христа в безвыходное положение; ответ не в пользу Кесаря предавал его римскому суду, а в пользу Кесаря — был изменою еврейскому закону и вооружал еврейскую толпу, которая действительно прежде встречала Христа восклицанием «Гошана-Бен-Давид» (Спаси, сын Давида), а после кричала — «распни Его». Считая подать в пользу иноверческой власти незаконною в принципе, сейм и подчиненные ему учреждения не могли не желать довести требуемые этою властью подати до возможного минимума. Вернейшим и самым прямым средством к достижению этой цели является утайка от иноверческой власти настоящего числа евреев. Обеспечение этого верного средства к уменьшению подати в пользу иноверческой власти послужил говорящий гласом свыше рассказ о том, что за исчисление евреев Царем Давидом Иегова послал на еврейский народ чуму, которой истреблено было 70 000 евреев [100]. На основании этого рассказа возник закон, который гласит: «Счисление евреев воспрещается даже для богоугодной цели» [101]. Молитва «Тахнун», которую евреи по сие время читают, закрыв рукою лицо и которая начинается словами: «Очень прискорбно мне, но пусть я впаду в руки Иеговы, — ибо велико Его милосердие, — только бы не впасть мне в руки человеческие» [102], с которыми Царь Давид по поводу означенного своего проступка обращается к Пророку Гаду, несомненно установлена была с целью внушить евреям убеждение в пользу необходимости по возможности укрываться от исчисления. С течением времени это убеждение так глубоко проникло в почву иудейства, что под владычеством Рима, когда народные силы евреев уже достаточно окрепли, римское правительство при переписи евреев встретило вооруженное сопротивление [103]. Все эти факты убеждают нас, что подать в пользу иноверческой власти встречала своих противников в самих представителях учреждений Царства Иегова, чрез которых она взималась, и в народе. Тут все общими усилиями старались уменьшить эту тягость. Но совершенно иною представляется подать в пользу храма. Она установлена была национальными законами и, в силу того важного обстоятельства, что храм был казною и для политических потребностей, этой подати сочувствовали не только духовенство, но и члены сейма, старейшины и т. п. Сборы были изобильны и мало того, что они способны были держать массу в нищете, они должны были еще окончательно отогнать евреев от земледелия, скотоводства, садоводства, чем они большей частью жили до первого падения царства.

Накожная болезнь, прикосновение к мертвому телу человека или околевшего животного, к женщине во время периода менструаций, даже к предметам, которых коснулся больной, умерший или женщина во время родов, периода менструаций и т. п., все это, наравне с различными вольными и невольными прегрешениями, требовало очистительных и искупительных жертв, которые приносили натурою: чистыми животными и птицами, мукою, вином, маслом и т. п. Сверх сего, духовенству принадлежали первенцы мужского пола скота и человека. За последнего родители должны были дать выкуп в размере 5 шекелей. Наконец, еврей должен был давать ежегодно десятины от полевых продуктов, садов, скота и прочего, раз в пользу храма, другой раз — на расходы во время пребывания в стенах Иерусалима, где каждый еврей обязательно должен был трижды ежегодно представляться Иегове не с пустыми руками, и, наконец, третий раз, через два года в третий, с евреев собирали десятину со всего в пользу нищих [104].

Тягостное экономическое положение народа самым рельефным образом выражается в следующей жалобе еврея на духовенство синедриону: «Я, мирянин, в поте лица кушаю хлеб свой. Сколько трудов я должен перенести, чтобы добыть хлеб, а десятинами и сборами, которыми мы обложены, и счета нет! Я должен пахать, сеять, жать, собирать, молотить, сушить, очищать; затем: молоть, квасить, мешать тесто, печь и утром уже торопиться к порогам домов священника и левита, чтобы принести им, кроме десятины, еще „хала“ (часть от каждого теста, лепешку), „бикурим“ (первый созревший плод), „бехорот“ (первородных детей и скот), „решит-гагез“ (шерсть от первой стрижки овец и баранов). А при убое скота должен доставить священнику „зероа“ (лопатку), „лехоним“ (челюсти) и „кеба“ (желудок). При всем этом нами однако же еще не довольны ни священники, ни левиты [105]». Как ни мрачна эта картина систематического обирательства, но народ покорно позволял эксплуатировать себя. Евреи сами даже, как говорится в приведенной жалобе, утром торопились к домам священников и левитов, чтобы уплатить им свою повинность. Другого выхода тут не было. Не забудем при этом, что духовенство имело в своих руках полицейскую медицину. В силу этого обстоятельства каждый священник мог запереть еврея, у которого замечены веред, сыпь или другая какая-либо накожная или внутренняя болезнь, на 7, 14 и более дней в собственном его доме, или в отдельной от семейства комнате, в которую ему издали подавали кушанье и сторонились от него вообще, как от зачумленного. По окончании же срока карантина, от усмотрения священника зависело приказать больному принести очистительную жертву и возратить ему свободу или же изгнать его навсегда в колонию нечистых,