604
«Все забыто, все прощено, – писал В. П. Безобразов, тотчас по обнародовании Манифеста 19 февраля, – всем, кто уверует в воскресение, кто быстро встанет и пойдет к обновлению». См. н. с. его. С. 273.
Н.А. Милютин имел репутацию «революционера» в придворных сферах, и вследствие этого в течение трех лет до самой отставки своей состоял «временным» товарищем министра внутренних дел. См. н. с. Лероа-Болье. С. 34.
29 апреля 1861 г., т. е. две недели спустя после отставки Милютина, вел. к. Елена Павловна, не зная об ней, писала Милютину: «Если вы будете наедине с государем и он заведет с вами речь о дворянстве, вам следует сказать, что вы не против дворянства, но что вы огорчены тем, как мало ваша каста соответствует своему назначению». См. н. с. Лероа-Болье. С. 172.
Репутацию «красного» стяжал (см. ниже) Милютин еще в 1846 г. за составление проекта учреждения в столицах городского самоуправления, но она особенно утвердилась за ним в 1856 г. по поводу столкновения С.-Петербургской думы с ген. – губ. Игнатьевым. Пред назначением Милютина товарищем министра Александр II говорил Ланскому: «Он считается опасным, во всяком случае он заставляет о себе много говорить». См. н. с. Лероа-Болье. С. 23, 26.
С. С. Ланской и Н. А. Милютин были уволены без прошения. «Меня выпроводили, сделавши сенатором», – писал он 4 мая 1861 г. кн. Черкасскому. См. н. с. Лероа-Болье. С. 75, 76, 86.
Помещики приходили в ужас, опасаясь в будущем своего разорения, и для их успокоения был назначен П. А. Валуев, свободный от подозрения во вражде к дворянству. См. н. с. Лероа-Болье. С. 72. —«Страхи угнетение господствуют всюду», – писал кн. Черкасский в мае 1861 г. из Тулы Милютину. Там же, 85. «Реакция объясняется, – писал 19 мая 1861 г. Самарин Милютину, – непривычкою высшей среды к продолжительному напряжению ума и воли. Л.-Болье, 87.
«Государь искренно желает, – писал Милютин кн. Черкасскому 4 мая 1861 г., – добросовестного применения крестьянской реформы; другие рассчитывали переделать по-своему. Замышляют на первый раз стеснение университета. Одним словом, камарилья хочет конопатить все скважины Зимнего дворца». Л.-Болье, 76. Биограф. Словарь видит в назначении Валуева определенное политическое значение, как уступку дворянству (с. 561).
Лероа-Болье, 8о.
См. о Перовском у Лероа-Болье (с. 14). Дневник Валуева дает ценный материал для характеристики личности автора. Талантливая натура, тщеславие, бесхарактерность, хорошие либеральные слова без соответственных поступков – таковы преобладающие черты. Он хорошо понимал недостатки старых порядков, но не умел от них отрешиться, частью благодаря среде, частью по своей вине. «Для истинной жизни великих государств, – писал он в 1855 г., – нужны нравственные начала, которые могли бы служить основанием государственных деяний. Где и что наше основное государственное начало? Покорность? Кажется, нужно что-нибудь и еще» (Русс. Стар., 1891, V, 345). В другом месте он, между прочим, указывает такие начала: «Начало нравственного достоинства в действиях высших правительственных властей, сопряженное с началом уважения к человеческой личности». «Пора усмотреть, – говорит он далее, – что искусство быть ненавидимым не составляет великих мужей, что самодовольное упрямство не заменяет дарований и что давить не значит достигать успеха» (там же, 541). Если взять факты, приводимые только одним Никитенко (см. гл. VII), то они окажутся в полном противоречии с означенными принципами. Да и факты, приводимые самим Валуевым, тоже свидетельствуют об его бесхарактерности. Салтыков сильно настаивал на отделении истинных либералов от «либеральных соловьев», певших временно, вследствие «засорения желудка», либеральные «фиоритуры», а про себя думавших: «ах! как бы я тебя жамкнул, если бы только умел» (Соч., II, 12, 15). К такому типу принадлежал и двуличный Валуев.
Как велик был авторитет его в высших петербургских кругах в конце 50-х гг., можно судить по тому, что о чести иметь его у себя главою или сотрудником спорили два министерства (финансов и госуд. имущ.) и Комитет министров (см. Дневник его. Русс. Стар., 1891. № 11. С.421). Гр. Строганов, встретив Валуева на балу в конце 1861 г., говорит: «On vous use, mais on n’use pas de vous». («Вас истощают, но не пользуются вами»). См. там же, 418.
Л.-Болье, 78.
В ноябре 1861 г. крепостник Муравьев, при котором служил Валуев, возложил на него поручение, которому он не мог сочувствовать. «Я получил приказание, – пишет он б ноября (по самым шатким основаниям), – пересоставить целую главу» (о наделах). «Мое положение нестерпимо, – писал он 7 ноября. – Я закабален служить. А между тем быть на службе покорным орудием кн. Долгорукова и ген. Муравьева – ужасная доля. Если бы я не нес ее ради других (?), то, конечно, надел бы кафтан артельщика с большим удовольствием и достоинством, чем ныне статс-секретарский мундир» (Р. Ст., 1891. № 11, 414). А все-таки противное убеждениям поручение Муравьева было исполнено Валуевым с исполнительностью образцового чиновника при помощи «спаек», «параллелограмма сил и диагоналей», или попросту, более или менее искусного напускания тумана. Мало того. Удачное исполнение нелестного поручения начальства даже доставило Валуеву минуту авторского наслаждения (там же, 415).
Л.-Болье, 78. «Правительство само не выяснило себе своих видов», – говорил в это время Валуев (Никитенко, см. Дневник его, II, 290).
См. письмо Милютина от мая 1861, с.77, Лероа-Болье. «Валуев обещал мне, – пишет он, – поддержать Соловьева». Я. А. Соловьев, директор земского отдела, известный деятель при крестьянской реформе, был уволен, однако в 1863 г. Свидетель столько же достоверный, сколько и компетентный дир. деп. внутр. дел А. Д. Шумахер (см. ниже биографич. заметку), наблюдавший ближе Валуева, выставляет такие характеристические черты его: двоедушие, колебание, «виляние» (парафраза фамилии Валуева) и молчалинская угодливость, доводившая Валуева до того, что он старался расположить в свою пользу не только членов императорской фамилии, статс-дам, фрейлин, но и гоф-фурьера и камердинера Государя (см. Поздние воспоминания Шумахера. Вест. Европы, апрель. С. 712).
«Поговаривают, – писал 6 мая 1861 г. Милютин Самарину, – о пересмотре Положения, и с этою целью задержано составление уставных грамот». Л.-Болье, 78.
См. статью Кавелина «Крестьянский вопрос» в «Вест. Европы», 1883. № 9.
Л.-Болье, 55.
Там же, 69.
Там же, 68. «Если бы я превозмог свое отвращение к нашей так называемой политической деятельности, – писал из Рима Милютин брату своему Д. А. (ныне графу) Милютину 11 декабря 1861 г., – то разве только затем, чтобы принять участие в реформах, о которых я всегда мечтал». Л.-Болье, 119.
В состав комиссии входили: А. Г. Тройницкий, В. А. Татаринов, С. Р. Жданов, К. К. Грот, гр. Д.Н. (?) Толстой, А. Д. Шумахер, С. И. Зарудный, К. А. Крживицкий, гр. А. А. Бобринский, Я. А. Соловьев, Е. В. Пеликан, Н. Н. Колесов, А. К. Жуковский, В. П. Владимиров, А. К. Гире, Н. И. Стояновский, А. П. Меркулов, П. Н. Даневский, К. И. Марченко, Н. И. Второв, Л. Н. Перовский, М.И.П огожев, И. И. Гедеонов, М. А. Кучевский, П. С. Лебедев, М. Н. Островский и Н. Н. Сущев. Этот список напечатан в н. Исторической Записке, но в имеющихся у меня подлинных журналах Комиссии имеется гораздо меньше подписей, что, вероятно, объясняется тем, что состав Комиссии менялся.
О выдающейся роли члена этой Комиссии в судебной реформе см. в книге моей: «С. С. Зарудный и судебная реформа». М., 1887.
Л.-Болье, 83.
Leroy-Beaulieu. L’empire des Tzars. Т. II, 291.
Л.-Болье. Un homme etc., 87.
См. гл. I, § 2 об обнародовании Манифеста.
См. письмо Самарина к Милютину в томе I, с. 424 и н. с. L’empire des Tzars. Помещики стали разочаровываться узнавая как мало доверяет им народ (н. с. Лероа-Болье 84).
Болье. Un homme etc., 89.
«Никогда, – писал проф. Кавелин 27 октября 1861 г. Милютину по поводу закрытия С.-Петербургского университета, – администрация не показывала большего непонимания дел и трусости». См. с. н. Лероа-Болье, 116.
Лероа-Болье, 119. В 1862 г. Ю. Ф. Самарин писал: «Прежняя вера в себя, которая при всем неразумии возмещала энергию, утрачена безвозвратно, но жизнь не создала ничего, чем можно было бы заменить ее. На вершине законодательный зуд в связи с невероятным и беспримерным отсутствием дарований; со стороны общества – дряблость, хроническая лень, с желанием день ото дня более явным дразнить власть. Ныне, как и двести лет тому назад, во всей русской земле существуют только две силы: личная власть наверху и сельская община на противоположном конце, но эти две силы вместо того, чтобы соединиться, отделены промежуточными слоями. Эта нелепая среда, лишенная всех корней в народе и в продолжение веков хватавшаяся за вершину, начинает храбриться и дерзко становиться на дыбы против своей собственной опоры (дворянские собрания, университеты, печать). Ее крикливый голос только напрасно пугает власть и раздражает толпу (?). Власть отступает, делает уступку за уступкой, без всякой пользы для общества, которое дразнит его из-за удовольствия (?) дразнить. Но это долго продолжаться не может, иначе нельзя будет избежать сближения двух оконечностей – самодержавной власти и простонародья – сближения, при котором все, что в промежутке, будет раздавлено и смято, а то, что в промежутке – обнимает всю грамотную Россию, всю нашу гражданственность. Хорошее будущее, нечего сказать!» (Биогр. слов. см. Александр II, 565).
