Генерал-лейтенант Николай Александрович Тучков
В течение всего боя Наполеон не покидал своего места у Шевардинского редута и потому не мог быть вполне осведомлен о его ходе и объединить действия вице-короля Евгения, Нея и Даву, чем могли бы быть достигнуты более решительные результаты. Только в четвертом часу он выехал к Нею и Мюрату, к д. Семеновской, где и увидел, что русские стройно стояли на второй позиции, за Горками и Семеновским оврагом, в полной готовности продолжать бой. Хотя в распоряжении Наполеона и было 19 тысяч гвардии, но, не слушая советов своих маршалов, великий полководец решил не прибегать к этому последнему средству, так как, вероятно, не рассчитывал сломить русских[88]. В прежних сражениях вскоре после начала боя к нему вели много захваченных пленных, отбитые орудия, знамена и т. п.; в этот день ничего подобного не было; напротив, несмотря на громадные силы, двинутые им в атаку нашей позиции, успеха не достигалось, и ежеминутно приезжали ординарцы с докладом о громадных потерях и с просьбой подкреплений. Теперь он сам увидел грозную стену русских бойцов, готовых умереть, но не уступить шага земли без боя. По всему фронту гремела страшная канонада, постепенно начинавшая утихать. Через три часа Наполеон вернулся назад, «против обыкновения, с красным лицом, с всклокоченными волосами и усталым видом».
Вот что пишет в своих мемуарах командир одной из гвардейских батарей:
«В шесть часов Перрен, адъютант графа Лобау, крикнул мне: „Вперед, по приказанию императора! На поддержку батарей вице-короля, уничтоженных неприятелем!“ Я с трудом переправился через овраг, хотя и без приключений, и встретился с генералом Нурри, сообщившим, что и он сейчас присоединится к нам. Уже несколько гранат скользнули под нашими ногами, и я начал развертываться для боя, когда прискакал другой офицер штаба с приказанием: „Император приказал отойти на прежнюю вашу позицию. — и прибавил вполголоса: — Позиция противника очень сильна, а уже поздно. Император приказал молодой гвардии, которая двинется впереди, овладеть ею завтра утром“. Я начал движение назад, но, отойдя несколько шагов, был остановлен генералом Нурри; масса артиллерии армейской и гвардейской стала около меня, и мы провели ночь на поле сражения, без еды, почти без огня, под сильным ветром, наносившим на нас тучи пыли. Вся местность вокруг была покрыта мертвыми и умирающими, впрочем, не так еще густо, как под Эйлау»[89].
Перестрелка продолжалась по всему полю сражения до наступления темноты; кое-где кавалерия то с той, то с другой стороны бросалась в атаку, но без решающего успеха. Вообще видно было всеобщее изнеможение; выстрелы час от часу редели, и битва замирала. Последней вспышкой сражения было дело у д. Семеновской. Около девяти часов вечера неприятель вышел из деревни и занял перед ней лес, но Лейб-гвардии Финляндский полк выгнал его оттуда штыками. Глубокая темнота летнего вечера спустилась на равнину, безмолвную, как огнедышащая гора без извержений.
Кутузов, расположившийся в центре позиции у Горок, все время следил за ходом боя и своевременно направленными подкреплениями успевал отбивать все атаки противника и в то же время необыкновенно искусно в течение всего боя поддерживал дух войск. Воспитанный в боевой школе Суворова, он овладел вполне этой в высшей степени трудной областью военного искусства.
Мюрат с кавалерией направляется в промежуток между деревнями Шевардино и Семеновское (с гравюры Адама)
Общее выражение лица его было сосредоточенное, на нем читалось напряжение, едва превозмогавшее усталость. В 11 часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой. Он понимал важность потери такого генерала, как Багратион. На замену Багратиона он назначил принца Вюртембергского; но когда последний, не доехав еще до Семеновской, через присланного адъютанта стал просить подкреплений, то Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование над 2-й армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе.
Когда донесли о занятии французами флешей и Семеновской, он встал, как бы разминая ноги, отвел доносившего в сторону и потом сказал, обращаясь к Ермолову: «Съезди, голубчик, посмотри, нельзя ли что сделать!»
В третьем часу атаки французов прекратились. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика фельдмаршала. Голова его по временам низко опускалась, и он задремывал. Ему подали обедать. В это время прискакал от Барклая полковник Вольцоген с донесением, что войска страшно расстроены и сражение проиграно. Кутузов не поверил, страшно рассердился и приказал передать Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен ему, главнокомандующему, лучше, чем Барклаю.
«Отбиты везде, — горячо, с явным волнением говорил полководец, — за что я благодарю Бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской!»
В это время прибыл Раевский и сообщил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более.
Выслушав его, Кутузов сказал по-французски:
— Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступать.
— Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, — отвечал Раевский, — и мое мнение…
— Кайсаров! — крикнул Кутузов своего адъютанта. — Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, — обратился он к другому, — поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Узнав, что назавтра решено атаковать неприятеля, все — начиная от высшего командования и кончая последним солдатом — словно бы сбросили с себя накопившуюся усталость и приободрились.
Наполеон и вся его армия почувствовали, что под Бородином свершилось нечто невиданное, необычайное; в их сердцах зародилось чувство ужаса перед врагом, который, потеряв половину состава армии, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. По словам Ермолова, «в Бородинском сражении французская армия Наполеона расшиблась об русскую армию». Победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в собственном бессилии, была одержана русскими под Бородином, но одержана ценой страшных потерь.
Перед Бородинским сражением у нас было под ружьем 113 тысяч человек; из них мы потеряли 57–58 тысяч; урон французов: из 130 тысяч солдат — 50 тысяч, в том числе убитыми и ранеными 43 генерала, почему Бородинское сражение и прозвано во французской армии «битвой генералов». Трофеи с обеих сторон почти равны. У неприятеля отбито 13 орудий, нами потеряно 12, и, кроме того, у нас подбито 37 орудий и 111 зарядных ящиков. Пленных с каждой стороны было не более 1 тысячи. Ожесточение было так велико, что даже безоружных прикалывали как у нас, так и у неприятеля.
Противник, привыкший к победам под руководством гениального полководца, сражался с удивительным мужеством, но ничто не могло сломить мужества русских воинов, решившихся умереть за родину.
Наполеон в своих мемуарах так оценивает Бородинское сражение:
«Из всех моих сражений самое ужасное то, которое дал я под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».
«Из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвой выказано [французами] наиболее доблести и одержан наименьший успех».
Л Н. Толстой в романе «Война и мир» пишет: «Прямым последствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель Наполеоновской Франции, на которую первый раз, под Бородином, была наложена рука сильнейшего противника».
Ночь с 26 на 27 августа. По окончании сражения Наполеон начал стягивать войска назад, а Барклай, по приказанию Кутузова, остававшийся на поле сражения, распоряжался приготовлениями к бою на следующий день.
До 23 часов Кутузов не отменял распоряжений к возобновлению сражения. Наши дозоры, высланные ночью, выяснили, что батарея Раевского и Бородино очищены неприятелем. Наполеон окружил свою ставку каре гвардии, из опасения нападений казаков, тревоживших французов в течение всей ночи.
В 23 часа прибыл к Кутузову командующий войсками 2-й армии Дохтуров. Кутузов вышел к нему навстречу со следующими словами: «Поди ко мне, мой герой, и обними меня. Чем может государь вознаградить тебя?» Он вывел его в другую комнату и, переговорив с ним, приказал артиллерии тотчас же отступать за Можайск, пехоте и кавалерии, после краткого отдыха, идти туда же. Войска были разделены на четыре колонны: 1-я Дохтурова, 2-я Милорадовича, 3-я Платова и 4-я исключительно из артиллерии. Барклай-де-Толли получил это приказание в полночь. Отступление было вызвано большими потерями в войсках и необходимостью сблизиться с подкреплениями. Кутузов мог бы через Верею или Боровск потянуть Наполеона за собой, на Калугу, но, видимо, он имел в виду отступлением на Москву еще больше растянуть тыл Наполеона, возбудить ожесточенную партизанскую и народную войну и подготовить в Москве могилу французской армии. Можно догадываться, что таким было, действительно, его намерение, так как с Бородинского поля сражения, когда наша армия потянулась к Москве, наш прославленный партизан Д. В. Давыдов с сотней казаков и 50 ахтырскими гусарами пошел на запад, в тыл армии Наполеона, и через несколько дней обозначились его действия, вызвавшие большое беспокойство самого Наполеона и Бертье.
