Вот статистика (в круглых цифрах), опубликованная в 1925 г., в IV томе «Анкеты о производстве», предпринятой Международным бюро труда. Эти цифры относятся исключительно к воинским чинам воевавших армий — рядовым, офицерам, военным чиновникам и медицинскому персоналу, — погибшим при военных действиях.
Это — последняя по времени статистика. Цифры, относящиеся к России, выяснялись неоднократно и русскими авторами. По данным «Бюро о потерях Отчетно-статистического отдела управления Красной Армии (РККА)», боевые потери русской армии в войну 1914–1918 гг. выражаются в следующих цифрах: Россия потеряла: убитыми и умершими от ран и отравления газами 681 213 человек; пропавшими без вести — 228 838 человек (итого 910 051 человек), ранеными и контуженными — 2 817 676 человек.
Вообще русские потери разными авторами подсчитывались неодинаково, так как одни включали в итоги такие категории, которые исключались другими. Так, И.А.Троицкий в своей «Военной географии и статистике иностранных государств» дает цифру 2 1/2 миллиона, но сюда включены не только боевые потери, но и потери от недорождений и увеличения смертности (что не включается в вышеприведенный подсчет Международного бюро труда); М.П.Павлович в «Итогах мировой войпы» дает цифру 1 1/2 миллиона убитых и 784 тысячи раненых и окончательно выбывших из строя. Анализируя все эти разноречия русских авторов, А.Снесарев в своей статье в сборнике «Кто должник» говорит: «Для нас достаточно остановиться на цифре 2 1/2 миллиона как на цифре убитых, но включая сюда не только убитых в точном смысле, но и убитых в экономическом смысле, а также безвозвратно потерянных для страны в плену и дезертирстве»[199]. Как видим, цифра, принимаемая А.Снесаревым, близко сходится с общим итогом русских потерь убитыми и тяжелоранеными, который дает приведенный мной подсчет Международного бюро труда, оставшийся неизвестным А.Снесареву.
Исчезновение всей этой колоссальной живой силы из европейского экономического обихода уже само по себе должно было нанести тяжкий и длительный ущерб хозяйственной жизни всех воевавших стран, кроме Соединенных Штатов, поздно вступивших в войну и относительно мало потерявших.
Что касается материальных убытков, то их реальные размеры не поддаются, конечно, доказательно-точному учету, если пытаться сосчитать все убытки, которые понесло все население, все частные лица, все города и деревни воевавших стран. Несколько более поддаются учету суммы, израсходованные на ведение войны правительствами воевавших стран, и тут наиболее показательными считаются цифры довоенной и послевоенной внутренней и внешней задолженности — цифры начала 1914 и начала 1919 гг., потому что, конечно, военные расходы пришлось покрывать займами либо у Соединенных Штатов, либо у Англии (которая сама удесятерила свой долг), либо у нейтральных стран, либо, наконец, у собственных граждан. Сравнение для каждого государства этих двух цифр красноречиво свидетельствует, что за все свое бытие от начала всей истории до 1914 г. воевавшие державы, даже победившие, не имели — кто 1/3, кто 1/4, кто 1/5, кто даже 1/10 той суммы государственных долгов, которыми они все обзавелись в течение 4 лет и 3 месяцев мировой войны.
Задолженность (но внутренним и внешних займам) отдельных государств до и после войны выражается в таких цифрах в миллионах долларов:
Конечно, сами Соединенные Штаты должны по внутренним займам собственным своим гражданам; большинство остальных должны еще
1) Соединенным Штатам,
2) Англии.
По поводу этой фактической огромной задолженности, конечно, нужно согласиться, что война для всех европейских держав была страшной материальной катастрофой как для победителей, так и для побежденных[200].
Но не для Соединенных Штатов. О том, как обогатила мировая война Соединенные Штаты, я уже говорил, когда касался вопроса об их вступлении в коалицию, воевавшую с Германией. Соединенные Штаты после войны оказались в таком беспримерно счастливом положении, что их правительство могло совершенно безболезненно переносить фактическое временное банкротство европейских должников.
Положение вещей с европейскими долгами Соединенным Штатам создалось в самом деле своеобразное. Американское правительство в первое время после войны с теплым чувством поминало в своих отчетах конгрессу две европейские страны — Англию и Финляндию, которые, правда, тоже не платили своих долгов Америке, но хоть не прочь были поговорить о сроках уплаты. Что же касается Франции, Италии, Польши, Бельгии, Эстонии, Румынии, Югославии, то эти державы долго (до 1923 г.) воздерживались вообще от праздных разговоров о своих долгах, да и теперь за редкими исключениями неохотно обращаются к этому предмету, а Чехословакия, Венгрия и другие дали в общей форме обещание уплатить, но сроков не поставили и согласились эти сроки ставить лишь постепенно.
Но если правительство Соединенных Штатов является снисходительным кредитором относительно правительств, которые ему должны, то американские банки, промышленные предприятия и т. д. получают все же проценты и добиваются частичного погашения причитающихся им сумм. Высчитано (для первых лет после войны: взят 1920 г.), что ежегодно банки и частные граждане Соединенных Штатов получают от Европы за старые долги процентов и амортизации около 665 миллионов долларов. Уплата происходит больше всего ценными бумагами предприятий (так как золота у Европы нет: ни у ее правителей, ни у ее обитателей вообще), и, таким образом, непосредственное влияние капитала Соединенных Штатов в Европе растет с каждым годом. Значение этого факта для будущего огромно.
Но нужно обратить, внимание читателя, что хотя американские финансисты и промышленники и не обнаруживают такого долготерпения, как вашингтонское правительство, однако тоже избегают всего, что могло бы разорить их должников, дают им довольно существенные отсрочки, допускают послабления, переписывают векселя, устраивают им новые кредиты. Дело в том, что при дороговизне доллара и обесценении европейской валюты европейский рынок мог в 1919–1923 гг. в значительной части своей фактически закрыться для американских товаров. Другими словами, американский кредитор вовсе не желал и нежелает разорять вконец своего европейского должника, потому что европейский должник со временем еще может пригодиться в качестве покупателя американских товаров. А затем — полное разорение Европы знаменовало бы прекращение ею платежей вообще. Не воевать же с Европой, когда она объявит, что у нее абсолютно ничего нет и что платить она не будет не только вашингтонскому казначейству, но и никому из граждан заатлантической республики. Но никак не следует уже слишком преувеличивать значение этого мотива.
Кроме этих причин, есть еще одна, тоже делающая американский капитал сравнительно доступным. Америка задыхается от золотых гор, ей нужно искать помещения капиталов. Пожалуй, из всех этих причин сравнительной американской снисходительности к европейским должникам наименьшую роль играет опасение потерять европейский рынок сбыта товаров.
Николай Рузвельт, сын покойного президента, еще в марте 1924 г. на страницах французского официоза «Temps» старался убедительно доказать то, в чем американцы вполне убеждены и без него, но чего Европа очень долго не могла почему-то взять в толк. Все эти банальные повторения фразы: «Америка придет на помощь, потому что она сама не может никак обойтись без Европы», все эти чисто голословные, якобы основанные на экономических истинах, утверждения не имеют теперь никакого смысла. Рузвельт просит Европу сообразить, наконец, что она не очень нужна Америке и что Америка и как владетельница сырья, и как производительница фабрикатов, и как потребительский рынок в Европе не заинтересована.
2. Американский и европейский капитализм после войны
Все это я привожу как пояснение того факта, что в первые годы после войны американский капитал занял прочное положение. Тут не место говорить об этом факте подробнее: это — одна из главных тем второй части моей книги, где будет речь о 1919–1926 гг.
Пока только укажу, что сейчас же после войны наблюдался интересный социологический феномен: Америка осталась на прежней позиции прочного денежного хозяйства, а Европа обнаружила как бы тенденцию к возвращению к стародавним, давно забытым временам, к векам, когда государственное банкротство являлось бытовым, никого особенно не смущавшим, периодически возвращавшимся, хоть и не через правильные промежутки времени, событием, вроде, например, наводнения или градобития, или падежа скота.
