Невыспавшiеся и усталые, мы уныло брели по склону горы, вышли на какое-то покрытое туманомъ болото, перешли черезъ него, увязая по бедра въ хлюпающей жижe, снова поднялись на какой-то гребень. Солнце взошло, разогнало туманъ и комаровъ; внизу разстилалось крохотное озерко, такое спокойное, уютное и совсeмъ домашнее, словно нигдe въ мiрe не было лагерей...
-- Въ сущности, теперь бы самое время поспать, -- сказалъ Юра.
Забрались въ кусты, разложили плащъ. Юра посмотрeлъ на меня взоромъ какого-то открывателя Америки.
-- А вeдь, оказывается, все-таки драпанули, чортъ его дери...
-- Не кажи гопъ, пока не перескочилъ...
-- Перескочимъ. А ей-Богу, хорошо. Если бы еще по двухстволкe, да по парабеллюму... вотъ была бы жизнь.
ПОРЯДОКЪ ДНЯ
Шли мы такъ. Просыпались передъ разсвeтомъ, кипятили чай, шли до 11 часовъ. Устраивали привалъ, варили кашу, гасили костеръ и, отойдя на версту, снова укладывались спать. На тeхъ мeстахъ, гдe раскладывались костры, мы не ложились никогда: дымъ и свeтъ костра могли быть замeчены, и какой-нибудь заблудшiй въ лeсахъ активистъ, вынюхивающiй бeглецовъ, или урка, ищущiй eды и паспорта, или приграничный мужикъ, отсeянный отъ всякихъ контръ-революцiонныхъ плевелъ и чающiй заработать куль муки, могли бы пойти на костеръ и застать насъ спящими.
Вставали часовъ въ пять и снова шли до темноты. Снова привалъ съ кашей и ночлегъ. Съ ночными привалами было плохо.
Какъ мы ни прижимались другъ къ другу, какъ мы ни укутывались всeмъ, что у насъ было, мокрый холодъ приполярной ночи пронизывалъ насквозь. Потомъ мы приноровились. Срeзывали ножами цeлыя полотнища моха и накрывались имъ. За воротъ забирались цeлые батальоны всякой насeкомой твари, хвои, комки земли, но было тепло.
Нашъ суррогатъ карты въ первые же дни обнаружилъ свою полную несостоятельность. Рeки на картe и рeки въ натурe текли каждая по своему усмотрeнiю, безъ всякаго согласованiи съ совeтскими картографическими заведенiями. Впрочемъ, и досовeтскiя карты были не лучше. Для первой попытки нашего побeга въ 1932 году я раздобылъ трехверстки этого района. Такихъ трехверстокъ у меня было три варiанта: онe совпадали другъ съ другомъ только въ самыхъ общихъ чертахъ, и даже такая рeка, какъ Суна, на каждой изъ нихъ текла по особому.
Но это насъ не смущало: мы дeйствовали по принципу нeкоего героя Джека Лондона: что бы тамъ ни случилось, держите прямо на западъ. Мы держали прямо на западъ. Одинъ изъ насъ шелъ впереди, провeряя направленiе или по солнцу, или по компасу, другой шелъ шагахъ въ двадцати сзади, выправляя мелкiя извилины пути. А этихъ извилинъ было очень много. Иногда въ {465} лабиринтахъ озеръ, болотъ и протоковъ приходилось дeлать самыя запутанныя петли и потомъ съ великимъ трудомъ возстанавливать затерянную прямую нашего маршрута. Въ результатe всeхъ этихъ предосторожностей -- а можетъ быть, и независимо отъ нихъ -- мы черезъ шестнадцать сутокъ петлистыхъ скитанiй по тайгe вышли точно въ намeченное мeсто. Ошибка верстъ въ тридцать къ сeверу или къ югу могла бы намъ дорого обойтись: на югe граница дeлала петлю, и мы, перейдя ее и двигаясь по прежнему на западъ, рисковали снова попасть на совeтскую территорiю и, слeдовательно, быть вынужденными перейти границу три раза. На троекратное везенье расчитывать было трудно. На сeверe же къ границe подходило стратегическое шоссе, на немъ стояло большое село Поросозеро, въ селe была пограничная комендатура, стояла большая пограничная часть, что-то вродe полка, и туда соваться не слeдовало.
Дни шли однообразной чередой. Мы двигались медленно. И торопиться было некуда, и нужно было расчитывать свои силы такъ, чтобы тревога, встрeча, преслeдованiе никогда не могли бы захватить насъ уже выдохшимися, и, наконецъ, съ нашими рюкзаками особенной скорости развить было нельзя.
Моя рана на спинe оказалась гораздо болeе мучительной, чeмъ я предполагалъ. Какъ я ни устраивался со своимъ рюкзакомъ, время отъ времени онъ все-таки сползалъ внизъ и срывалъ подживающую кожу. Послe долгихъ споровъ я принужденъ былъ переложить часть моего груза въ Юринъ рюкзакъ -тогда на Юриной спинe оказалось четыре пуда, и Юра еле выволакивалъ свои ноги...
ПЕРЕПРАВЫ
Часъ за часомъ и день за днемъ повторялась приблизительно одна и та же послeдовательность: перепутанная и заваленная камнями чаща лeса на склонe горы, потомъ непроходимые завалы бурелома на ея вершинe, потомъ опять спускъ и лeсъ -- потомъ болото или озеро. И вотъ -- выйдемъ на опушку лeса -- и передъ нами на полверсты-версту шириной разстилается ржавое карельское болото, длинной полосой протянувшееся съ сeверо-запада на юго-востокъ -- въ направленiи основной массы карельскихъ хребтовъ... Утромъ -- въ туманe или вечеромъ -- въ сумеркахъ мы честно мeсили болотную жижу, иногда проваливаясь по поясъ, иногда переправляясь съ кочки на кочку и неизмeнно вспоминая при этомъ Бориса. Мы вдвоемъ -- и не страшно. Если бы одинъ изъ насъ провалился и сталъ тонуть въ болотe -- другой поможетъ. А каково Борису?
Иногда, днемъ, приходилось эти болота обходить. Иногда, даже днемъ, когда ни вправо, ни влeво болоту и конца не было видно, мы переглядывались и перли "на Миколу Угодника". Тогда 500-700 метровъ нужно было пройти съ максимальной скоростью -- чтобы возможно меньше времени быть на открытомъ мeстe. Мы шли, увязая по колeна, проваливаясь по поясъ, пригибаясь къ землe, {466} тщательно используя для прикрытiя каждый кустикъ -- и выбирались на противоположный берегъ болота выдохшимися окончательно. Это были наиболeе опасные моменты нашего пути. Очень плохо было и съ переправами.
На первую изъ нихъ мы натолкнулись поздно вечеромъ. Около часу шли въ густыхъ и высокихъ -- выше роста -- заросляхъ камыша. Заросли обрывались надъ берегомъ какой-то тихой и неширокой -- метровъ двадцать -- рeчки. Пощупали бродъ -- брода не было. Трехметровый шестъ уходилъ цeликомъ -- даже у берега, гдe на днe прощупывалось что-то склизкое и топкое. Потомъ мы сообразили, что это, въ сущности, и не былъ берегъ въ обычномъ пониманiи этого слова. Это былъ плавающiй слой мертваго камыша, перепутанныхъ корней, давно перегнившей травы -- зачатокъ будущаго торфяного болота. Прошли съ версту къ югу -- та же картина. Рeшили переправляться вплавь. Насобирали сучьевъ, связавъ нeчто вродe плотика -- веревки для этой цeли у насъ были припасены -- положили на него часть нашего багажа, я раздeлся; тучи комаровъ тотчасъ же облeпили меня густымъ слоемъ, вода была холодна, какъ ледъ, плотикъ еле держался на водe. Мнe пришлось сдeлать шесть рейсовъ туда и обратно, пока я не иззябъ окончательно до костей и пока не стемнeло совсeмъ. Потомъ переплылъ Юра, и оба мы, иззябшiе и окоченeвшiе, собрали свой багажъ и почти ощупью стали пробираться на сухое мeсто.
Сухого мeста не было. Болото, камышъ, наполненныя водой ямы тянулись, казалось, безъ конца. Кое-гдe попадались провалы -- узкiя "окна" въ бездонную торфяную жижу. И идти было нельзя -- опасно, и не идти было нельзя -- замерзнемъ. Костра же развести и не изъ чего, и негдe. Наконецъ, взобрались на какой-то пригорокъ, окутанный тьмой и туманомъ. Разложили костеръ. Съ болота доносилось кряканье дикихъ утокъ, глухо шумeли сосны, ухала какая-то болотная нечисть -- но надъ карельской тайгой не было слышно ни одного человeчьяго звука. Туманъ надвинулся на наше мокрое становище, окутавъ ватной пеленой ближайшiя сосны; мнe казалось, что мы безнадежно и безвылазно затеряны въ безлюдьи таежной глуши и вотъ будемъ идти такъ день за днемъ, будемъ идти годы -- и не выйти намъ изъ лабиринта ржавыхъ болотъ, тумана, призрачныхъ береговъ и призрачнаго лeса... А лeсъ мeстами былъ, дeйствительно, какимъ-то призрачнымъ. Вотъ стоитъ сухой стволъ березы. Обопрешься о него рукой, и онъ разваливается въ мокрую плeсень. Иногда лежитъ по дорогe какой-то сваленный бурей гигантъ. Становишься на него ногой -- и нога уходитъ въ мягкую трухлявую гниль...
Наломали еловыхъ вeтокъ, разложили на мокрой землe какое-то подобiе логова. Костеръ догоралъ. Туманъ и тьма надвинулись совсeмъ вплотную. Плотно прижались другъ къ другу, и я заснулъ тревожнымъ болотнымъ сномъ...
Переправъ всего было восемь. Одна изъ нихъ была очень забавной: я въ первый разъ увидалъ, какъ Юра струсилъ.
Яркимъ августовскимъ днемъ мы подошли къ тихой лeсной рeчушкe, метровъ въ пять ширины и метра полтора глубины. Черное {467} отъ спавшей хвои дно, абсолютно прозрачная вода. Невысокiе поросшiе ольшанникомъ берега обрывались прямо въ воду. Раздeваться и переходить рeчку въ бродъ не хотeлось. Прошли по берегу въ поискахъ болeе узкаго мeста. Нашли поваленную сосну, стволъ которой былъ перекинуть черезъ рeчку. Середина ствола прогнулась и его покрывали вода и тина. Юра рeшительно вскарабкался на стволъ и зашагалъ на ту сторону.
-- Да ты возьми какую-нибудь палку опереться.
-- А, ни черта!
Дойдя до середины ствола, Юра вдругъ сдeлалъ нeсколько колебательныхъ движенiй тазомъ и руками и остановился, какъ завороженный. Мнe было ясно видно, какъ поблeднeло его лицо и судорожно сжались челюсти, какъ будто онъ увидалъ что-то страшное. Но на берегу не было видно никого, а глаза Юры были устремлены внизъ, въ воду. Что это, не утопленникъ ли тамъ? Но вода была прозрачна, и на днe не было ничего. Наконецъ, Юра сказалъ глухимъ и прерывающимся голосомъ: "Дай палку".
