На II съезде писателей М. Шолохов, недовольный К. Симоновым, говорил о них с И. Эренбургом: «Вот, в частности, он обиделся на Симонова за его статью об «Оттепели». Зря обиделся, потому что, не вырвись Симонов вперед со своей статьей, другой критик по–иному сказал бы об «Оттепели». Симонов, по сути, спас Эренбурга от резкой критики»[89].
В августе стало ясно, что прогрессисты проиграли кампанию, но это была лишь проба сил. Они сохранили и позиции, и кадры. В. Померанцев и другие прогрессисты были раскритикованы, но никто не был арестован. Критика на этот раз не привела к запретам на профессию, как в случае с Зощенко и Ахматовой в 1946 г. II съезд писателей, прошедший в декабре 1954 г., закрепил «модель ограниченного плюрализма», при которой в писательской среде сосуществовало несколько группировок признанных писателей, которые могут творить, по–разному выполняя заказ партии. При чем «по–разному» становится важнее самого заказа.
Так что же такое социалистический реализм?
Рамки свободы творчества по состоянию на конец 1954 г. были сформулированы в приветствии ЦК КПСС II съезду советских писателей: недопустимо приукрашивание действительности и замалчивание противоречий и трудностей роста с одной стороны и надуманные конфликты, искаженное и клеветническое изображение советских людей и общества – с другой. Делегатам предстояло самостоятельно конкретизировать эти положения на уже известных примерах: критики из «Нового мира», Эренбург, Панова, Зорин, Зощенко.
Но получилось нечто иное. Читая протоколы съезда писателей, понимаешь, как быстро советская творческая элита теряла даже внешнюю монолитность рядов.
Но начиналось все чинно. Недавно назначенный Первый секретарь СП А. Сурков построил доклад так, будто со смертью Сталина ничего не изменилось: «В годы после второй мировой войны, когда началась продолжающаяся и до сих пор «холодная война», вновь на поверхность литературной жизни неизменным спутником «чистоискусстничества» выполз космополитизм. Наша общественность в 1949–1950 годах со всей резкостью выступила против этого вредоносного «течения», разоблачив перед обществом чуждую и враждебную его сущность. К сожалению, к этой борьбе некоторые элементы в литературе примешали ожесточение групповой борьбы и сведение личных счетов, нанеся большой вред делу»[90]. Затем досталось и всем «проштрафившимся» литераторам 1954 года.
С докладом о прозе было доверено выступить К. Симонову, который с назначением редактором «Нового мира» стал восходящей звездой послесталинского СП наряду с Сурковым. Съезды советских писателей не проводились уже десятилетие (и какое!), так что было бы смешно сосредотачиваться на конфликтах прошлого года. Симонов решил развивать учение Горького о социалистическом реализме. Горький видел в социалистическом реализме синтез старого реализма и романтизма (а может быть и его богостроительских идей), который в итоге способен менять реальность. «Вымыслить — значит извлечь из суммы реально данного основной его смысл и воплотить в образ, — так мы получили реализм. Но если к смыслу извлечений из реально данного добавить — домыслить, по логике гипотезы, — желаемое, возможное и этим ещё дополнить образ, — получим тот романтизм, который лежит в основе мифа и высоко полезен тем, что способствует возбуждению революционного отношения к действительности, — отношения, практически изменяющего мир[91]”. У Горького социалистический реализм футурологичен, устремлен в будущее, он превращает литературу в действенную часть социалистической стратегии.
Симонов отталкивается от такого понимания, которое дышит революционным прошлым советской литературы и очень далеко от любого охранительства. Социалистический реализм должен совместить идею и реальность. «Советский писатель, создающий свои произведения на основе метода социалистического реализма, замечает в людях все, но любит в них то, что ведет их в будущее. Он не закрывает глаза на низменное, но естественным для человека считает высокое. Он понимает их слабости, но хочет воспитывать в них силу!» И легким движением руки Симонов оборачивает это прогрессистское понимание задач литературы во вполне охранительское: «Когда же литератор не видит или вдруг перестает видеть жизнь в ее революционном развитии, когда, полагая, что он подмечает в людях все, он на самом деле начинает обращать внимание главным образом на зады жизни, на все темное и червивое, и втискивает его в свое произведение вне соответствия с тем, какое это место занимает в подлинной жизни людей, то, разумеется, созданная таким методом картина жизни неумолимо начинает обертываться гримасой»[92]. Вот он, двуликий Янус, вот он, социалистический реализм, родства не помнящий. Ведь корнями своими уходит он в критический реализм XIX века, как раз и выискивавший «все темное и червивое». Но теперь литература – на стороне власти, и критика должна быть конструктивной.
Определив критерии правильного, можно теперь поговорить об уклонениях. Писатели наши советские, конечно, работают в рамках соцреализма, но все время от здорового стада, толпящегося в центре, кто–нибудь отбивается к самой ограде и тем ее расшатывает. Вот и Эренбурга Симонов критикует не за ходульный производственный сюжет, а за нотки критического реализма: «Из многих высказываний героев начинает невольно возникать ощущение, что им в их жизни доводилось видеть много плохого и мало хорошего, что плохое бывало чаще всего правилом, а хорошее — исключением»[93]. И это в нашей стране!
Обидно смотреться в зеркало, выставленное Эренбургом. Зеркальное отражение – «не наш метод». Это – объективизм, за который от Симонова досталось также В. Пановой. «Панова рассматривает человека как данность, а мы хотим поглядеть на него в перспективе»[94]. Вот в этом и заключается ключевое различие соцреализма и «объективизма», то есть реализма безыдейного.
Но полный объективизм вряд ли возможен. Ведь каждый, даже самый объективный литератор отбирает материал в соответствии со своими предпочтениями. Он же не ученый, обязанный придерживаться строгой научной методологии. Он руководствуется идеями. Но идеи идеям рознь, даже при социализме.
Но прямо об этом сказать нельзя. Остается снова проходить уроки XIX века. В своем выступлении Эренбург, говоря вроде бы о статье Померанцева, сравнивает ситуацию со временами критикана Некрасова и охранителя Каткова. Естественно, симпатии советских писателей не могут быть на стороне Каткова. А нравоучительных «Катковых» развелось больше чем достаточно: «Мы знаем некоторых современных авторов, которые вполне искренне пишут неправду; одни — потому, что они недостаточно понимают своих современников, другие, — потому, что в многообразии мира привыкли различать только две краски – белую и черную. Подобные авторы внешне приукрашают своих героев, а душевно их прибедняют; они не жалеют золота, изображая коммунальную квартиру; цехи в их произведениях выглядят как лаборатории, колхозные клубы — как боярские хоромы; но этот сусальный, бутафорский мир заселен примитивными существами, восковыми пай–мальчиками, не имеющими ничего общего с советскими людьми, с их сложной, глубокой внутренней жизнью[95].
Искренний дурак и реакционер хуже, чем искатель правды, который пока прячет ее за эзоповым языком, лепит ее образ полутонами. Но поскольку Эренбурга уже разоблачили как критикана, он ставит своих противников перед неудобным выбором: «Общество, которое развивается и крепнет, не может страшиться правдивого изображения: правда опасна только обреченным»[96]. Вот оскольку Эренбурга уже разоблачили как критикана, ставит своих противников перед неудобным выбором: и отбивается к самой огрот и ответьте теперь, почему такой страх перед критикой, если мы развиваемся и крепнем?
На всякий случай отмежевавшись от осуждаемого Померанцева, Эренбург требует для писателей все того же права говорить то, что они думают, открыто (или как можно более открыто). В. Каверин предлагает уже целую программу свободной литературы: «Я вижу литературу, в которой сильная, самостоятельная критика смело определяет путь развития писателя, его возможности и перспективы…
Я вижу литературу, в которой редакции смело поддерживают произведения, появившиеся в их журналах, отстаивая свой самостоятельный взгляд на вещи и не давая в обиду автора, нуждающегося в защите» [97]. А это – уже намек на травлю прогрессистов в 1954 г. Об этом же и дальше: «Я вижу литературу, в которой приклеивание ярлыков считается позором и преследуется в уголовном порядке, которая помнит и любит свое прошлое» [98]. Это уже, пожалуй, борьба не просто за свободу писателя, а за его неприкосновенность. Писатель должен стать вождем общества: «Я вижу литературу, которая не отстает от жизни, а ведет ее за собой. Маркс писал о Бальзаке, что его сила заключается не только в том, что он изобразил людей своего времени, но предсказал характеры, которые еще должны были появиться»[99]. А что вы хотели? Социалистический реализм – это и есть сближение настоящего (реальности) и будущего – социалистического (коммунистического) проекта.
