Действует строжайший принцип конспирации. Полковой командир знает всех своих подчиненных. Взводный - только своего ротного командира. Это означает, что один человек в случае провала назовет только четверых. Перхуров сделал паузу. - Все вышеизложенное, - повысил он голос, заканчивая доклад, - позволяет мне, господа, довести до вашего сведения, что организация, руководимая Борисом Викторовичем, может успешно начать боевые действия в Москве в первой половине июня.
- Успеем ли? - выразил сомнение Новичков. - Я предпочел бы выступать не с пятью тысячами, а, извините, хотя бы с семью.
- Суворовское изречение предаете забвению: побеждают не числом, а уменьем, - тут же набросился на него Стодольский. - Впрочем, - брезгливо сморщился он,
нерешительность всегда была уделом присяжных поверенных...
- Без намеков! - ощетинился Новичков.
- Помилуй бог, я обольщал себя надеждой, что вы благосклонно воспримете мою шутку, - поспешно пошел на попятную Стодольский. - Об одном умоляю: расстаньтесь с сомнениями. Времени еще предостаточно. И под водительством Бориса Викторовича успех обеспечен.
Меня, господа, - Стодольский встал, выдержал значительную паузу, волнует гораздо более существенный вопрос.
Кто возьмет на себя основную ношу ответственности за судьбу России? Иль, применив известный эмоциональный образ, кто первый въедет в Кремль на белом коне?
В номере воцарилось неловкое молчание.
- Кремль еще в руках большевиков, а белый конь - в конюшне, - зло сказал Перхуров. - Это, батенька мой, шкура неубитого медведя...
- Э, нет! Разрешите, господа, высказать свое особое мнение и не разделить вашей опрометчивой беззаботности, - настаивал на своем Стодольский.
- Не хотите ли выслушать притчу? - сдерживая раздражение, внешне спокойно произнес Савинков. - Суть ее такова. Людей очень удобно делить на дураков и мерзавцев. Дурак может всю жизнь думать о том, почему стекло прозрачное. А мерзавец делает из стекла бутылку.
Дурак спрашивает себя, где огонь, пока он не зажжен, куда девается, когда угасает. А мерзавец сидит у огня, и ему, мерзавцу, тепло.
- Это вы... к чему? - вскипел Стодольский. - И сентенции сии, помилуй бог, еще не доказательство...
- Притчу эту рассказывает певчий Тетерев в пьесе Горького, - с убийственной иронией пояснил Савинков. - Но гвоздь не в этом. Гвоздь в том, что нам, людям зрелым и знающим, что есть жизнь и что есть борьба, не пристало пребывать в роли дураков. Я лично - за мерзавцев, которые решают исход борьбы. А уж как нас окрестит классная дама история - столь ли это важно!
Савинков улыбнулся, но его черные, по-охотничьи цепкие глаза зловеще сверкнули. "Нет, тебе вовсе не безразлично, как тебя окрестит история", подумал Ружич.
- Пусть этот разговор вас не шокирует, - озабоченно склонился к Ружичу Новичков. - Говоря по-простецки, мы свои собаки - полаемся и разбежимся.
- Впрочем, это прелюдия, - продолжал Савинков. - Я искренне благодарен полковнику Перхурову за обстоятельный доклад. Он значительно облегчил мою миссию, и я ограничусь лишь эскизным наброском стратегического характера. Обстановка резко изменилась, господа: выступление в Москве надлежит отменить,
- Как?! - взвизгнул Стодольский.
Перхуров напрягся, будто его вот-вот должны были наотмашь ударить по буроватой шее. Перхурова не столько обескуражили слова Савинкова, сколько то, что тот до последнего момента скрывал это от него. Новичков страдальчески сморщился. Флегонт слегка кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. И лишь Ружич сидел молча и спокойно. Впервые попав на заседание штаба, он решил только слушать.
- Я не оговорился, господа: выступление в Москве отменяется. Прошу карту.
Перхуров привычным движением разостлал карту на столе. Легкий ветерок обдал лица собравшихся.
Тень Савинкова застыла на карте. Было тихо, как в склепе.
- Задача номер один: вооруженный захват Ярославля, Рыбинска, Костромы, Мурома, - твердо и безапелляционно произнес Савинков и многозначительно обвел ребром узкой ладони район Верхней Волги.
- Наши основные силы в Москве, - осторожно напомнил Перхуров.
- Благодарю вас, но у меня отличная память, - одернул его Савинков. Пораскиньте мозгами, господа, и вы поймете, что, выступив в Москве, мы можем оказаться у разбитого корыта. Не следует игнорировать или преуменьшать силы большевиков. Москва, милейшие мои друзья, это пролетариат. Главная опора Ленина. Кремль пока что нам не по зубам. А что касается Верхней Волги, то сей благодатный край послужит нам прекрасным трамплином. Отсюда - решающий прыжок на столицу.
"Ты мыслишь разумно, реалистично, Борис", - про себя похвалил Ружич.
- Преимущества нового плана состоят в следующем.
Первое. Быстрая и реальная помощь союзников. Непосредственный контакт с ними. Вы отлично знаете, что их посольства находятся в Вологде. Второе. Красноармейские гарнизоны в приволжских городах малочисленны.
Пролетарская прослойка в них, исключая, пожалуй, Ярославль, невелика. Имеются склады оружия. Третье. К моменту восстания на Верхней Волге союзники высадят десант в Архангельске. Доводы в пользу моего плана можно бы продолжить, но время - золото. Немного воображения, господа. Факел зажигаем на Волге, которая станет нашим Олимпом. И, как олимпийцы, понесем его в сердце России. Удар наш будет внезапен, молниеносен. На скорую подмогу Москвы местные власти рассчитывать не могут. Мы берем власть в свои руки и от имени истинного, законного русского правительства провозглашаем единственно спасительный путь для русского народа.
- Заманчиво... Весьма... - кивнул Новичков. - Одно лишь сомнение: на Волге у нас маловато силенок.
- Мы срочно перебросим свои вооруженные силы в Казань, - с ходу отпарировал Савинков.
- Но как же Москва? - не отступал Стодольский. - Мечтать о Кремле и вдруг... Согласны ли с таким планом союзники? Я убежден, что господин Нуланс...
- Именно господин Нуланс, - бесцеремонно прервал его Савинков, - был первым, кто одобрил мой план. Есть и еще одно обстоятельство, о котором я не хотел преждевременно упоминать. Сугубо между нами: как это ни звучит парадоксально, союзники рассчитывают даже на левых эсеров.
- Блеф! - воскликнул Стодольский. - Эти неисправимые болтуны...
- Эти болтуны, - саркастически возразил Савинков, - так далеко зашли в своих нападках на Ленина, что я не удивлюсь, если они в один прекрасный день откроют по Кремлю артиллерийский огонь. Не забывайте, что союзники отлично информированы. В городах Поволжья левые эсеры имеют значительное влияние, за ними пойдут крестьяне. Надо смотреть вперед, господа. В конечном счете усилия всех, кто выступает против большевиков, сольются в один поток.
- Когда прикажете разработать конкретные мероприятия? - деловито осведомился Перхуров.
- Истинно военная косточка! - Савинков благодарно пожал руку Перхурову. - Дело не терпит промедления, трое суток на размышление - не более.
Перхуров почтительно склонил голову.
- Прошу учесть, - продолжал Савинков, - что центром восстания мы избираем Рыбинск. Там большие артиллерийские склады. Я беру этот город на себя. Ярославль возьмет полковник Перхуров. Муром - Новичков.
Такова диспозиция, господа. За нею последует детальный план. На долю каждого из нас выпадет тяжелая ноша.
- Наверняка генерал Алексеев воспротивился бы столь скоропалительному решению, - все еще не сдавался Стодольский.
- В прошлом месяце, когда Добровольческой армией был взят Екатеринодар, я отправил со связным донесение генералу Алексееву о создании нашего "Союза" и просил от него указаний. Я получил ответ генерала. Его превосходительство одобряет нашу деятельность и предоставляет нам полную инициативу действий,
- А я? - вдруг не к месту воскликнул Стодольскпй. - Помилуй бог, я не слыхал здесь своей фамилии! Вы обрекаете меня на бездействие?
- Вы останетесь в Москве, - ответил Савинков и, усмехнувшись, добавил: - Въезжать в Кремль Eft белом коне... - И, не дав Стодольскому что-либо возразить, дружелюбно закончил: - Это, разумеется, шутка. В Москве будет уйма дел. Столица должна восстать вслед за Верхней Волгой.
Стодольский удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
- Не пора ли уж и к столу? - благодушно проговорил Савинков и, подойдя к Ружичу, взял его под руку: - Еще раз прости. Я ничего не сказал о твоей роли, но верю и надеюсь, что ты всегда будешь рядом со мной.
Когда все поспешили в соседнюю комнату, где был накрыт стол, Савинков и Ружич остались вдвоем.
- Я хочу задать тебе один лишь вопрос, - тихо сказал Ружич, бледнея.
- Сделай одолжение, - дружески обнял его за плечи Савинков и, чувствуя, что Ружич побледнел неспроста, торопливо заговорил: - Как тебе нравится этот осел Стодольский? Проклинаю себя за то, что пошел на поводу у кадетов и согласился включить этого кретина в состав штаба. Ну черт с ним! А как ты? Я все еще не верю, что ты жив! Могли бы мы рассчитывать на анархистов? Ну ладно, об этом после. Веришь, умираю от голода. Кстати, от Стодольского подальше, это - недреманное око старой лисы Алексеева. Я знаю, - в голосе Савинкова зазвучала злоба, - я слышу, как эти генералишки нашептывают друг другу: "Пустыка он орудует, пока не свернет себе шею. И глаз да глаз за ним..." Ну, пошли, нас уже ждут.
