А. Б. Каменский в книге, посвященной царствованию Екатерины II, проявляет больший скептицизм. Останавливаясь на вопросе о браке, он пишет: «В письмах к Потемкину Екатерина как бы все время играет роль эдакой простосердечной и полуграмотной русской бабенки, относящейся к мужу с покорностью, подобострастием и некоторым страхом. Это своего рода маскарад, шутовство, характерные для любовного этикета того времени и объясняющие подчас и тональность, и нарочитую неграмотность отдельных писем… Шутовской характер переписки необходимо принимать во внимание, рассматривая письма Екатерины к Потемкину как свидетельство безусловной справедливости распространившихся уже тогда слухов об их тайном венчании» {86}. Надо сказать, что, хотя маскарад и характерен для куртуазной игры придворных петиметров того времени, однако, образ «простосердечной и полуграмотной русской бабенки» совершенно не вписывается в общепринятый «любовный этикет», основанный на сугубо литературной, чаще всего французской традиции. Отметим, что при известной скудости куртуазных оборотов, используемых Екатериной в письмах к своим возлюбленным (сохранились ее послания к И. Г. Чернышеву, П. В. Завадовскому, несколько записок Г. Г. Орлову), ни с одним из фаворитов, кроме Потемкина, императрица не «шутила» подобным образом.
Итак, именно Барсков, не являясь в отличие от Бартенева первооткрывателем темы о браке Екатерины II и Г. А. Потемкина, сумел вынести эту информацию в круг активного научного обсуждения. Сам Яков Лазаревич относился к личности Потемкина с тем же холодным неприятием, как Брикнер, и осуждал светлейшего князя еще яростнее Кизеветтера. На хлесткий тон Барскова в предисловии к корректуре, несомненно, повлияли новые, советские, требования развенчивать «мерзость запустения екатерининского царствования», как писал Бонч-Бруевич. Однако, эти требования лишь предали мало приемлемую в научном кругу языковую форму давно сложившимся представлениям ученого. Ведь как ни назвать светлейшего князя: «сатрап самодержавия», «авантюрист крупного пошиба» или «монархист, которому чужды освободительные идеи» - вложенный в понятие смысл останется тем же самым.
Неопубликованное предисловие Барскова в очень яркой форме передает главную причину неприятия образа Потемкина многими представителями российской историографии и просто общественности. «Екатерина откровенно признавалась в одном из неопубликованных писем, - сообщал Барсков о Потемкине, - что обязана ему своей властью, имея ввиду не переворот 1762 г., а грозный год Пугачевщины. С этим связана и непримиримая ненависть цесаревича и всей его партии к этому выскочке, временщику, узурпатору, и уверенность Екатерины, что при жизни Потемкина ей нечего бояться со стороны сына. Когда русское масонство раскинулось по всей стране и московские розенкрейцеры образовали его ядро, «князь тьмы», как называли они Потемкина, донес императрице о сношениях с Павлом этой единственной сорганизованной партии. Жертвой этого «предостережения» пал Н. И. Новиков».
Потемкин действительно предупреждал Екатерину II о связях великого князя и не столько с московскими розенкрейцерами, сколько с их так называемыми «берлинскими начальниками» в самый разгар русско-турецкой войны, когда Пруссия готовилась вступить в конфликт на стороне Порты {87}. Однако будучи осторожным политиком, князь советовал императрице в сложной обстановке не усугублять положения еще и московским разбирательством, о чем свидетельствуют его письма 1791 г. «Ваше Величество выдвинули из Вашего арсенала самую старую пушку, - писал Потемкин о посланном в Москву князе А. А. Прозоровском, - только берегитесь, чтоб она не запятнала кровью в потомстве имя Вашего Величества» {88}. Об этом письме Барсков не мог не знать, поскольку сам же его и опубликовал незадолго до революции. Однако в новых обстоятельствах предпочтительнее было забыть о благородстве Потемкина. Арест Новикова приходится на апрель [28] 1792 г., то есть состоялся более чем через полгода после смерти светлейшего князя.
«Есть известия, - продолжал свое разоблачение публикатор, - что этот «князь тьмы» с ведома и согласия императрицы сам стремился к независимости. Оба задумывались над тем, что ожидало Потемкина после смерти Екатерины… Ясно было, что с воцарением Павла светлейший потеряет, если не жизнь, то власть и, по всей вероятности, свое несметное богатство. Ему нужно было заранее обеспечить себе независимость… В стремлении Потемкина стать «государем» в княжестве, герцогстве, королевстве, как бы оно ни называлось, нет сомнения. Это был монархист, которому были чужды освободительные идеи, привлекавшие великую княгиню Екатерину Алексеевну в сочинениях «просветителей»… Современники скоро почувствовали его деспотическую руку. Едва он достиг власти, как в интимном кружке цесаревича заговорили о фундаментальных законах и военных реформах, резко расходившихся с теми порядками, которые заводил Потемкин. Он показал Екатерине на деле, как можно пользоваться самодержавной властью, презирая общественное мнение; она быстро усвоила уроки супруга и даже его стиль».
Если Кизеветтер видел в Потемкине лишь орудие в руках Екатерины II, то Барсков, лучше зная по документам реальное положение вещей, связывал с влиянием Григория Александровича заметное изменение правительственного курса во второй половине екатерининского царствования. «Два события, Пугачевщина и вызов Потемкина, не случайно совпавшие в один год, служат границей между двумя периодами в жизни и деятельности Екатерины: в первом из них (1762-1773) говоря очень суммарно, она держит курс по ветру, играет в либерализм, организует Вольное экономическое общество, ставит на мировую сцену «фарсу» 1767 г., льстит напропалую Вольтеру и энциклопедистам, разрешает сатирические журналы и делает вид, что ценит общественное мнение, словом, ищет популярности в России и на Западе; во втором (1774-1796) - она дает себе полную волю, сама строчит законы у себя в кабинете или у Потемкина в Осиновой Роще, восхищается своими успехами во внутренней и внешней политике и все чаще пользуется услугами «кнутобойца» или, по выражению Пушкина, своего «домашнего палача» - С. И. Шишковского. Это период деспотизма.
Под сильнейшим влиянием Потемкина Екатерина была с 1774 до 1789 г… За это время появились «Учреждения о губерниях» (1775) и «жалованные грамоты дворянству и городам» (1785), упрочился надолго старый порядок с бюрократическими и полицейскими органами в центре и провинции и достигло крайних пределов крепостное право. В упрочении этого строя и заключалась главная работа Потемкина, как ближайшего сотрудника и вдохновителя Екатерины, несшего, по ее словам, на своих плечах все бремя правления. Мелкопоместный смоленский шляхтич с очень чахлым родословным древом, он поднялся на такую высоту, до какой не достигал еще никто во все царствование Екатерины… Сохранилось множество анекдотов о его пышных пирах, дорогих нарядах, прихотях, любовницах и в особенности его чудовищном грабительстве - все это верно; но рассказы об его военных подвигах плохо вяжутся с известиями о грубых его ошибках в качестве полководца и главнокомандующего… Авантюрист крупного пошиба, он широко использовал свой «случай» в личных интересах; слепо полагаясь на его таланты и преданность, Екатерина отдала в его руки себя и свою власть. Он правил, она царствовала» {89}.
Какая великолепная ненависть! Не даром Н. Я. Эйдельман, сам очень прохладно настроенный к Потемкину и симпатизировавший Павлу I, все же не решился опубликовать предисловие к корректуре Барскова полностью, сделав из него чисто научные выдержки.
В 1945 г. в Праге в обширной русской колонии, имевшей несколько своих печатных органов и осуществлявшей большую научную деятельность в особом русском университете, отдельной книгой вышла небольшая биография Потемкина, написанная профессором А. Н. Фатеевым {90}. Вторичная по отношению к предшествующей литературе, эта работа ставила своей целью скорее ознакомить русских студентов в Праге с личностью одного из самых известных деятелей императорской России, чем открыть новые сведения о светлейшем князе. Однако Фатееву удалось собрать и кое-какие ранее неизвестные сведения о роли молодого Потемкина в перевороте 1762 г. Так, автор сообщает, что конногвардейский вахмистр Потемкин присоединился к заговору не в ходе переворота, а состоял в так называемом «секрете» великой княгини Екатерины Алексеевны - группе особо доверенных гвардейских офицеров. Кроме того, Фатеев подробно останавливается на торговой стороне деятельности Потемкина в Новороссии и Тавриде, его договорах с купцами и поставщиками для армии и поселенцев, перечисляет имена главных коммерческих сотрудников князя. Книга следовала в русле статьи Ловягина из Русского Биографического Словаря и решительно расходилась с мнением Кизеветтера. [29] К концу 40-х - началу 50-х гг. в Советском Союзе выросло и активно включилось в научную жизнь целое поколение исследователей, родившихся уже после революции и получивших образование в жестких рамках советской исторической школы. Свобода мышления не поощрялась, зато чисто профессиональный уровень в области обработки архивного материала, археографической подготовки публикаций, переводов иностранных исторических текстов стал к 50-м годам высок как никогда до этого. Архивный документ зачастую, как броней, прикрывал ученого от нападок недовольных коллег и иногда позволял доказать мнения, отличное от общепринятого.
