То есть ткань одежды, независимо от всего прочего, получает значение полового фетиша для известного субъекта»[18].
А другой специалист в деле половой психопатии, итальянский ученый Герцеги[19], приводит пример своего больного пациента, которому для эротического удовлетворения необходимо было обязательно спать под лисьей шубой и касаться членом меха. Чтобы довести себя до оргазма, он укладывал с собой в постель свою мохнатую собачку и ничего такого особенного с ней не вытворял, но просто касался фаллосом ее шерсти.
Мы отнюдь не утверждаем, что любовь к собачкам и другим зверюшкам русских цариц эротическую подоплеку имеет, но, согласитесь, что-то не совсем обычное есть в том, как безумно наши русские государыни обожали своих четвероногих или двукрылых питомцев. Можете себе представить такую картину, как, едва охлонув от объятий очередного фаворита, матушка Екатерина Великая направляется в комнатку, смежную с ее спальней, и там на розовых атласных подушечках собственноручно кормит девять — а потом и до двенадцати дошло — английских левреток, премиленьких и препротивненьких вредных собачонок, и страстно их ласкает.
Из письма царицы Екатерины Великой постоянному своему адресату Гримму: «Сэр Том с удовольствием глядит на холмы и леса. Сельская дичь и глушь по душе сэру Андерсену и его супруге. Они ими любуются, забыв столичный шум и блеск, и лишь поздней ночью идут спать под свое теплое стеганое одеяло»[20].
Мы держим с вами пари, дорогой читатель, что вы ни за что не догадаетесь, кто такие эти Андерсены? Чтобы не мучить ваше воображение, скажем сразу: а это… собачки.
Том Андерсен и его любезная супруга леди Мими. Этим крохотным собачонкам с тоненькими мордочками и уморительными хвостиками, подстриженными наподобие метелок, великая Екатерина II собственноручно выстегала шелковые одеяльца и каждую неделю, как малых дитятей, купает сама их в ванночке. Возится с левретками своими великая государыня, как будто она и не великая вовсе и как будто ей можно играть запросто в такие вот детские игрушечки, как какой-нибудь психически надломленной барыне, не знающей, куда избыток своих чувств поместить. Не удивляйтесь! Носил же на своей шее Карл IX корзинку, полную щенков. Правда, у него другие цели были в ее ношении: ползание, движение, скуление щенков побуждало хилого, смертельно бледного и анемичного короля к жизни. Биоэнергию свою, что ли, щенки ему передавали? А Екатерина Великая своих левреток бескорыстно любила. Просто так.
Когда какая-нибудь левретка умирала, ее не только торжественно хоронили, но еще и надгробный камень ставили. Так, была у царицы любимая левретка Земира, ну околела она, естественно, не от плохого ухода, а от старости. Екатерина обращается к французскому посланнику графу Сегюру не с дипломатической какой нотой, а с просьбой написать эпитафию ко дню памяти Земиры. Граф Сегюр, в литературной деятельности не новичок, написал: «Здесь пала Земира, и опечаленные Грации должны набросать цветов на ее могилу. Земира так любила ту, которую весь свет любит». Царица, к тщеславию вообще неравнодушная — приятно, конечно, что ее имя, так высоко оцененное, рядом с любимой левреткой лишний раз потомкам напоминать о себе будет, — приказала эту эпитафию выдолбить на камне, и он был поставлен в Царскосельском саду.
И еще другие, более казусные истории, с собачками связанные, происходили с Екатериной Великой. Так, однажды к банкиру Судерланду приходит вместе с полицмейстером граф Б. и от имени императрицы объявляет, что тот, к сожалению, должен умереть страшной смертью. Банкир кинулся графу в ноги: «Как так? За что?» И ничего понять не может. Вроде и не крал слишком, казну много не обворовывал, да и взяток специально не брал, да и не петровские это времена, когда царь-батюшка не только самолично дубиной взяточников лупил, но и закон такой издал, что «каждый, кто украдет из казны сумму в стоимость веревки, на той же веревке будет повешен». Просит наш банкир сказать, какая такая жестокая смерть ему уготована.
У графа Б. духу не Хватает, мнется слегка. Наконец решается и выпаливает: «Чучело из тебя приказано сделать!» Банкир моментально на ноги с колен вскочил да как закричит: «Как это чучело? Что я, попугай, что ли? Кожу, что ли, сдирать будут? Да вы с ума сошли, как вы могли согласиться исполнить такое приказание, не представив царице всю его жестокость и нелепость?» — «Приказала, и все», — уныло отвечает граф. И продолжает: «Я, конечно, удивился и огорчился такому приказанию и хотел даже возразить, но императрица рассердилась и велела мне выйти и сейчас же исполнить ее приказание». И граф Б. дает банкиру 15 минут для приведения дел в порядок и последнее прости семье сказать. Судерланд тщетно умолял графа позволить ему написать письмо императрице, и наконец скрепя сердце тот согласился. Письмо он царице с опасением вручал, все время боясь, как бы и его за ослушание подобная участь не постигла. Екатерина Великая прочитала письмо и за голову схватилась: «Боже мой, какой ужас! Граф, сейчас же бегите к бедному банкиру, освободите его и утешьте». А потом начала хохотать и рассказала следующее: «Была у меня маленькая собачка, которую я очень любила. Ее звали Судерландом, потому что я получила ее в подарок от банкира. Недавно она околела, и я приказала графу Б. сделать из нее чучело. Но видя, что он не решается, приписала его отказ непослушанию». Вот ведь какое недоразумение с царицыной собачкой!
Необузданная страсть к собачкам, кошкам и разным животным вызывает странные чувства, более естественно проявлять свою любовь к детям или старикам. Недаром удивлялся великий Цезарь Август, который, видя, как богатые испанцы в фалдах своих одежд носят щенят, котят, обезьянок, поминутно лаская их, поинтересовался: «Разве у вас женщины не рожают детей?» К Екатерине Великой это прямое отношение имеет, потому как она сына, кажется, меньше своих собачек ласками одаривала.
Впрочем, оговоримся: мы отнюдь не уверены, что императрица какую-то особую страстность к своим собачкам проявляла. Она, как женщина добрая и отзывчивая, животных любила, терпеть не могла жестокости и в слезах убегала, когда ее никудышный муженек Петр III с исключительным садизмом мучил собак, называя это дрессировкой. И мы без слез не можем читать воспоминания Екатерины II, в которых она, тоже со слезами на глазах, описывает способ дрессировки собак своим мужем: «Великий князь с необыкновенным терпением дрессировал нескольких собак, наказывая их ударом бича, издавая при этом охотничьи выкрики. Однажды я услышала страшный, протяжный собачий вой. Моя спальня, где я сейчас сидела, находилась рядом с комнатой, в которой совершалась дрессировка собак. Я открыла дверь и увидела великого князя, который, подняв за ошейник одну из собак, приказал Калмыку держать ее за хвост, толстой рукояткой своего бича изо всей силы бил бедное существо. Я стала просить, чтобы он сжалился над несчастной собачкой, но он, как бы назло, начал бить еще сильнее»[21].
В. Л. Боровиковский. Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке. 1794 г.Собак любил и сын Екатерины Великой Павел. У него всегда в ногах лежал его любимый шпиц. А вообще-то надо сказать, что он на чистокровность породы своих собак мало внимания обращал. У него любая понравившаяся ему дворняжка могла быстро карьеру сделать и первенство среди «чистокровных» занять. Это мы говорим современным псевдособачникам, для которых «чистая кровь» — это все. Хоть и не родись вовсе бедной дворняге, пусть она и умница-разумница, не хуже Каштанки, и ласковая и красивая, но наши «новые русские» на нее и не посмотрят — им заморскую экзотику подавай: то величиною с дамский кулачок, то со среднего теленка. Павел собак любил за их характер, за их суть, а не за экзотическую породу.
В те времена собачек не только любили, их просто боготворили. Ими одаривали в знак особого расположения, ими гордились; Генрих III принимал иностранных послов, держа на руках и поминутно целуя маленькую черную собачку, которую получил в подарок от Марии Стюарт.
Прямо неземной любовью одаривала английская королева Виктория своих собачек. Будучи в гостях в Париже у Наполеона III, осыпаемая там королевскими почестями, вздыхала: «Прямо как в раю, вот только моей собачки не хватает». Ну, Наполеон III, за державу опасаясь, как бы мрачное расположение духа английской королевы на переговоры не повлияло, живо снарядил курьеров, и те через три дня, запыхавшиеся, положили на колени королевы ее любимицу, доставленную прямо из английского Виндзора.
А когда умер ее любимый муж Альберт, с которым она при жизни, как собака, «лаялась» вечно, то она замкнулась в комнатах Виндзорского дворца со своими собачками, людей не желая видеть, и они ей огромным утешением служили в тяжелую минуту. Катерина Медичи не расставалась со своей борзой, подаренной ей зятем Генрихом IV, что не мешало ей вечно его убийства планировать.
