Подвергая остракизму молодого Ульянова, царские власти все больше сужали поле выбора опальному студенту. Его солидарность с покойным братом в смысле неприятия самодержавной системы становилась все более определенной. Смиренная позиция, выразившаяся в повторных просьбах и принятии требуемых рутинных форм обращений: „Имею честь покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство разрешить мне поступление в Императорский Казанский Университет"; „имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство разрешить мне отъезд за границу для поступления в заграничный университет" и т. д. с подписями не только „бывший студент Императорского Казанского Университета", но и „дворянин Владимир Ульянов"43, не возымела на первых порах успеха. Власть, отторгая Ульянова, усиливала в его сознании протест, духовное неприятие существующих порядков.
Созреванию мятежных мотивов весьма способствовали и семейные обстоятельства. После исключения из университета у Ульянова не было нужды идти зарабатывать себе кусок хлеба грузчиком в порт или приказчиком, как его дядя в Астрахани, к какому-нибудь купцу. Ленин, как всегда подчеркивается в официаль-ной историографии, „ссылается"… в родное имение Кокушкино Лаишевского уезда Казанской губернии, а затем переезжает с семьей на свой хутор Алакаевка, что примерно в пятидесяти верстах от Самары. Ульянов отдается самообразованию, читая Н.Г.Чернышевского, Н.А.Добро-любова, Ч.Дарвина, Г.Бокля, Д.Рикардо, Н.А.Некрасова, И.С.Тургенева, М.Е.Салтыкова-Щедрина, Г.И.Успенского. Именно здесь он имеет возможность приступить к „Капиталу" Маркса, другим его работам. Забот особых не было. Как и после того, когда семья осенью 1889 года переезжает в Самару. Полиция, конечно, присматривает за неблагонадежным молодым человеком, но тот не доставляет ей хлопот. Несмотря на многочисленные „труды" о „самарском революционном" периоде, его очень трудно назвать таким. Знакомится с руководителем социал-демократического кружка А.П.Скляренко, присутствует на нелегальном собрании кружка, эпизодически встречается с некоторыми марксистами… Не густо. Точнее, нужно было бы сказать, что это был период самообразования, самоопределения, подготовки и сдачи экстерном экзаменов за курс Петербургского университета. Молодому человеку скоро исполнится двадцать два года; в руках у него диплом первой степени юриста, и он зачисляется помощником присяжного поверенного Самарского окружного суда. Здесь, правда, Ульянов не преуспеет, а быстро охладеет к хлопотному труду защитника в суде.
Ему доведется участвовать лишь в нескольких делах (мелкие кражи, имущественные претензии), которые сложились для него с переменным успехом. Но в своей юридической практике он будет дважды защищать собственные интересы и оба раза выиграет. В одном случае выиграет дело против соседних крестьян, допустивших потраву в поместье Ульяновых. В другом - когда его, едущего на велосипеде, собьет автомобиль виконта в Париже.
Ленин не любил вспоминать о мелкой собственной судебной практике. Какое это имело значение перед тем, что он выиграет историческое дело! По крайней мере, так будут думать люди несколько десятилетий.
Однако вернемся к революционным истокам молодого волжанина. Именно в этот период „интеллектуальное пространство" Ульянова подвергается интенсивному заполнению широким спектром самых различных идей, концепций, взглядов. Н.В.Валентинов вспоминал свой разговор с В.И.Ульяновым в Женеве в 1904 году, когда тот, говоря о „сидении" в Кокушкине после исключения, рассказывал „о чтении запоем с раннего утра до позднего часа". Ульянов продолжал, что его „любимейшим автором был Чернышевский. Все напечатанное им в „Современнике" я прочитал до последней строки и не один раз… До знакомства с сочинениями Маркса, Энгельса, Плеханова, главное, подавляющее влияние имел на меня только Чернышевский, и началось оно с „Что делать?". Величайшая заслуга Чернышевского в том, что он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к своей цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться ее осуществления…"44.
Валентинов полагает, что Чернышевский, „перепахав" Ульянова (выражение самого Ленина) еще до приобщения к Марксу, сделал молодого человека революционером. Эту мысль оспаривает М.Вишняк, который в следующем номере русского нью-йоркского журнала утверждает: "Н.Валентинов пытается „канонизировать" Чернышевского как предтечу Ленина". Но это верно лишь в том смысле, что Ленин стал перечитывать Чернышевского через месяц-два после казни брата. „Почва была подготовлена к перепахиванию". Автор утверждает, что главный революционный заряд Ульянов получил не от „бездарного и примитивного романа" Чернышевского, а от вести о казни брата45.
Критикуя друг друга, два историка подходят к общему выводу: Чернышевский стал для Ленина Иоанном Крестителем благодаря трагедии с братом Александром. В этом смысле, по идее Валентинова, „Что делать?" Ленина является как бы продолжением „Что делать?" Чернышевского. Внешне это совершенно разные вещи: у одного - скучный романизированный трактат, у другого - революционное поучение. Но общего много: новый мир могут создать новые люди. Просто Ленин героев Чернышевского: Рахметова, Кирсанова, Лопухова, Веру Павловну облачает в плащи „профессиональных революционеров".
Эта коварная выдумка о „профессиональных революционерах" не безобидна, а зловеща и опасна. „Профессиональный революционер" (а было ох как почетно после октябрьских событий 1917 года причислить себя к этому ордену!), по сути, считал нормальным нигде и никогда не работать, не служить, а, стоя в стороне или „располагаясь" над социальными и экономическими процессами, - часто находясь очень далеко за околицей отечества, - узурпировать право решать судьбоносные вопросы за миллионы других людей!
Однако нельзя видеть буквально „искусительство" Чернышевского по отношению к Ленину*. Но писатель способствовал, судя по анализу работ Ульянова, проникнуться ему глубокой неприязнью к либерализму, что уже отчетливо видно в одной из первых его крупных работ „Что такое „друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?". Ленин, многократно апеллировавший к Чернышевскому, именуя его суждения „гениальными провидениями", упоминает в качестве таковых „мерзости" компромисса „либералов и помещиков", компромисса, который лишь и мешает „открытой борьбе классов" в России46. Ульянов хочет видеть в лице Н.Г.Чернышевского явного союзника в борьбе с либеральной буржуазией. Чернышевский В.И.Ульянову понадобился, в частности, и затем, чтобы доказать наличие „целой пропасти" между социалистами и демократами47.
По сути, Ленин использует Н.Г.Чернышевского для „русификации" западного марксизма, где слишком много либерального и демократического и мало „борьбы классов". Мы знаем, что в последующем раскол российских социал-демократов произойдет именно по линии отношения к демократии, легальным, парламентским формам борьбы, места в ней партий и сил либерального толка. Так что предтечей Ленина как революционера стали мыслители, лелеявшие идеи, которые усиливали в марксизме именно силовые, жесткие,
* К слову, Ленин, преисполненный высоких чувств к Н.Г.Чернышевскому, в сентябре 1888 гада пишет ему письмо, но ответа не дождался. Через год, узнав о его смерти, рисует на фотографии писателя крестик и делает подпись: "Октябрь 1889 года в Саратове".
классовые грани этого учения. Чернышевский (впрочем, разве он один?) был духовным союзником В.И.Ульянова в этой трактовке набиравшего в России силу марксизма.
Поэтому было бы более верным сказать, что Ленин в своем становлении руководствовался прагматическими соображениями. Молясь классическому марксизму, он мог заимствовать концепцию или идейку, аргумент или опровержение у Чернышевского, Ткачева, Бакунина, Нечаева, Клаузевица, Струве, Успенского, Постникова, Лаврова, Герцена… Свой „силовой марксизм" Ульянов укреплял всем, что делало учение бескомпромиссным, жестким, радикальным. Крупская, вспоминая первые недели становления советского строя, писала: „Изучая самым внимательным образом опыт Парижской коммуны, этого первого пролетарского государства в мире, Ильич отмечал, как пагубно отразилась на судьбе Парижской коммуны та мягкость, с которой рабочие массы и рабочее правительство относились к заведомым врагам. И потому, говоря о борьбе с врагами, Ильич всегда, что называется, „закручивал", боясь излишней мягкости масс и своей собственной"48.
Внимательный читатель может поморщиться, встретив в перечне фамилий те или иные одиозные имена, например С.Г.Нечаева. Ведь известно, что и Маркс и Энгельс осудили нечаевщину. Сколько раз осуждал индивидуальный террор и Ленин! Но Нечаев - не только певец террора, но и синоним российского бланкизма. Заговор, тайные планы свержения, беспощадного уничтожения ненавистных руководителей и правительств - визитная карточка бланкизма. Осуждая бланкизм на словах, Ленин не колеблясь прибегал к нему в решающие моменты, что дало основание Плеханову еще в 1906 году заявить: "Ленин с самого начала был скорее бланкистом, чем марксистом. Свою бланкистскую контрабанду он проносил под флагом самой строгой марксистской ортодоксии"49. Владимир Бонч-Бруевич в одной из своих статей вспоминал, что „с легкой руки Достоевского и его омерзительного, но гениального романа „Бесы" (сюжет романа связан с конкретным фактом убийства студента Иванова Нечаевым и членами его общества „Тайная расправа") даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, говорил Ленин, „что он обладал особым талантом организатора, конспиратора, умением свои мысли облачать в потрясающие формулировки…". Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос, кого же надо уничтожить из царствующего дома, Нечаев дает точный ответ… Да весь дом Романовых!… Ведь это просто до гениальности…"50.
