стоявших у власти более полувека, были правила типа «на хлебную меру не садись», «через весы не переступай», «по торным дорогам не ходи»? В этом ли заключался созданный Пифагором особый образ жизни, о котором с явным одобрением говорит Платон? Отождествив основную массу членов пифагорейских гетерий с «акусматиками», мы оставим все эти вопросы без ответа. Если же предположить, что в обществе существовала строгая дифференциация, то картина получится еще более странной: одних Пифагор учил астрономии и математике, других — как управлять государством, а третьих — что сандалии нужно надевать сначала на правую ногу, а мыть сперва левую.
Взглянем на этот вопрос с другой стороны. Во второй трети IV в. до н. э. на греческой сцене появились комедии, в которых высмеивались пифагористы. Если это и есть те самые «акусматики», которых мы никак не можем обнаружить, естественно думать, что комедиографы избрали предметом осмеяния наиболее странные и одиозные черты этих людей. Но и в их гротескных портретах мы не найдем суеверного ри-туалиста, всерьез исполняющего десятки предписаний Учителя. Пифагористы грязны, босы, одеты в ветхие плащи, но ведь точно так же изображены ученики Сократа в аристофановских «Облаках» {66}.Единственный запрет, о котором здесь говорится, касается употребления мяса, да еще вина. Правда, в одном из фрагментов наряду с голодом, грязью и мрачным видом упоминается еще и молчание, но в другом описывается, как пифагористы приводят в замешательство своими мудреными речами пришедшего к ним неопытного человека (DK. 58 Е). Трудно поверить, чтобы комедиографы прошли мимо примитивных табу пифагористов, столь выигрышных для комического изображения, если бы они в реальности соблюдались.
Итак, мы вправе заподозрить, что едва ли существовала группа людей, следовавших прямому смыслу большинства акусматических предписаний. По крайней мере в литературе V–IV вв. до н. э. описания подобной группы нет. Но сами акусмы — это не поздняя выдумка, они действительно бытовали в то время. Рассмотрим их более подробно {67}.
Акусмы принято делить на три вида. Первый из них отвечает на вопрос: что это? Например: Что такое острова блаженных? — Солнце и Луна. Что такое Дельфийское святилище? — Тетрактида, то есть гармония Сирен. Что такое планеты? — Псы Персефоны. Что такое море? — Слезы Кроноса.
Второй вид отвечает на вопрос: что самое (лучшее, мудрое)? Например: Что самое справедливое? — Совершать жертвоприношения. Что самое прекрасное? — Гармония. Что самое мудрое? — Число. Что самое сильное? — Разум. Что говорится справедливее всего? — Что люди дурны. Что самое красивое среди тел и фигур? — Шар и круг.
И, наконец, третий вид, о котором уже упоминалось, говорит о том, что следует и чего не следует делать: не купаться в общественных банях; не говорить в темноте; с женщиной, носящей золотые украшения, для деторождения не сходиться; помогать не тому, кто ношу сваливает, а тому, кто ее взваливает; не осушать сиденье факелом; встав с постели, свернуть ее и разгладить то место, на котором лежал, и т. п.
Тройное членение акусм (Iambi. V. Р. 82) восходит, судя по всему, к сочинению Аристотеля «О пифагорейцах» {68}. Принадлежит ли оно ему самому, мы не знаем, однако важно, что в традиции все три вида фигурируют вместе. При этом по крайней мере некоторые из акусм первого вида предполагают непрямое понимание, которое вовсе не было чуждо грекам того времени: аллегорическое толкование Гомера зародилось уже в VI в. до н. э. Что касается предписаний, то о них у Ямвлиха сказано следующее: «В некоторых случаях к акусмам добавлено указание, почему следует это выполнять. но в других никакого объяснения нет. Далее, одни из этих объяснений непосредственные, а другие более отдаленные, например, что не следует ломать хлеб, ибо это скажется на суде в Аиде. Добавленные же к акусмам правдоподобные объяснения являются не пифагорейскими, а придуманы теми, кто принес извне разумные обоснования. Например, по поводу того, почему не нужно ломать хлеб, говорят, что не следует разрушать то, что объединяет, — ведь в старину по обычаю варваров все друзья собирались к одному хлебу» (Iambi. V. Р. 86).
Если этот пассаж хотя бы в основных чертах восходит к Аристотелю, из него следует, что Аристотель принимал прямой смысл предписаний {69}. Но пришел ли он к такому выводу потому, что знал о пифагорейцах, всерьез следовавших этим правилам, или его просто не удовлетворяли «принесенные извне» толкования? Ни сам Аристотель, ни его современники не упоминают ни об одном пифагорейце, который исполнял хотя бы десятую долю акусматических предписаний. Всякий раз, когда о них заходит речь, мы узнаем не о реальном человеке, который бы не разгребал огонь ножом, не ломал хлеб, не говорил в темноте, а об изречениях, в которых содержатся эти табу!
В источниках эти изречения чаще всего называются не акусмы, а символы (знаки), и неопифагорейцы, как правило, понимали их иносказательно. Например, «через весы не шагай» означало, что нельзя присваивать себе больше, чем следует, «огонь ножом не разгребай» — не следует раздражать гневливого человека и т. д. Но дело в том, что символическое толкование предписаний придумано вовсе не ими — оно появилось еще до Аристотеля! На рубеже V–IV вв. до н. э. историк Анаксимандр из Милета (младший) написал книгу с характерным названием «Толкование пифагорейских символов». Возможно, он был одним из тех, кто «принес извне разумные обоснования». Но если бы Анаксимандр знал о пифагорейской общине, исполнявшей прямой смысл предписаний, что могло побудить его прибегнуть к такому толкованию? Сам он пифагорейцем не был и вовсе не должен был рисовать их в более выгодном свете.
Едва ли иносказательное толкование акусм принадлежит «математикам» — ни у одного из пифагорейских философов мы не встретим никаких акусм. Аристоксен, страстно опровергавший мнение о том, что Пифагор не ел мяса и бобов, никогда не прибегал к символическому толкованию других предписаний.
Может быть, сами «акусматики» в конце V в. до н. э. отошли от прямого смысла предписаний — в таком случае когда же он соблюдался? К. фон Фриц полагал, что «акусматики» появились после крушения пифагорейских гетерий в середине V в. до н. э. Желая в противоположность «математикам» сохранить старое учение без всяких изменений, они, как это часто бывает, понимали его «гораздо дословней и уже, чем это первоначально подразумевалось» {70}. Фон Фриц безусловно прав, не желая прямо отождествить «акусматиков» с пифагорейцами VI — первой половины V в. до н. э. Но если до середины V в. до н. э. акусмы еще не соблюдались, а в конце V в. до н. э. от их прямого смысла уже отошли, то возникает вопрос: придерживались ли их пифагорейцы в короткий период между двумя
