8 октября 1992 года, отправившись, как всегда, утром на работу, я был удивлен тем, что уже в туннеле на выходе из станции метро "Аэропорт" скопилось необычное количество людей, причем не разрозненных, а явно организованных. Они переговаривались между собой, возбужденно жестикулируя, явно готовились к каким-то действиям. Перед самим зданием Фонда также собралась толпа в несколько сот человек. Дом был оцеплен. Стоявшие у дверей милиционеры не пропускали никого внутрь. Потолкавшись несколько минут, я увидел в сторонке наших машинисток. Напуганные происходящим, они рассказали, что, придя на работу, застали "пикет", а милиция, видимо извещенная заранее, взяла здание под охрану. К нам подошел Георгий Остроумов, и уже с его слов я узнал, что организованную часть пикетчиков составляют рабочие какого-то ленинградского завода, прибывшие в Москву утренним поездом; к ним присоединились местные зеваки и бомжи, каких всегда в достатке вокруг станций метро. Среди демонстрантов было несколько женщин, переминавшихся с ноги на ногу, явно не ведающих, что делать дальше. Мужики, изрядно подогретые, галдели, время от времени выкрикивая невнятные лозунги и грозя расправиться с врагами трудового народа.
Остроумов сообщил, что Горбачев "в курсе", поставлены в известность по телефону и вице-президенты - Яковлев и Ревенко. Оба не изъявили готовности броситься на выручку, пообещав "выяснить, в чем дело". Нам с Остроумовым пришлось, что называется, ложиться на амбразуру. Пораспросив пикетчиков, нашли вожака - им оказался высокий, худощавый парень лет двадцати пяти с открытым симпатичным русским лицом. Я обратился к нему с вопросом, чего они добиваются, подняв эту шумиху. В ответ услышал нечто вроде "прижать вашу кодлу к ногтю". Столпившиеся вокруг нас демонстранты поддержали его одобрительными возгласами, раздались угрозы "намять бока этим сволочам". Почувствовав, что без драматических жестов не обойтись, я сказал:
- А ну-ка перестаньте орать и не пугайте, не на тех напали! Вас, ребята, еще на свете не было, когда я воевал с фашистами, и я вам не какой-то лавочник, к которому вы пришли качать права, а член-корреспондент Российской академии наук. Будете буянить, вызовем милицию.
- Милиция с нами! - выкрикнул кто-то.
- Не думаю. Разберутся, что к чему, вас же и призовут к ответу за нарушение общественного порядка, - сказал я, не слишком веря в тот момент в такую благостную перспективу. Но твердый тон подействовал, встретив отпор, революционный пыл поугас, толпа начала редеть.
- Так что давайте разговаривать по-человечески, - продолжил я.
- А чего разговаривать, - выпалил вожак, - наше дело маленькое.
Это была явная "подставка".
- Значит, вы не сознательные борцы за правду, а приехали и шумите по чужой воле, так?
Он замялся.
- Выкладывай, друг, сколько вам заплатили за эту поездку, что пообещали... Билеты вам, конечно, купили, автобус подали на предприятие, вот вы и решили, отчего не прокатиться в Белокаменную.
Он кивнул своим, чтобы расходились. Те отошли нехотя, их, видно, тоже заинтересовал оборот, какой приняла наша беседа. Когда мы остались втроем, парень признался, что так все и было.
- Но вы не думайте, что нас купили. Нам сказали, что Горбачев укрывает в Фонде партийную кассу, а народ голодает.
- Вас обманули, никакой кассы здесь и в помине не было, - сказал я. - Это ельцинская шпана, пришедшая к власти, чужими руками хочет жар загрести. В данном случае добить Горбачева и захватить вот это здание, - кивнул я на мощную колоннаду. - А вам что, по кирпичу из него обещали?
- Ничего нам не обещали! - возразил он возмущенно.
- Тем более. Пока здесь не разразился скандал, после которого тебя же за устройство беспорядка потащат в милицию, собирай свою команду, и езжайте вы, ребята, в Ленинград, не срамите рабочую честь. У вас когда обратный поезд? Оказалось, где-то около пяти. - Вот и хорошо, погуляете, полюбуетесь Москвой, может, покупки какие, и домой.
Он кивнул, отошел, посовещался со своей гвардией, и через несколько минут они скрылись в тоннеле метро. Остались зеваки да несколько фондовцев, ожидавших результата переговоров. Разобравшись с народом, мы пошли разбираться с властью. Кое-как уговорили стражников у ворот пропустить для беседы с "главным", руководившим всей этой операцией. Войдя наконец внутрь, узнали, что в этой роли выступает не кто иной, как сам "обер-полицмейстер" Москвы Аркадий Мурашов.
Мы с ним были слегка знакомы. Еще до путча по поручению Михаила Сергеевича я и другие помощники вели переговоры с демократами. Ими верховодил Гавриил Попов, а в числе его приближенных был рослый малый, с зычным голосом и решительными жестами. Может быть, именно этому он был обязан тем, что Гавриил Харитонович, став мэром и решив обзавестись надежными вооруженными силами, выбрал на роль их командарма Мурашова. Аркадий Николаевич не сумел долго удержаться на этом посту, но в тот момент переживал пик своей революционной карьеры, был вальяжен, разговаривал со мной даже милостиво. Сразу согласился пустить фондовцев, топтавшихся у порога здания, отдать ключи от комнат.
Когда я поинтересовался, на каком основании произведен этот захват вполне мирного гражданского учреждения, он ухмыльнулся и, зыркнув в потолок, сказал:
- Есть распоряжение.
- Аркадий Николаевич, - спросил я его, - а вам не кажется, что методы, к которым вы теперь прибегаете, не имеют ничего общего с демократическими лозунгами, которыми вы с Гавриилом Харитоновичем козыряли во время нашей последней встречи?
- Нисколько, - ответил он нахально, - ведь еще Владимир Ильич учил, что всякая революция должна уметь защищаться.
Потолкавшись еще несколько часов по фондовским закоулкам и порывшись в сейфах, полицмейстер со своим войском удалился. Если они искали сногсшибательный компромат на Горбачева, то не нашли, зато присмотрелись к зданию и, может быть, даже составили опись имущества на предмет последующего захвата в собственность мэрии. Допускаю, что в приемных у ельцинских фаворитов уже толпились многочисленные претенденты из демократической братии, которые, выполнив свою историческую миссию в рядах "коммуноборцев", предпочли слинять, захватив в виде компенсации за свои заслуги солидный материальный куш. Гавриил Попов, Юрий Афанасьев, Эдуард Бурбулис, Егор Гайдар и немало других из ельцинского интеллектуального окружения подхватили монументальные постройки, возведенные для нужд идеологических учреждений КПСС. Сдавая почти две трети просторных территорий под салоны мебели или автомобилей, они могут безбедно существовать до скончания дней своих.
Допустить, чтобы таким же образом устроился Горбачев со своим Фондом, Президент России, конечно, не мог: не отпускала жажда добить соперника. Тем более что Горбачев, первое время после ухода в отставку выполнявший обещание не становиться в оппозицию к режиму, не мог переносить творимых им бесчисленных глупостей и начал там и здесь выступать с критикой, болезненной для ельцинского самолюбия. Кто-то из окружавших его интриганов, угадывая страстишки шефа, подкинул мысль воспользоваться отказом Михаила Сергеевича явиться по вызову Конституционного суда для дачи свидетельских показаний на процессе коммунистической партии.
Признаюсь, я был в числе немногих, советовавших ему использовать эту трибуну для изложения своей оценки всего случившегося со страной. В то время его не печатали, наглухо перекрыли доступ к радио и телевидению, только иностранные агентства изредка доносили до нашего общества мнение советского президента. А тут шанс говорить на всю страну... Хотя, с другой стороны, где гарантии, что и в этом случае постараются использовать только ту часть его показаний, которую власти сочтут для себя выгодной? Словом, тут был определенный риск; помимо прочего, я понимал нежелание Михаила Сергеевича являться во враждебно настроенную аудиторию - нервотрепки у него и так хватало.
Сочувствуя шефу, мы не сомневались, что режим не осмелится доставить его в суд "приводом" в сопровождении двух дюжих милиционеров - побоятся резко негативной реакции Запада, с которым флиртовал Козырев. Зато на всю катушку постараются уцепиться за этот предлог, чтобы наказать Михаила Сергеевича. Так и случилось. С неделю-другую стыдили в официозной печати за недостаток гражданского мужества, уличали в причастности к "преступлениям Компартии", попытались сорвать поездку в Италию. А затем нанесли главный удар - росчерком пера Ельцин отнял у Фонда здание, обязав нового владельца выделить нам 800 кв. метров площади с соответствующей арендной платой. Из солидного домовладельца Фонд превратился в бедного квартиранта. Единственным для нас утешением было то, что здание отдали не очередным жуликоватым приватизаторам, а серьезному учебному заведению, вполне заслуживавшему такого подарка. К тому же ректор Финансовой академии Алла Георгиевна Грязнова, умная и энергичная женщина, с самого начала установила для фондовцев режим благоприятствования.
