Сильно ужавшись, наш коллектив по-прежнему чувствовал себя дома. Но Фонду теперь пришлось изо всех сил бороться за существование, потому что на его шею была накинута финансовая петля-удавка. Печатной продукцией, если речь не идет о детективах или эротике, теперь не проживешь. Автор в наше время должен сам платить издателю или искать себе спонсора. В этом смысле мы откатились лет эдак на двести, ведь литературный труд, даже научно-литературный, со времен Пушкина приносил доход, достаточный для безбедного существования.
Пришлось Михаилу Сергеевичу провести очередное болезненное сокращение штатов, оставив 10-15 творческих работников, в основном давних своих соратников, да и тех переведя на договор. К минимуму был сведен технический персонал. Все равно содержание и этого небольшого коллектива требовало чрезвычайного напряжения сил. Мы помогали Михаилу Сергеевичу в подготовке текстов, он без устали разъезжал по свету, чтобы заработать деньги на содержание своего Фонда, а желтая наша печать ехидничала по поводу того, что бывший президент якобы ударился в накопительство, то и дело появлялись утки о приобретенных им несметных драгоценностях для Раисы Максимовны, дворцах и виллах с бассейнами.
Казалось бы, после того как Горбачева лишили материальной базы, вынудив странствовать по миру, чтобы поддержать свой Фонд, его недруги должны были бы этим удовольствоваться. Но не было предела мстительности Ельцина и изобретательности его сатрапов в их старании побольнее уколоть и уязвить Горбачева. Куда бы он ни летел, его самолет опережала депеша Министерства иностранных дел с поручением послу России не оказывать ему никакого внимания и добиваться от руководства страны пребывания сведения к минимуму контактов. Прямо давали понять, что излишняя сердечность в приеме бывшего союзного президента будет воспринята в Москве неодобрительно и не пойдет на пользу отношениям России с соответствующим государством. Справедливости ради надо сказать, что у большинства правительств хватило достоинства игнорировать эти намеки и оказывать теплый, а иногда и пышный прием Нобелевскому лауреату, сыгравшему решающую роль в окончании "холодной войны".
Находились и послы, осмеливавшиеся не исполнить директивы своего прямого начальства. Бовин, бывший в то время послом в Израиле, не побоялся встречать Михаила Сергеевича в аэропорту. Лукин пригласил его на прием в Вашингтоне. Но то были смельчаки. Большинство строго следовало инструкции. Мне самому довелось стать свидетелем курьеза. Я сопровождал Михаила Сергеевича в его первой после отставки поездке в Японию. Ему оказали почести по рангу главы государства. На заключительном приеме присутствовали в полном составе правительство, лидеры партий, крупнейшие банкиры, промышленники и весь дипломатический корпус... за исключением посла и вообще кого-либо из работников российского посольства.
Апофеозом хамского отношения к отставному лидеру страны, пожалуй, следует считать 9 мая 1995 года. Ельцин принимал парад войск по поводу 50-летия Победы над фашизмом и произносил речь на приеме в окружении Клинтона, Коля и других глав государств. Не удостоился приглашения ни на трибуну, ни на прием Президент Советского Союза.
Кульминационным моментом, после которого травля Горбачева несколько пошла на спад, стала его неудача на президентских выборах 96-го года. По данным многочисленных опросов, шансы у него были невелики, большинство фондовцев считало, что шефу не следует ввязываться в эту кампанию, она не сулит ему ничего, кроме новых щелчков по самолюбию и падения и без того не слишком высокого на родине рейтинга. Но нашлись и такие, особенно за стенами Фонда, кто предрекал ему чуть ли не триумфальное возвращение к власти, на худой конец 10-15 процентов голосов, что означало бы возврат в когорту действующих политиков. Михаил Сергеевич соблазнился, доверил свою избирательную кампанию, может быть, и неплохим людям, но неумехам, не обладающим ни знанием современных электоральных технологий, ни хотя бы чутьем и воображением, которые способны частично его заменить. Всем нам пришлось испытать разочарование более чем скромными результатами голосования в его пользу. Но, видимо, именно это ослабило патологический страх Ельцина перед своим поверженным соперником. Перестав бояться Горбачева, он и его окружение не то что сменили гнев на милость, а просто оставили Фонд в покое. Между нами и режимом установились отношения, которые я бы назвал "неприязненным нейтралитетом".
Провал реформ, мафиозный беспредел, метко окрещенный Станиславом Говорухиным криминальной революцией, финансовые обвалы, многомесячные задержки с выплатой пенсий и зарплаты, болезнь и явная неадекватность Ельцина президентскому посту, унизительные для национального самолюбия неудачи во внешней политике - все это перевело в лагерь оппозиции добрых девять десятых общества. Начал возрождаться "спрос на Горбачева", его стали чаще интервьюировать и звать на телевидение, а он не упускал возможности оценить политику режима, как она того заслуживала. Прорывались изредка в средства массовой информации, естественно, с таким же настроем, и мы, благодаря чему за Фондом сохранялась репутация если не политической, то, по крайней мере, интеллектуальной оппозиции режиму. Но затюканная, хотя и огрызающаяся время от времени власть уже не видела в Фонде главной для себя опасности. Должно быть, потому, что ругали ее теперь все кому не лень. Хитроумные политиканы в администрации президента избрали единственно эффективную в таких условиях тактику - не обращать внимания на шквал критики, зато в ключевой момент собирать все свои ресурсы в кулак и решать исход дела в свою пользу.
Посильное участие в политической полемике принял и я. Несколько раз удалось прорваться в самую читаемую в элитном кругу "Независимую газету". Но с некоторых пор я почувствовал сдержанность в отношении к себе Виталия Третьякова. Талантливый журналист, сумевший создать самую популярную газету, он, как мне кажется, был загнан обстоятельствами и вынужден пойти на поклон к "денежному мешку". Хотя "донор" сообразил, что нужно не пережимать с "заказом музыки", оставил редакции известную свободу маневра, ее зависимое положение вскоре перестало быть секретом. В газете по-прежнему много интересной информации. Но первая страница с установочными статьями уже не доставляет удовлетворения. Заранее знаешь, кого будет поносить, а кого восхвалять (пусть элегантно, намеками) присяжные авторы. Скучно.
Я все еще надеюсь, что Виталий Товиевич вырвется из капкана и не на словах, а на деле вернется к своему девизу: "Sine ira et studio".
Охотно предоставила мне свои страницы "Рабочая газета". Там был опубликован целый цикл моих статей с анализом проекта Конституции. Я предупреждал, что, если проект будет принят, перед нашим обществом вновь встанет задача, какую ставили перед собой еще декабристы: при некоторых различиях, основы самодержавной власти те же, независимо от того, как именуют самодержца - императором, генеральным секретарем или президентом. Разумеется, эти выступления не повлекли никаких последствий. Я был единственным членом-корреспондентом Академии наук в области права, которого ни разу не пригласили ни на одно обсуждение проекта Конституции. А ведь если бы мои коллеги-юристы набрались мужества и хором, солидарно выступили против принятия проекта, вполне возможно, тем, кто его проталкивал, пришлось бы пойти на серьезные уступки. Может быть (пофантазирую дальше), в Конституции удалось бы закрепить правило, согласно которому президент вынужден был бы просить согласия Думы на ведение военных действий, не мог распоряжаться бюджетом, как мелочью в своем кармане, и т. д.
Было и несколько других изданий, печатавших мои статьи ("Век", "Новая газета", журнал "Свободная мысль"). Но каждый раз, беря в руки свежий газетный лист со своими материалами, я думал о том, что это очередной холостой выстрел, в некотором роде развлечение для десятка моих коллег, которые тщатся что-то поправить в этом неразумно устроенном мире. Напрягаешь извилины, сочиняешь, бегаешь по редакциям, чтобы потом кто-нибудь из твоих знакомых позвонил и поздравил с хорошей статьей, осведомившись заодно, читал ли я последнюю его работу.
Во всяком случае, мы не сидели сложа руки. Когда шеф не был в отъезде, он регулярно собирал нас для перекидки мнениями о том, что творится в стране. Разговоры были долгими, по нескольку часов, и достаточно содержательными. Надо сказать, в Фонде собрался серьезный творческий коллектив, состоявший из двух неплохо притершихся друг к другу "половинок". Одна из них - старые соратники Горбачева Медведев, Черняев, Загладин, Брутенц, мы с Остроумовым. Другая старожилы Фонда, органично влившиеся в горбачевский "мозговой центр". Мой давний соавтор, рассудительный, педантичный Красин; пытливый, неизменно спокойный и доброжелательный историк Александр Абрамович Галкин; яркий и шумный Владлен Терентьевич Логинов, наряду с историей "посетивший" на своем веку и драматургию в паре с Михаилом Шатровым; темпераментный философ-искусствовед Валентин Иванович Толстых; вдумчивый и молчаливый Виктор Борисович Кувалдин. Я сознаю, что эти лаконичные характеристики мало что говорят. Добавлю поэтому, что редко когда мне приходилось общаться с группой столь равноценно способных и интересных людей. Несмотря на то что почти всем изрядно за шестьдесят, они сохранили ясность ума, живость реакции на события, молодой азарт, а то и задиристость в дискуссиях. Возможность общаться с этими людьми, быть в этой среде составила одно из удовольствий, доставшихся мне на закате жизни.
