Получив из Москвы статьи насчет королевского избрания, Тяпкин отправился с ними к гетману Пацу. Тот отвечал: «Я, желая прислужиться царскому величеству, вместе с литовскими сенаторами, воеводою троцким Огинским, маршалком Полубенским, референдарем Бростовским, виленским каштеляном Котовичем, радел всеми силами, чтобы быть королем царевичу Феодору Алексеевичу, и канцлера литовского Кристофа Паца привел было на то же доброе желание. Если бы царское величество позволил сыну своему быть католиком по нашему древнему праву, то мы бы, оставя всех других государей, выбрали царевича. Но в статьях, привезенных Константиновичем от бояр, объявлено, что быть королем самому царскому величеству; этого нам сделать нельзя, нельзя оставить королеву без супружества: но, что важнее, объявлено, что великий государь и для приобретения целого света католиком не сделается: об этом нам нельзя объявить панам польским, да и некогда было говорить, потому что сеймики в Литве и Короне все кончились, и предложить это дело некому, а без предложения шляхте на сеймиках нельзя начинать дело».
В апреле начались выборы. Послы папский и цесарский хлопотали за герцога лотарингского. 28 апреля в коле рыцарском держали речь послы волынские, объявили, что они вперед никаких податей в казну королевскую платить не будут, потому что воеводы московские разослали универсалы по всей Волынской земле и Подолии, запрещают давать подати в казну королевскую: а войска царские приближаются уже к Полесью, Заславлю, Острогу, и догадываются они, нет ли соглашения у царя с султаном, чтобы заодно промышлять над Польским государством. Многие паны коронные говорили: «Во столько лет через посольские договоры не могли мы вытребовать у царя Киева, а теперь еще трудней стало, когда всю Украйну царь отобрал». Польские паны начали винить в этом Литву: тут вмешался в их речи посол цесарский и спросил у коронных: «Ведь Украйна оставалась в ваших руках?» — и, услыхав ответ, что Украйна с Дорошенком поддалась султану, сказал: «За что же вы сердитесь? Лучше пусть владеет ею государь христианский и ваш союзник!» Троцкий воевода Огинский говорил также в защиту царя: «Трудно на вас угодить, господа коронные! В прежние годы, когда царь не давал вовсе помощи против татар, то вы с сердцем говорили, что он поступает не по договору; а теперь, когда царь стал помогать и всю Украйну из-под султанского подданства освободил, сердитесь и говорите, что он всю Украйну от вас отобрал!»
8 мая провозглашен был королем великий гетман коронный Ян Собеский. 11 мая по требованию троцкого воеводы Огинского Тяпкин послал к нему переводчика Лаврецкого, и воевода говорил: «Писали мы к царскому величеству, просили себе в короли царевича Феодора Алексеевича: удивительно нам, почему царское величество не изволил исполнить наше желание. А теперь своею силою, посулами и тайным сговором подканцлера литовского Радзивилла и всех Сапегов, которым многие сотни тысяч золотых роздал, стал королем гетман Ян Собеский. И хотя гетман Михайла Пац, и канцлер, и я, и другие паны литовские противились этому и стояли крепко от самого избрания его, с 8 мая до 11-го, только теперь пришлось и нам позволить поневоле, а тайно, конечно, будем радеть, чтобы его какою ни есть смертию извести, и есть на то хорошие способы. Собеский нам потому не люб, что он великий неприятель Московскому государству и, надобно думать, что помирится с султаном сейчас же; хочет он пустить турок на цесаря войною, чтобы отвлечь его от Франции, а самому с отрядом турецкого войска и с Крымом идти непременно на Московское государство. Но если он обнаружит намерение разорвать мир с царским величеством, то мы, литовские, никак этого не позволим, если же возьмут силу коронные, то пусть будет известно царскому величеству, что мы, приехавши в Литву, всеми силами станем радеть, будем приводить всю шляхту литовскую на сеймиках по поветам и по воеводствам, чтобы на войну с Московским государством не давали никаких податей, ни войска ни одного человека. Думаю, что мы со всею Литвою совсем отложимся от коронных и приклонимся к царскому величеству, усмотря время. Хотя мы теперь поневоле и позволили быть королем Яну Собескому, потому что он многих коронных и литовских панов задарил, а иных застращал, приведши под Варшаву войско коронное, однако мы его впредь королем иметь не будем». Огинский плакал, целовал крест. «Отнюдь, — говорил он, — Литва не хочет воевать с царским величеством; пусть великий государь велит своим войскам поступать осторожно на Украйне, если случится быть вместе с войсками коронными; а теперь бы изволил явить к королю свою милость, не показывал бы ни в чем жесточи, наблюдая, что вперед от короля и от коронных объявится, и если что объявится, то царского величества рати должны быть на рубеже литовском; и этим страх большой разгласится во всей Литве, и станет Литва отговариваться и помощи не даст. Во всех этих и в других своих делах указал бы государь тайно ссылаться и промышлять с гетманом Михаилом Пацом и со мною, не доверяя другим».
Иное говорил Тяпкину подканцлер литовский князь Михаил Радзивилл: «Нынешний король во многих случаях был желателен к царскому величеству: так, когда коронные гетманы отдали в Крым боярина Василья Борисовича Шереметева, то он сильно противился этому несправедливому поступку, говорил, что они это делают не по христианскому обычаю. А теперь, получивши корону, он еще больше желает дружбы и любви с царским величеством. Напишите к великому государю, чтобы он имел с королем нашим истинную дружбу и никаким ссорам не верил, чтобы как в прошлом году, так и теперь велел своим ратным людям промышлять над Крымом и над Азовом и тем отвести татар от помощи войскам турецким, да и против турок велел бы своим полкам с польскими и литовскими войсками сближаться и заодно стоять».
Узнавши, что король отложил коронацию и готовится выступить в поход, Тяпкин обратился к литовскому канцлеру с требованием, чтобы ему позволено было быть на резиденции при короле в обозе. «Старый у нас обычай, — отвечал канцлер, — что послы и резиденты ни только что в обоз с королем, и никуда из Варшавы не езжали». Донося об этом ответе Матвееву, Тяпкин писал: «Трехдневного корма по сие время мне не выдавали, ей, до конца испроелись и, что было государского жалованья, рухляди, все издержали, а вперед, бог весть, как буду жить? А если королевское величество нас с собою не возьмет, то не знаю, какой толк в моей резиденции будет».
Московскому резиденту долго пришлось дожидаться кормовых денег: денег не было в казне королевской, послали занимать их в Данциг, повезли королевские брильянты в заклад. Без денег нельзя было выступить в поход. В предстоящей страшной войне с турками была помощь только с одной стороны — московской. Сначала в Варшаве сильно беспокоились — как взглянут в Москве на избрание Собеского? Беспокоились, что долго не приходила поздравительная грамота от царя новому королю; наконец грамота пришла, и 11 июля Тяпкин поднес ее королю. Подканцлер коронный Ольшевский, епископ хельминский, в тайном разговоре клялся резиденту, что король желает с царем истинной братской дружбы и соединения сил против турок и татар. «Если это соединение последует, — говорил епископ, — то силами обоих народов, наверное, прогоним турка до Дуная, потому что мы уже знаем, как в битвах с турками промышлять, только бы при них не было татар, которые нашему народу всегда тяжки. А христианские народы, живущие по Дунаю, — волохи, сербы, молдаване, славяне — как скоро заслышат, что царские войска соединились с польскими, то сейчас же пристанут к ним, особенно к людям царского величества; они всякими способами проведывают, тайно и явно, как бы им дал бог, чтобы царское величество с королевским были в братской дружбе и соединении, и тогда немедленно поддадутся обоим великим государям, потому что единоверные они христиане не только с народом московским, но и с нами. римскими католиками, и хотя есть между нами в вере какое различие, то несогласия эти произошли от гордости папы и греческих патриархов. Если же войска обоих народов Задунайские земли у турок отобьют, то этим самым получат способ к вечному покою».
Новичка в деле, Тяпкина сильно смущало разногласие суждений о короле Яне и его намерениях: «Дивные здесь в народе голоса! Одни королевское величество очень благодарят, ставят таким мудрым и в воинских делах искусным, какого от двухсот лет у них не бывало. Другие считают его хитрым и лукавым, склонным к поганым. Одни утверждают, что идет он в обоз на оборону Речи Посполитой, будто непременно хочет, соединясь с войсками царского величества, сообща стать против бусурман. Другие говорят, что идет в обоз нарочно, чтоб ему ближе было с турком и крымским ссылаться, чтоб Украйну им всю отдать, а себе Каменец, и другие края завоеванные возвратить, а потом вместе с турками и татарами идти на государство Московское. Один бог весть, кому из них верить? Солдаты, которые долго служат, а жалованья не получают, приходят и явно говорят: если бы верное царское слово в наш войсковой народ было пущено, что царское величество жалует нас и заслуженные деньги обещает заплатить вскоре, то не только литовские, и коронные все пристанут и будут ему, государю, служить против всякого недруга. Староста сахновский, бывший в Москве, брался уговорить войско перейти на царскую сторону».
