СУДЬЯ. Контракт ваш с господином Шульцем уже уничтожен. Согласны ли вы на его предложение, чтобы ваша дочь явилась к нему? И он немедленно ее отпустил, выдав вещи?
ЧИЛИКИНА. Если это нужно господину Шульцу, я согласна.
СУДЬЯ (тяжущимся). В таком случае, не угодно ли вам на этих основаниях подписать мировую сделку? Содержание сделки следующее: «Я, нижеподписавшийся гамбургский подданный Карл Шульц, сим обязуюсь, по явке находившейся у меня в обучении Марии Николаевой, немедленно, в тот же день, отпустить ее добровольно к матери, отдав ей ее собственные два платья, подушку, пальто, две коленкоровые юбки и башмаки, и затем контракт, заключенный с ее матерью Варварой Чиликиной 1 февраля 1865 года, уничтожить. Паспорт же Николаевой обязуюсь представить к мировому судье г. Румянцеву».
СУДЬЯ. На основании этого обязательства господина Шульца и по силе 71-й статьи Устава гражданского судопроизводства дело его с Варварой Чиликиной прекращается. Прошу только тяжущихся объявить крайний срок исполнения сделки.
ЧИЛИКИНА Дочь моя живет теперь у родных за Москвою. Завтра я ее представлю.
ШУЛЬЦ. Завтра же и я привезу в мировой суд требуемое платье и паспорт. И наконец, я согласен, чтоб Мария Николаева ко мне не являлась.
СУДЬЯ. В таком случае прошу вас доставить вещи и паспорт к шести часам вечера, а вы (к Чиликиной) можете прийти сюда за получением их. И так как господин Шульц отказывается, чтоб девочка явилась к нему в дом, то не угодно ли обоим сделать на контракте надпись о его уничтожении.
Надпись тут же была сделана. Когда на другой день Чиликина явилась за вещами и паспортом к судье, то со слезами благодарила за возвращение ей дочери и говорила, что готова при встрече с судьей на улице стать перед ним на колени.
Петербург 1866 года. Крестьянин Иван Тимофеев взыскивает с купца Иванова 36 рублей за доставленную им зелень.
СУДЬЯ. Вы, Иванов, должны Тимофееву 36 рублей?
ИВАНОВ. Никак нет-с, не должен.
СУДЬЯ. Какие же вы, Тимофеев, взыскиваете с него деньги?
ТИМОФЕЕВ. За зелень. В разное время ему отпущено было.
СУДЬЯ (Иванову). Есть какие-нибудь счета у вас?
ИВАНОВ. Вот, господин судья, я ему, значит, дичь отпускал. А он мне — зелень. У меня все это записано. Извольте посмотреть книгу.
Подает судье книгу.
СУДЬЯ. Итак, вы Тимофееву доставили разной дичи в течение 1865 года на 164 рубля?
ИВАНОВ. Так точно, а он уплатил мне 135 рублей. Потом еще за четыре раза зелени следует 28 рублей. Это я у него брал во все время.
СУДЬЯ. Следовательно, за ним остается 1 рубль 2 копейки?
ИВАНОВ. Так точно, за ним.
СУДЬЯ. Так какие же вы, Тимофеев, ищите 36 рублей?
ТИМОФЕЕВ. Да это я так полагаю, по моим счетам. У меня все счета молодец вел.
ИВАНОВ. Я этому не причина, что у тебя молодец вел. Хозяин должен сам наблюдение иметь за торговлей.
СУДЬЯ. Так как же, вы ищите с него деньги или нет?
ТИМОФЕЕВ. Уж я и не знаю, как быть. Помнится, что состоит на нем долг.
ИВАНОВ. Книги принеси!
СУДЬЯ. Принесите счета. Вы, вероятно, записывали?
ТИМОФЕЕВ. Да у меня, господин судья, молодец вел все.
ИВАНОВ. Да должны же быть какие-нибудь книги? Молодец хоть вел, а все-таки записывал.
ТИМОФЕЕВ. Рылся я уж везде, в обеих лавках, да нигде не нашел. Ведь в Синицыном-то доме мы торговали. Так я горел тогда. Должно быть, та книга сгорела.
ИВАНОВ. Горел! Ведь у нас тоже в шестьдесят втором году пожар был — Апраксин[5] весь выгорел. А вот книга-то цела у меня осталась, я по ней теперь четыре иска взыскиваю: у десятого участка один, у семнадцатого мирового судьи — два да вот здесь…
СУДЬЯ. Так как же вы, господин Тимофеев?
ТИМОФЕЕВ. Да пускай побожится.
ИВАНОВ. Я говорю, что не должен — сочлись.
ТИМОФЕЕВ. Побожись, вот образ Николая Чудотворца в углу стоит. Побожись, коли не должен.
ИВАНОВ (крестится). Вот Николай Чудотворец в углу стоит, говорю, что не должен… Вот тебе, на…
СУДЬЯ (Тимофееву). Так как же вы, прекращаете иск?
ТИМОФЕЕВ. Да коли уж побожился, так прекращаю. Божба — великое дело-с.
Иванов и Тимофеев уходят.
Гробовщик Григорьев в 1866 году взыскивает с гробовщика же Алексеева убытки, понесенные оттого, что, получив заказ на гроб для умершего адмирала Токмачева за 35 рублей, он приготовил его к сроку, а Алексеев, очернив его, Григорьева, расстроил дело. Как человек неблагонамеренный, он, сбив цену, тоже сделал гроб, который пошел в дело. Чем и причинил ему, как это постоянно делает, неприятности. С распорядителей же похорон Григорьев взыскивает три рубля за то, что обмыл покойника, да просит сделать им внушение, чтобы они не заказывали впредь, — что немыслимо, — два гроба для одного покойника.
ОТВЕТЧИК. Все, что он говорит в своей жалобе, — совершенный вздор.
ИСТЕЦ (ответчику). Вы находите, что я и покойника не обмывал?
ОТВЕТЧИК. Обмывал, это правда. Но без приглашения. Я посылал девушку пригласить жену швейцара, а он — кто его знает откуда! — очутился у нас и сам напросился: «Позвольте, я обмою». — «Ну, обмойте, — сказал я, — все равно кому платить, а платить же надо».
СУДЬЯ (истцу). На вас ведь, кажется, жалоба была, что вы явились к живому человеку мерку снимать на гроб?
ИСТЕЦ. Да, я-с.
ОТВЕТЧИК. Брат тоже еще живой был, когда он и его товарищи по ремеслу вломились к нам в переднюю, где их едва удержали от драки из-за гроба. Обмыв покойника, он спросил: «Гроб надо?» Как же, сказали ему, и начали прицениваться. Он спросил 50 рублей, потом сбавил на 35 рублей. Но последние ему наши слова были: если кто дешевле возьмется сделать, мы тому и закажем. Он ушел. Является Алексеев, берется за ту же цену и добавляет гербы, катафалк, пригласительные билеты и еще что-то. Ему и заказали. Он взял задаток и принес кисею. Я поехал после того в департамент и, возвращаясь назад от вечерни, зашел к Григорьеву. Вижу, гроб делать только начинают. Спрашиваю: «Кому?» Он отвечает: «Для вас». — «Мы уже заказали другому, и вы поэтому не трудитесь». Отказав ему таким образом, мы, ничего не ожидая, вдруг по его милости были просто поражены. Рано утром, часов никак еще в пять, он ворвался в квартиру и принес гроб. Жена брата даже в обморок упала: два гроба для одного и того же покойника! Она и до сих пор еще больна от испуга. Ему говорят, чтоб он убирал вон свой гроб, а он и слушать ничего не хочет. Так что я вынужден был отправиться к полицейскому офицеру за содействием, и уж тот позвал с собою двух дворников, которые и снесли гроб обратно.
ИСТЕЦ. У нас с ними было окончательное условие сделать гроб за 35 рублей.
ОТВЕТЧИК. Где мы рядились?
ИСТЕЦ. У вас в квартире, в передней.
ОТВЕТЧИК. Неправда, в зале, и кроме нас в ней никого не было.
ИСТЕЦ. Иначе-с. Я просил 50 рублей, Колосов — 40 рублей. Вы долго не решались, а господин Зуев сказал: «Угодно — 35 рублей». Я ответил: «Я делаю за эту цену». Господин Зуев добавил: «Он обмывал, дает три подушки на ордена — пускай за ним уж и останется».
СУДЬЯ (истцу). Вы к живым людям ходите гробы делать — это нехорошо, и вы оставьте это дело.
ОТВЕТЧИК. Я не понимаю, что это за люди? Один с головы мерку снимает, другой — с ног. Уж возле покойника они, кажется, готовы были разодраться.
ИСТЕЦ. Наше ремесло уж такое. Теперь ведь не холера, и всякий, известно, ищет работы. В холеру точно, что слава богу. А к ним меня швейцар пригласил.
ОТВЕТЧИК. Я заранее еще приказывал швейцару, чтоб не пускал. Но тот стакнулся с ними, и гробовщиков полная лестница набежала.
СУДЬЯ (истцу). Что же вы хотите?
ИСТЕЦ. Пускай заплатят мне 35 рублей за гроб с церемонией, а гроб возьмут себе.
СУДЬЯ. За какую же вы еще просите церемонию, когда вы ее не делали?
ИСТЕЦ. Это все равно, приготовился делать. Да они пришли отказать уже при огне.
ОТВЕТЧИК. В 4 часа пополудни.
СУДЬЯ (истцу). Вы — гробовой мастер, и гроб у вас все равно не потерян. Вам отказали вовремя. Зачем же вы гроб-то принесли к ним?
ИСТЕЦ. Мне держать было негде, место понадобилось. Мастеров нынче, слава богу, много, а гробы-то вообще и особливо дорогие не каждый день требуют. За что же я буду убыток терпеть?
СУДЬЯ. Гроб, положим, малинового бархата. Вы брали за него 35 рублей. А что он вам стоит?
ИСТЕЦ. 10 рублей.
СУДЬЯ. Вам обошелся в 10 рублей, а вы берете 35? Такие страшные барыши? Ведь это обман, за который вас следует судить.
ИСТЕЦ. Я ошибся, не 25, а 10 рублей остается за труд, за хлопоты.
СУДЬЯ. И 10 рублей наживать на 35 рублях слишком недобросовестно. Тем более что ваше ремесло должно цениться гораздо честнее всякого другого.
ИСТЕЦ. Без барыша и заниматься ремеслом нельзя.
