Ознакомительная версия.
У А.С. Грибоедова «новый человек» XIX века, противопоставленный отрицательному вельможе XVIII столетия, выглядит как раз «хорошим не титулованным дворянином», который уже не хочет быть таким же, как «отрицательный вельможа».
Что ж! Давно известно, что всякие достижения культуры движутся как бы «сверху вниз». Было ведь время, и не столь давнее, когда даже аристократы не ели из отдельных тарелок — только монарху подавали персональное блюдо, подчеркивая тем самым его значение и важность.
Потом и придворная аристократия стала есть на отдельных тарелках, потом широкие круги дворянства, а в XVIII веке в Британии даже фермеры и наемные рабочие стали обзаводиться тарелками на каждого члена семьи…
Демократия, идея личной независимости от фаворитизма тоже приходит в голову сначала царям и членам их семьи — начинается та «революция сверху», которая продолжается в Московии весь XVII век.
В XVIII веке приходит в движение «вельможество», а по поводу основной массы дворянства вопрос можно задать только один: когда именно и у них возникнет такое же аристократическое отношение к службе, какое возникло у Голицына? Когда им окончательно захочется «служить делу, а не лицам», служить государству, а не
У покровителей зевать на потолок,
Явиться помолчать, пошаркать, пообедать,
Подставить стул, поднять платок
[35. С. 152].
Когда дворяне поставят вопрос о том, что они не хотят быть холуями вельмож — точно так же и на том же основании, на котором вельможи не хотят быть холуями царей?
Ах, это такое аристократическое явление — демократия!
МЯТЕЖНОЕ РУССКОЕ ДВОРЯНСТВО
Впрочем, надо рассказать, что было дальше. Почти одновременно происходят два события. В Митаве Анна Ивановна получила письмо, прочитала текст «Кондиций» и скрепила их подписью: «По сему обещаю все без всякого изъятия содержать». То есть согласилась на ограничения своей власти — те, которые предлагал Верховный тайный совет.
А одновременно в Москве замысел «верховников» стал известен широкому кругу дворян. Те, что съехались на свадьбу, попали на похороны, а теперь оказались в водовороте не особенно чистой политики.
«Затейка», как быстро окрестили этот замысел, вызвала у дворян глухой ропот… Но не потому, что «верховники» хотели ограничить самодержавие, а глазным образом потому, что сами они оказывались «вне игры».
«Невозможно затеянного сего дела не назвать самым злейшим преступлением, хотя бы какие кто вымышлял отговорки, а то ради следующих причин:
1. Делали сие не многие, и весьма число не токмо не довольное, но малое и скудное. А если бы искалося от них добро общее, как они скажут, то бы надлежало от всех чинов призвать на совет не по малому числу человек», — так писал неизвестный нам участник событий, анонимный автор сочинения «Изъяснение, каковы были неких лиц умыслы, затейки и действия в призыве на престол Ея императорского величества».
И насчитывал в общей сложности 16 пунктов, в силу которых
«невозможно затеянного сего дела не назвать самым злейшим преступлением».
По словам Феофана Прокоповича, принимавшего самое активное участие в событиях, «куда ни придешь, к какому собранию ни пристанешь, не иное что было слышать, только горестные нарекания на осмиличных оных затейщиков; все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие».
Феофан насчитывал до 500 «агитаторов», сплачивавший целый оппозиционный союз, в котором боролись два мнения. Сторонники «дерзкого» мнения думали напасть на «верховников» с оружием в руках и истребить их. Если учесть, что в числе оппозиционеров немало офицеров и гвардейцев, идея покажется не такой уж неосуществимой.
Сторонники «кроткого мнения» думали пойти к «верховникам» и заявить, что не дело немногих «состав государства переделывать» и что вести такие дела тайно «неприятно–то и смрадно пахнет».
Уже из этих рассуждений видно, что дворянство не так уж и предано идее неограниченной монархии, а вот принять участие в дележе власти — определенно хотело. То есть получается — а ведь и «рядовые» дворяне, простые благородные доны, были готовы посмотреть на себя и свое место в обществе так же аристократично, как «вельможество»… Это вельможество смотрит на них по привычке свысока, и похоже, изрядно недооценивает.
Сложность же состояла по большей части в том, что «верховников» — то не любили все дружно, а вот позитивная программа была у всех разная. Сторонники неограниченного самодержавия были в совершеннейшем меньшинстве (но и они были), а в либеральной части споры шли о степени и о формах ограничения монархии. Чтобы договориться заранее, у дворян попросту не было времени, и в результате их не объединяет какая–то общая политическая программа.
Прусский посол Марфельд доносил своему правительству, что все русские (он имел в виду, конечно, собравшееся в Москве дворянство. — А. Б.) хотят ограничения абсолютизма, но не могут договориться о степени.
«Партий бесчисленное множество, и хотя все спокойно, но, пожалуй, может произойти какая–нибудь вспышка»,
— писал в январе из Москвы испанский посол де Лириа.
«Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах английского парламента»,
— писал из Москвы секретарь французского посольства Маньян.
Послы доносили, что в Москве одни стояли за конституцию, как в Голландии, другие — за парламент, как в Англии, третьи — за шляхетскую республику, как в Польше, четвертые за образец брали Швецию. Но все дружнчэ боялись возвышения новых временщиков, подобных Долгоруким при Петре II, и всем не нравилось, что «верховники», по словам князя Щербатова, хотели «из самих себя вместо одного толпу государей учинить».
Как видно, дворян возмущало вовсе не ограничение монархии, а олигархический способ решать государственные вопросы. Им как раз не нравилось, что сановники «себе полегчат», «прибавят себе сколько можно власти», а дворянство останется холопами — только теперь уже «толпы государей». Им не нравится именно это, а вовсе не сама затея «верховников».
2 февраля на заседании Верховного тайного совета Сенату, Синоду, генералитету и штатским чинам «от надворного советника» и старше верховники прочитали Кондиции и будто бы собственноручное письмо Анны Ивановны, на самом деле заготовленное от её имени в Москве. В письме Анна якобы писала, что «для пользы Российского государства и ко удовольствию верных подданных» какими способами она хочет вести правление.
Собравшиеся, по своему собственному мнению, в своем представлении были не просто бюрократической и военной верхушкой государства. Эта верхушка осознавала себя своего рода должностными представителями народа; людьми, «всего отечества лицо на себе являющими», по словам Феофана Прокоповича. Собрались люди, осознающие свое право говорить от имени народа… которые как бы и были самим народом.
«Верховникам», балансирующим между императрицей и дворянством, как раз и нужно было получить согласие этих «представителей народа» на свою «затейку». Заранее заготовили и предложили подписать протокол заседания, где значилось: мол, прочитав письмо императрицы и пункты, все объявляют, что
«тою её величества милостию весьма довольны и подписуются своими руками».
Но тут «народ» возмутился, почувствовав, что очень уж им нахально манипулируют, и заявил, что надо, мол, подумать… Что документ они подпишут, но завтра. И люди, «все отечество на лице своем являющие», подступили к «верховникам», требуя объяснить — что же теперь будет за правление?!
И вот тут–то и сделал князь Голицын свою невероятную ошибку! Просто невероятную, учитывая его незаурядный политический опыт, ум и несомненный талант! Ошибку, объяснить которую я лично могу только одним — полным отсутствием опыта именно в таких, в политических делах. В конце концов, он до сих пор никогда не манипулировал людьми, никогда не должен был сделать так, чтобы обманутые им люди сами же пошли за ним и сами же вручили ему власть. Весь его огромный опыт был приобретен в бюрократической работе, где иметь дело надо с ответственными лицами, чей ранг заведомо известен. И где роль обмана и творимых подлостей сравнительно невелика; где надо находить точки соприкосновения, договариваться и так далее.
Наконец, князь Дмитрий Михайлович знал два типа переговоров — договор или сговор своих, где хитрость хитростью, а надо договариваться своему со своими. И дипломатические баталии с поляками или с турками, так сказать, продолжение войны словесными средствами. Обманывать «своих» людей, вырывать у них согласие на собственную игру он, может быть, и хотел бы, но совершенно не умел. Называя вещи своими именами, прожженный дипломат и бюрократ феодального государства оказался чересчур чист душой и приличен, не был достаточно циничен и подловат, чтобы сделаться демократическим политиком. Не буду пользоваться случаем пнуть «демократических политиков», но соблазн, по правде говоря, возникает…
Ознакомительная версия.
