прошло, хотя все только начинается и все еще впереди.
«Вспомни, как… на Волге в ноябре месяце ты валялся на сыром и грязном полу в конторе „Лесхоза“, где сквозь дырявую крышу виднелись звезды на морозном небе; вспомни, как скитался ты по вокзалам и вагонам, как бродил от хаты к хате в происках ночлега; вспомни, как лежал в сыпняке на краю от смерти и впервые услышал, как свистят пули и воют мины; вспомни страшные дни Ростова, пожары, взрывы, кровь; вспомни, как лежал ты в канаве в Красной Слободке, над головой свистели пули, в метрах в семидесяти шли немецкие автоматчики; вспомни, как рвались мины в станице Пшехской и как ты драпал оттуда на продырявленной в решето автомашине, держа на весу свою повязанную тряпкой окровавленную руку; вспомни, как рвались рядом бомбы, и ты, лежа в крохотной канавке возле станции Пшиши или у разъезда Гойтх мысленно отсчитывал свои последние секунды; вспомни… как сутками голодал, рылся в опавших листьях и ветках, ища упавшие груши, яблоки или каштаны… Вспомни, содрогнись и задумайся над тем, кто и что ты сейчас есть, так ли ты устроил свою жизнь, за которую сам столько перенес и за которую погибли твои друзья. Ты должен быть счастлив, черт побери! Иначе не стоит сейчас и жить. Смерть ведь так близко, стоит только во время бомбежки вылезти из щели».
Он не знал, что выживет, и пройдет всю войну, и будет существовать в долгой и, надеемся, счастливой жизни. Рок пощадил его. Но пока за окном — 22 июня 1941 г., 12 часов 15 минут, вдруг загрохотало радио и стало ясно, что началась война, и нужно идти на Арбат за сахаром, солью и спичками.
Какие многим снились странные сны на 22 июня! Жена Пришвина: «в ночь накануне войны Ляля видела сон… Видела она на небе бриллиантовый крест и Пресвятую Богородицу, и все в том значении, что наступил конец чему-то и открывается завеса в другой мир. Я вспомнил, что у Лескова его „Очарованный странник“ кончает пророчеством войны, что человек, живущий сердцем, непременно должен стать пророком. И так я увидел в Ляле своей очарованного странника». [79]
Пусть никогда больше не возникнет очарованный странник. Пусть никакой ребенок больше не закричит и не напишет в 15 лет, Пескова Ирина: [80] «1 ч. дня. Все кончено!!! Опять война! … Теперь каждый день нужно ждать смерти… Господи, господи! … Не могу писать. Ну почему я раньше не умерла? Я не хочу видеть этот ужас современной войны… Ведь я еще слишком мала для этого. Ой, Боже».
22 июня 1941 г., день проклятый, день поворотный.
Свой поворотный день был в каждом поколении в последние сто с лишним лет.
Российский «коллективный человек»
Что бы ни происходило в России последние 200 лет, кажется, что перед нами — один и тот же «коллективный человек», имеющий свой характер. Какую бы форму правления ни избрала Россия, это, по сути дела, одна и та же модель государства. За всеми «измами» скрывается одно и то же лицо. И не имеет значения, что сегодня на дворе — царизм, большевизм, развитой социализм, «либерализм», капитализм с нечеловеческим лицом или что-то еще.
Суть этого «коллективного человека» — любовь к большим вертикалям, к иерархиям, страсть прятаться под их ветками, чтобы быть защищенным, как бы они ни назывались — государство, корпорация. И — неверие в то, что в минуты роковые, в час «Х» эта защита придет. И поэтому частное поведение — как волка-одиночки в лесу, с надлежащей агрессивностью, чтобы по-быстрому схватить и унести в свое личное закольцованное владение. Защити себя сам.
Государства в экономике должно быть больше. Крупных корпораций — больше. Всё в одних руках — больше. Защиты — больше. Бесплатного — больше. По всем замерам, только 10–12 % населения готовы жить на свой страх и риск.
Кстати, это не только Россия. World Values Survey (см. выше) видит этого «коллективного человека» по всему периметру Восточной Европы, где жестче, где помягче. И Чехия, и Польша, и Украина, и балтийские страны — не исключение.
Откуда это?
В XVIII–XIX вв. широкой семейной собственности создать не удалось. В XX в. каждое поколение семей каждые четверть века теряло собственность (войны, революции, национализация, коллективизация, инфляции, девальвации, реформы, переделы собственности, кризисы). Земля, дом, финансовые активы, растущие с каждым поколением — этого массового корпуса общества попросту не было.
Нет его еще и сегодня. Нет собственности — нет самостоятельности — нет свободы. Но есть страстное желание ухватить хотя бы что-то, когда впереди — сейсмика.
В Прибалтике крепостное право было отменено на 40 лет раньше, чем в России. В Польше — на 50 лет. Другая жизнь, другое имущество, пробравшееся даже через советское время.
Какое государство из этого строится?
Государство людей, закрепощенных отсутствием собственности. Прикрепленных к местам пропитания. Вертикальных структур, расходующих людей как ресурсы. Сверхконцентраций власти. Постоянных переделов собственности. Каждый век — одно и то же.
Такое государство живет рывками. Отстает — а затем, как волк, делает прыжок. Оно эффективно, когда на него пытаются напасть. Заведомо, на расстоянии веков, обречено на проигрыш, потому что расходует людей, как ничто. Обречено все больше отставать еще и потому, что рабская, по сути, модель, прикрепленное бытие — всегда проигрывает тем, кто может найти баланс между свободой и принуждением, но обязательно в пользу свободы действовать и дышать. Государство людей закрепощенных — рано или поздно в проигрыше.
Это государство, которое всегда делает ошибки. Государство радикалов. Любая реформа, кроме тех, что пытались сделать убиенные Александр II и Столыпин, — беда и потоп. Триста лет реформ в России, модернизационные рывки, множественные попытки догнать Запад, политические перевороты — все это всегда, за немногими исключениями, происходило в экстремальных формах, с высокой волатильностью, с точками выбора, в которых принималась не золотая середина, а способы достижения целей с наибольшими потерями.
«Они не хотели, чтобы мы богатели». Это сказала женщина, взявшая в 90-х кусок земли. Она очень любила работать. Мыслила живностью и плодами земли от горизонта до горизонта. «Я спала в сезон по три часа». Через 10 лет она все потеряла.
Фундаментальный закон управления «от противного»
Когда нужно снижать налоги — мы их повышаем. Когда процент должен сталкиваться вниз — он взвинчивается вверх. Когда валюта должна быть дешевле — мы ее укрепляем. Когда внутри страны нужны длинные деньги — мы их выталкиваем. Когда всем нужны кредиты — мы им делаем «чик-чик».
