После ареста Гитлер впал в отчаяние, устрашившись мрачных перспектив, которые, как он был уверен, его ждали. Он предполагал, что процесс может закончиться для него пожизненным заключением. Сначала он объявил было голодовку и отказался давать показания. Однако первоначальный шок прошел, и мало-помалу Гитлер оправился и приободрился. 24 февраля 1924 года началось судебное разбирательство, которое фюреру удалось превратить скорее в процесс над Каром, Лоссовом и Зайссером, чем над собой. Он с гневом отверг обвинение в измене и заклеймил позором «ноябрьских преступников». Временами набитая до отказа аудитория суда взрывалась аплодисментами, и даже судьи стали симпатизировать Гитлеру. Лоссов назвал его лжецом, но это не сыграло уже решительно никакой роли. Большую помощь Гитлеру оказал Людендорф, ставший рядом с ним у скамьи подсудимых (кстати, сам фельдмаршал был судом оправдан). Фюрер блестяще разыграл свои карты, представив себя в качестве ветерана войны и «солдата патриотического фронта», который страстно желал стать «могильщиком Марксизма». Во время слушания скамья подсудимых была усыпана цветами и плитками шоколада от почитателей Гитлера, которых прибывало с каждым днем. К концу процесса все присутствовавшие в зале суда были околдованы его искусным ораторским мастерством, хотя у некоторых вызвало улыбку его утверждение о себе как «о человеке, который был рожден, чтобы стать диктатором». Приговор был гуманным — пять лет тюремного заключения, к тому же прилагалась рекомендация об условно-досрочном освобождении, которое могло стать возможным после отбытия шести месяцев срока в случае хорошего поведения осужденного. Сопровождая приговор подобной рекомендацией, судьи ссылались на «патриотические мотивы и благородные помыслы», двигавшие последним. Тюрьма города Ландсберга-на-Лехе для Адольфа Гитлера оказалась скорее домом отдыха, чем пенитенциарным учреждением. Принято считать, что в камере он жил по-спартански, однако по сравнению с однотипными камерами английских и американских тюрем его выглядела просторнее. Она была уставлена свежими цветами и буквально завалена деликатесами. В тюрьму каждодневно поступали адресованные Гитлеру посылки со съестным. Чего там только не было: и целые копченые, свиные окорока, и связки колбас и сосисок разных сортов, и торты, и пирожные, и прочие сладости. Всем этим он делился со своими товарищами по заключению, среди которых был и Рудольф Гесс, сын немецкого коммерсанта, жившего в Каире. Во время войны Гесс служил в германских ВВС. Хотя Гитлер сидел в одиночке, ему все же удавалось поддерживать контакт с другими заключенными во время приема пищи в общей столовой и физических занятий в гимнастическом зале. Хотя меню тюремной кухни неотличалось изысканностью, продукты были доброкачественные и повара готовили превосходно. К тому же заключенным позволялось за свой счет покупать себе к обеду вино и пиво. Отношение надзирателей было вполне терпимым, многих из них Гитлеру удалось распропагандировать, и они сами превратились в нацистов. Ему было разрешено получать письма и газеты, в его камеру допускались посетители. Позднее он вспоминал: «Хьюстон Стюарт Чемберлен писал мне такие чудесные письма, когда я находился в тюрьме».
Все свободное время Гитлер уделял чтению, недаром часто говорят, что ландсбергская тюрьма стала дня него чем-то вроде университета. Там же он написал книгу «Майн кампф» («Моя борьба»). Вернее, он лишь диктовал, а Гесс печатал на машинке. Книга эта является отчасти автобиографией, а отчасти политическим трактатом. О ней часто отзываются как об «эклектическом клубке идей», «всякой всячине» или как о «программе завоевания мирового господства». Эти отзывы неточны. Разумеется, она насквозь пропитана тошнотворным духом антисемитизма, и в ней безапелляционно утверждается, что однажды чистые в расовом отношении немцы возьмут верх над всем миром и будут им править. Но там содержатся и некоторые довольно живописные и красноречивые подробности. Несмотря на многие выраженные в ней несуразицы и нелепости, несмотря на свое местами явное мракобесие эта книга достигла цели, потому что отражала предрассудки и чаяния тех немцев, которые полагали, будто их предали в ноябре 1918 года, и тех, чьи немудреные сбережения были сметены и обращены в пыль бешеной инфляцией. Потакая низменным инстинктам, своим и своих читателей, автор очень удачно, прямо-таки с демоническим исступлением, искал и находил козлов отпущения.
Увы, этому не лишенному приятности почти идиллическому времяпровождению в Ландсберге суждено было когда-то закончиться, и 19 декабря 1924 года Гитлер был выпущен. На свободе он узнал, что политическая ситуация вокруг его партии и внутри ухудшилась до чрезвычайности. Партия выжила, но вот-вот могла расколоться на несколько соперничающих друг с другом группировок. Вдобавок по всей Германии на ее деятельность был наложен запрет, и самому Гитлеру не разрешались публичные выступления вплоть да 1927 года. А хуже всего (с его точки зрения) было то, что веймарское государство научилось справляться со своими экономическими проблемами и остановило инфляцию. Впервые после 1914 года в народном хозяйстве Германии появились признаки не только выздоровления, но и процветания. Все это сопровождалось улучшением и внешнеполитической ситуации. Трезвая и осторожная дипломатия канцлера Густава Штреземана значительно укрепила престиж Германии в глазах ее европейских соседей. Отец автора этих строк, живший тогда в Берлине, писал в августе 1925 года: «Финансовое и общее положение Германии улучшается с поразительной быстротой. При теперешних темпах экономического роста Германия восстановит свой прежний промышленно-экспортный потенциал через пятнадцать-двадцать лет. Существует, правда, нехватка ликвидных средств, но это естественное следствие недавно прекратившейся инфляции. По отношению к Англии в общественном настроении заметна нормализация; что касается Франции, то чувство ненависти к ней пока не ослабело». [9]
Полувоенные организации таяли не по дням, а по часам. Людям некогда было маршировать и демонстрировать, теперь они могли без труда найти работу и зарабатывать неплохие деньги. Веймарская республика, казалось, прочно встала на ноги, НСДАП стала мелкой партией, которая испытывала значительные финансовые затруднения. Количество ее членов сократилось до менее чем 30000 человек. Автор письма, цитата из которого была приведена выше, видел в Мангейме в 1927 году отряд маршировавших штурмовиков. Они были одеты в дешевенькую, потрепанную форму, и грузовик, на котором они прибыли, выглядел не лучшим образом и был похож скорее на допотопную колымагу. Появились довольно опасные индивидуалистские интерпретации гитлеровского евангелия, среди авторов которых явно выделялись Грегор и Отто Штрассеры из Берлина. Братья пытались сделать так, чтобы социалистская часть программы НСДАП была не менее весомой, чем националистическая. Адольфу удалось, однако, путем обходных маневров обхитрить их. Он лишил братьев Штрассеров их наиболее способного приверженца, тогда еще фанатичного сторонника социалистической идеи, доктора Йозефа Геббельса, который отнял у соперников Гитлера контроль над берлинской организацией НСДАП, бывшей одной из самых влиятельных. Хотя нацистам и удалось кое-как выжить, но денег у них на организацию широкомасштабной предвыборной кампании уже не хватало, и на выборах в следующем году они получили лишь 2,5 процента голосов избирателей, что в численном выражении составляло менее одного миллиона. Некоторые члены высшего руководства партии впали в уныние. Рем, например, даже махнул на все рукой и поступил на службу в боливийскую армию. Тем не менее среди вновь вступивших членов было несколько весьма полезных людей, таких, как отличавшийся своим рабским послушанием и железной исполнительностью молодой владелец птицефермы Генрих Гиммлер. И все же к 1929 году Адольф Гитлер, будущий диктатор Германии, стал почти смехотворной фигурой.
И опять приходится утверждать, что ничто не является более непохожим, чем ранние этапы продвижения к власти Наполеона и Гитлера. Первый в двадцать шесть лет был уже триумфальным победителем и национальным героем, а последний и к сорока годам все еще оставался политическим авантюристом, за плечами которого была лишь неудавшаяся попытка государственного переворота.
