Охотники, ожидавшие подхода оленей на левом берегу Анадыря, стремились заколоть как можно больше оленей, бежавших к воде.
Но вот последние из оставшихся в живых оленей переправились на правый берег и умчались от своих преследователей. Охоте — конец…
Если лагерь охотников находился ниже поколки, то убитых оленей буксировали вниз по течению, для чего их связывали за рога сразу по нескольку туш. Если же лагерь оказывался выше, то туши приходилось вылавливать из воды и доставлять в лодке на место разделки поодиночке. Этого старались избегать.
Юкагирские лук и стрелы
Юкагирская пальма — охотничий нож-топор
Начиналась прозаическая, но полная глубокого значения работа — потрошение туш, сдирание шкур, разделка мяса, его вяление. Жилы со спины и с «задних голяшек» оленя сушили и сучили из них нитки, а также делали веревки, лески для удочек; из ниток плели сети и «ставы» к неводам. Оленьи шкуры и ровдуга [33] шли на пошив одежды и обуви.
К западу от Колымы поколки диких оленей «на плавях» были меньше распространены, что объясняется, видимо, большей освоенностью Западной тундры, а также отсутствием там крупных рек, текущих в широтном направлении. На нижней Индигирке «при хорошем набеге зверя» отдельные хозяйства юкагиров и ламутов в начале XX в. добывали обычно не более 30–40 оленей.
Здесь получил распространение чисто тунгусский способ охоты на диких оленей — с помощью обученного домашнего оленя-манщика.
В Устьянском районе Якутии еще недавно бытовало предание о юкагире Микиндьэ, который жил возле моря и, вооруженный пальмой, луком и стрелами, ловко добывал «диких» оленей именно таким способом. Микиндьэ передвигался верхом на учуге [34].
М. М. Геденштром, путешествовавший по северным берегам Якутии в начале XIX в., писал, что на нижней Яне один «юкагирский князек» (Барабанский) убивал оленей «посредством приученного к такому промыслу домашнего оленя, который неприметным образом приближался к табуну диких оленей и закрывал собою хозяина» {67}. Может быть, это и был Микиндьэ?
Манщик отвлекал диких оленей от стада и подводил на расстояние выстрела к охотнику. На эту роль отбирали домашних оленей темно-серой масти, походивших на своих диких собратьев.
Дрессировка манщика требовала немалых сил и терпения. Привязывая голову оленя к передним ногам, дрессировщик добивался того, чтобы олень рыл снег даже там, где заведомо не было никакого корма. Охотник держал манщика (а иногда и двух) на ремне или веревке, свитой из конского волоса. Длина веревки могла достигать 200 м.
Исключительно высокую оценку способностям оленя-манщика давал А. Аргентов: «Завидев дикого оленя, манщик тотчас бежит к нему навстречу, бросается назад, мечется в сторону, останавливается, бьет копытами землю, ложится, вскакивает, щиплет мох и продолжает свои проделки до тех пор, покуда не засвистит пуля зверолова» {68}. Если олень-манщик обладал даже половиной описанных достоинств, то и тогда он являлся незаменимым помощником охотника. Но столь «высококвалифицированные» манщики были большой редкостью и чрезвычайно ценились.
Анюйские юкагиры и ламуты весной практиковали добычу диких оленей в загонах из ременных сетей. Обнаружив большое стадо, охотники огораживали сетью близлежащий холм, поросший деревьями, и гнали оленей в ловушку, оставив в ней узкий проход. В ширину такая сеть достигала примерно 2 м, а в длину — 2 км (ширина ячеи была около 30 см). Она составлялась из нескольких сетей, принадлежавших отдельным охотникам. Таким способом еще в начале XIX в. удавалось добывать больше сотни оленей за один раз.
Промысел диких оленей и сейчас существует в Северной Якутии, хотя и не в таких масштабах, как прежде. В 1971–1972 гг. местные оленеводческие совхозы получили плановое задание на отстрел нескольких тысяч диких оленей. Это стало возможным благодаря прекращению хищнического промысла «на плаву», запрещенного в 1934 г.
Юкагирский нож с ножнами
На побережье Ледовитого океана в XVIII–XIX вв. был широко распространен промысел диких гусей и уток, которые в период линьки становятся легкой добычей охотника.
«Быстрота и проворство, с какими туземцы преследуют разбегающихся в разные стороны гусей, беспрерывно действуя палкой по всем направлениям, заслуживают удивления, — писал Матюшкин, лично участвовавший в такой охоте. — Вообще гусиная охота представляет оригинальную и необыкновенную картину, несколько напоминающую поколку оленей в воде» {69}. Правда, самому Матюшкину удалось убить палкой лишь одного гуся…
Оседлые жители нижней Колымы — безоленные юкагиры (переселившиеся туда в свое время с Анадыря чуванцы и ходынцы), а также русские старожилы — запасались гусями и утками на озере Сен-Кель, расположенном в Западной тундре. На берегу озера они устраивали загон, переходящий в длинный коридор. Коридор вел к соседнему озеру и, круто обрываясь, заканчивался круглой площадкой, огороженной кольями с наброшенными на них сетями.
К началу промысла гуси уже успевали подкормиться и набрать жиру, но их маховые крылья еще не отрастали настолько, чтобы птицы могли улететь.
Гуси хитры и осторожны. Поэтому охотники были постоянно начеку, особенно ночью. Костров не разводили, разговаривали шепотом. И все-таки, несмотря на принятые меры, птицы нередко успевали заподозрить неладное. Если охотники бездействовали, ночью все «стадо» выходило на берег и в совершенном безмолвии удирало через кустарники к ближайшему соседнему озеру.
Начиная отлов гусей, охотники разбивались на три группы: одни направлялись в загон, другие занимали позиции вне его, третьи отплывали на середину озера. Заметив эти приготовления, птицы сбивались в большую стаю, и охотники в лодках мало-помалу гнали ее к тому берегу, где находился замаскированный ветвями загон. Попав в него, гуси устремлялись по коридору к соседнему озеру, но оказывались в ловушке, буквально падая в нее…
«Сторожа», дежурившие с внешней стороны загона, вооруженные длинными тонкими палками, в случае надобности, точно
