Разумеется, идейная эволюция взглядов Вл. Соловьева на историческое предназначение России не могла пройти мимо внимания Н. Я. Данилевского. Незадолго до смерти он написал статью "Г. Владимир Соловьев о православии и католицизме", в которой решительно возражал против мысли, что для решения задачи соединения церквей русский народ должен осуществить "великий акт самоотречения, духовного самопожертвования" и таким образом продолжить совершенное им ранее "в иных, более низких сферах деятельности" - при "призвании варягов" и при Петре I. Думается, что, вряд ли чуждый всякой мистики, автор "России и Европы" с одобрением отнесся и к соловьевскому пониманию богословской идеи Софии, которая, по мысли Соловьева, "есть одушевленное единство народов", воплощенное в телесной форме в виде преобразованной церкви и объединенного человечества. Ученый-естествоиспытатель и трезвый политик, Данилевский мог отнестись только отрицательно к попытке подчинить природный и социальный процесс надприродным и надистори-ческим целям. И уж в любом случае Данилевский отвергал мысль о том, что в интересах достижения "вселенской" задачи - создания всемирного человеческого сообщества - следует пожертвовать славянским (русским) культурно-историческим типом.
После смерти Н. Я. Данилевского вопрос об отношении общечеловеческого к народному (национально-русскому) стал стержневым пунктом той полемики, которая в течение ряда лет велась на страницах "Вестника Европы" и "Русского вестника" между В. С. Соловьевым и Н. Н. Страховым. Если последний отстаивал позиции Данилевского по этому судьбоносному для России вопросу, то Вл. Соловьев придерживался прямо противоположных позиций. В письме своему оппоненту он называл книгу Данилевского "кораном всех мерзавцев и глупцов, хотящих погубить Россию и уготовить путь грядущему антихристу". Философ был уверен в своей конечной правоте: "В этом споре из-за "России и Европы" последнее слово во всяком случае должно остаться за мной - так написано на звездах"[16].
Светила не обманули В. С. Соловьева. Хотя философ в конце жизни отошел от веры в благополучную реализацию идеи богочеловечества(об этом говорит его последнее крупное сочинение "Три разговора"), во многом соловьевский прогноз в отношении России оправдался: спустя полвека после выхода в свет "России и Европы" вставшие у кормила государственной власти идеологи "мировой революции" и интернациональной "пролетарской культуры" сделали все возможное для проведения в жизнь программы "национального самоотречения" - и именно в интересах достижения "вселенской" (хотя, конечно, не общехристианской, как у Вл. Соловьева) задачи. Они постарались не оставить ни одного шанса на выживание славянскому (русскому) культурно-историческому типу. Свидетельство тому - тысячи уничтоженных храмов, избиение русской интеллигенции, антирусский геноцид, осуществленный под именем коллективизации, и многое другое. Ряд влиятельных деятелей новой власти вообще не признавал за Россией сколько-нибудь серьезного культурного значения. Таких взглядов, в частности, придерживался Л. Д. Троцкий, который, по словам современного западного историка Дж. Хафа, "проявлял особое рвение в своем стремлении доказать ничтожность русского вклада в цивилизацию"[17]. В своей истории Октябрьской революции Троцкий писал о том, что Россия "приговорена самой природой на долгую отсталость", что дореволюционная культура России "являлась лишь поверхностной имитацией высших западных моделей и ничего не внесла в сокровищницу человечества"[18].
Разумеется, в этих общественных условиях нечего было и рассчитывать на сколько-нибудь непредвзятый подход к книге Данилевского. Авторы 20-х гг.- и в их числе такие влиятельные члены Коммунистической академии, как М. Н. Покровский и А. М. Деборин (Иоффе),- обрушивали на труд русского мыслителя обвинения в проповеди великодержавного шовинизма и национальной исключительности, идеализме и поповщине, монархизме и других смертных грехах. В статье о Н. Я. Данилевском, помещенной в 20 томе Большой Советской Энциклопедии (М., 1930), говорилось о том, что "Россия и Европа" является "развернутой системой реакционного великодержавного национализма, полностью отражая классовое мировоззрение российских дворян-крепостников пореформенной эпохи". В полном противоречии со взглядами Данилевского, отвергавшего деление народов на высшие и низшие, ему приписывалось суждение о существовании "избранных" народов ("могущих стать культурно-историческими типами") и других, не способных к этому, являющихся "лишь "навозом истории"". О человеке, считавшем день 19 февраля 1861 г. "великим днем", когда наконец совершилось "святое действие" - освобождение крестьян, анонимный автор статьи писал как о закоренелом крепостнике, для которого "крепостнический режим - идеал общественного строя". В целом теория Данилевского о культурно-исторических типах оценивалась как "глубоко реакционное оправдание и восхваление колониального насилия и угнетения".
Возможно, удручающе низкий научный уровень публикации 1930 г. в БСЭ первого издания объяснялся тем, что статьи для энциклопедии, как об этом было прямо написано в предисловии редакции к первому тому за подписями Н. И. Бухарина, К. Радека, М. 3. Ларина, Л. Н. Крицмана, М. Н. Покровского и других видных деятелей того времени, были рассчитаны на "уровень знаний в объеме школы 2-й ступени или рабфака". Труднее понять, чем была вызвана публикация в 7 томе БСЭ третьего издания (М., 1972) и в "Философском энциклопедическом словаре" (М., 1983) почти столь же тенденциозной статьи Е. Б. Рашковского о Данилевском и его труде. В ней Н. Я. Данилевский обвиняется ни много ни мало, как в "отходе от гуманистических традиций русской культуры". Это пишется о человеке, от книги которого "был в восторге" Федор Михайлович Достоевский! [19] В худших традициях идеологической травли конца 20-х -30-х гг. Е. Б. Рашковский обвиняет Данилевского в том, что он "санкционирует политические устремления царизма, оправдывает его великодержавный шовинизм и политику национальной вражды". Его учение трактуется Е. Б. Рашковским как доктрина "враждебного противостояния" славянского культурно-исторического типа "всему окружающему миру"[20].
В работах некоторых советских авторов 70-80-х гг. содержится попытка более объективного анализа философско-социологической концепции Н. Я. Данилевского и ее исторического значения[21]. Однако и эти, последние по времени, работы советских ученых не лишены недостатков, связанных с давлением идеологических клише прошлых десятилетий. Так, К. В. Султанов пытается увидеть в Данилевском "официального патриота"[22]. Любой, кто внимательно прочитает "Россию и Европу", легко убедится, что это не так. Н. Я. Данилевский очень ясно писал о своем неприятии "политического патриотизма", защищающего только внешнее государственное единство России и готового принести в жертву ему интересы русского народа. Отнюдь не о следовании официальной точке зрения говорит и то место из "России и Европы", где Данилевский поместил предельно критичные по отношению к внешнеполитическому курсу царского правительства слова: "Вместо того, чтобы быть знаменосцем... свободы действительно угнетенных народов, мы сделались рыцарями легитимизма, паладинами консерватизма". Он ратовал за проведение "политики либеральной и национальной вместе".
Рассмотрим некоторые другие обвинения, обычно выдвигаемые в адрес Н. Я. Данилевского. Был ли он монархистом по своим убеждениям? На этот вопрос можно ответить утвердительно, но со следующими необходимыми оговорками. Монархизм Данилевского ничем не отличался от монархизма А. С. Хомякова, И. В. Киреевского, братьев Аксаковых, В. И. Даля, Ф. И. Тютчева и других видных деятелей русской культуры, которых обычно относят к славянофильскому направлению русской общественно-политической мысли XIX в. Возражая против конституции и какого-либо формального ограничения власти царя, славянофилы отстаивали идею Земского собора, добивались устранения цензурного гнета (от которого страдали, пожалуй, больше, чем западники), установления гласного суда с участием в нем выборных представителей населения, отмены смертной казни. Но возвратимся к Н. Я. Данилевскому. Да, он был монархистом, считавшим самодержавие единственно возможной формой государственного устройства России. По Данилевскому, самодержавный характер Русского государства - это данность всей русской истории, обусловленная "коренным народным политическим воззрением". Однако это обстоятельство отнюдь не свидетельствует о врожденной "рабской психологии" русских. В статье "Несколько слов по поводу конституционных вожделений нашей "либеральной прессы"" (1881) Данилевский выступил против обвинений русского народа, в соответствии с которыми народ будто бы всегда был рабом верховной власти. Дело в том, писал Данилевский, что "есть... область, на которую, по понятиям нашего народа, власть эта совершенно не распространяется,- это область духа, область веры". Ни один другой народ, каким бы высокоразвитым и свободолюбивым он ни был, не придает такого первенствующего значения "внутреннему сокровищу духа"[23].
