Николай Шпанов - В полярные льды за Италией

Прошло почти двое суток с тех пор, как мы покинули Фойн. Я стал понимать, что испытывал бедняга Ван-Донген, когда я тряс его за воротник. Мои веки смыкались, и нужно было время от времени поднимать очки и тереть глаза кулаком для того, чтобы они не закрывались. На эти вторые сутки нашего пути от Фойна мы попали на быстро дрейфующий лед. Лыжи уже не скользили по хрустящему снегу и все время хлюпали по воде.

Оглянувшись я увидел, что Ван-Донген стоит на другой стороне широкой черной трещины, успевшей образоваться во льду в течение одной минуты. Мы были разделены, и впереди- насколько хватал глаз- лед был изрезан такими же черными трещинами. Ван-Донген хотел переправляться через трещины, но я приказал ждать меня на той стороне и стал быстро, настолько быстро, насколько может ходить человек, которому лыжи кажутся пудовыми гирями, обходить трещину. Нужно было итти назад.

Двое суток мы побеждали лед, на третьи- лед победил нас. Но я не намерен был сдаваться. Отступить- значило признать себя положенным на обе лопатки. И вот мы отступили. Быть может наше отступление было несколько поздним. Льды расходились у нас на глазах. Временами я становился в тупик перед тем, как преодолеть нарастающие полыньи. Но все же, несмотря на почти полное истощение, путь, который мы проделали в 40 часов, идя от Фойна, возвращаясь к нему, мы прошли в 30 часов.

Я не стану вас уверять в том, что не испытал бешеной радости, когда у меня под ногами закачалась последняя льдина, в тот момент, когда я перепрыгивал на серый отрог берега Фойна. Ван-Донгена я успел толкнуть к берегу еще раньше, и теперь он лежал уже у самого края воды в мертвом сне. Он не слышал, как собака, одна из двух еще державшихся на ногах, навалилась ему на лицо своей мохнатой мордой и лизала его сухим горячим языком. Две других собаки так ослабели, что лежали без движения около нарт.

Я тоже не выдержал пути в несколько десятков шагов, что отделяли меня от спальных мешков, и повалился на землю. Я не знаю, сколько мы спали. Проснувшись, мы развели огонь на последней рюмке спирта и поджарили несколько лохмотьев жесткого собачьего мяса. Отныне нам предстояло есть его сырым.

Я отчетливо представлял себе нашу судьбу. Мы отрезаны на Фойне. Сообщение с берегом преграждали широкие разводья, в которых сверкала на солнце черная поверхность воды. Со стороны моря путь для судов преграждали массы тяжелого пловучего льда. Таким образом ни партия Нойса, ни «Браганца» с моря не смогут к нам подойти.

— Ван-Донген, — сказал я своему другу, — вы молоды и вам хочется жить. Но не всегда жизнь длится столько времени, сколько хочет человек. И тот мужчина может считать себя человеком, который спокойно встретит смерть не тогда, когда он хочет ее встретить, а тогда, когда она приходит сама. И тот мужчина не может себя считать человеком, который умирает, омрачая свои последние минуты отчаянием или страхом. Это не значит, что не нужно отдалять от себя смерть. Мы будем бороться до последней возможности. У нас есть еще 4 собаки. При желании, этого хватит на месяц, и мы еще посмотрим, кто кого победит: мы- льды или льды- нас. Слышите, Ван-Донген, мы будем бороться за жизнь, но если жизнь от нас уйдет, мы весело пошлем ей последний привет.

Молодой человек напрягал все силы, чтобы не предаться отчаянию. Он держался молодцом. Мне его не в чем упрекнуть. Но кто же станет спорить о том, что юноше хочется жить, и что смерть, в каком бы виде она ни пришла, его мало прельщает.

Целую неделю мы наблюдали смену дней и ночей на циферблате наших часов. Яркое солнце сменилось туманом, и тогда мы снимали очки и давали немного отдохнуть нашим уставшим глазам. Так наступило 12 июля. В этот день мы доели труп одной из собак, встретивших нас на Фойне по возвращении с моря. Труп другой лежал в запасе. Жизнь остальных двух едва теплилась. Теперь у нас уже было недостаточно сил для того, чтобы заниматься гимнастикой и прогулками, но я все же заставлял себя и Ван-Донгена каждый день обходить весь Фойн кругом. Это было единственным средством бороться с упадком сил и подкарауливающей нас цынгой. Все остальное время суток мы спали в своих мешках.

Было уже за полдень, когда мне показалось, что я слышу вой пароходной сирены. Я разбудил Ван-Донгена и вместе с ним с северной оконечности Фойна, обращенной к морю высокой скалой, мы увидели неожиданное зрелище. Колыхаясь в сплошном море нагроможденных льдов, мимо нас с запада на восток медленно двигался корабль. На двух огромных желтых трубах я ясно различил в бинокль пятиконечные красные звезды. Я догадался, что это ваш «Красин», хотя к тому времени, когда я покинул «Браганцу», мне ничего еще не было известно о вашей работе. Мы знали только о том, что вы вышли на север.

Вы не заметили наших сигналов и продолжали двигаться к востоку. У нас еще оставалась слабая надежда на то, что, возвращаясь на запад, вы нас заметите. Но кто же мог знать, когда это случится. Много часов мы с унынием наблюдали за клубами вашего дыма, расстилавшегося по горизонту, но наконец исчез и он.

Мы решили, что теперь нам нужно ждать вашего возвращения. Однако в этот же день или вернее в ночь этих же суток мы услышали в воздухе гул самолетов. Это по вашему радио за нами пришли из Кингсбея шведские самолеты. Я сомневался в том, что им удастся сесть около Фойна, так как не видел ни одной достаточно крупной льдины. Однако на небольшом поле, примерно метров 200 в диаметре, посадка была все же совершена. Напрягая последние силы, мы с Ван-Донгеном бросились к нашим спасителям и, проваливаясь в воду, перелезая на четвереньках через торосы, добрались до летчиков. За нами слышался жалобный визг двух псов, оставшихся еще в живых. Один из них сделал попытку следовать за нами, но он был слишком слаб для того, чтобы удержаться на береговой крутизне, сорвался и кубарем скатился в море. Его товарищ, оставшийся теперь в одиночестве на Фойне, жалобно выл, поднявши худую морду к небу.

С чувством удивления смотрел я на этого маленького итальянца, так непохожего на своих соотечественников с «Читта-ди-Милано». В этом маленьком теле, затянутом в серую куртку альпини, оказалось достаточно сил, чтобы победить коварные льды полярного моря. В серых глазах, задумчиво уставившихся на дым сигареты, нельзя было угадать железной воли, толкавшей на смерть молодого Ван-Донгена.

Моя трубка потухла, и мы медленно побрели к Нью-Олесунду, над которым держались редкие клочья тумана. В середине бухты Кингсбея одиноко торчали из комка белой ваты желтые трубы «Красина».

Сильным движением Сорра столкнул мою шлюпку с шуршавшей гальки, и, налегая на весла, я стал пробираться к «Красину» между корявыми льдинами, заполнявшими бухту. Как мало общего у этих отрывающихся от глетчеров льдин с теми девственно-чистыми пловучими льдами, какие постоянно встречали мы в открытом море. Я сильно гребу, шлюпка быстро бежит к дымящему высокими трубами «Красину». А за кормой моей шлюпки, на сером обрыве высокого скалистого берега стоит маленький затянутый в серый гладкий мундир человек. Серая шляпа с петушиным пером лихо сдвинута на правое ухо. Сорра остается здесь зимовать.

Час яркоослепительной ночи на 25 июля. Из высоких желтых труб «Красина» густыми клубами повалил черный дым. У носового брашпиля стоит боцман Кудзелько, и по указаниям Пал Акимыча управляет выбиранием грохочущей якорной цепи. На штурманском мостике у самого борта, положив сухощавую руку на рукоять телеграфа, ожидает Бачманов. Выбрана цепь, Бачманов взял рукоять на себя, и послушные звонку винты подняли пенистые бураны за кормой.

Описав широкую дугу по бухте Кингсбея, «Красин» пошел в открытое море вдогонку за уходящей туманной волной по направлению к Ставангеру. Сзади, ослепительно сверкая под лучами полуночного солнца, провожают нас белые шапки острых зеброобразных шпицбергенских гор. И, голубея меж ними широкой ледяной рекой, уходят в далекие ущелья гладкие дороги глетчеров.

В углу крошечной бухточки блестит широкими крыльями Ю. Г. I., а за ними небольшим желтым конусом- палатка Чухновского. Ее полы опущены, шесть человек спят в ней, завернувшись в меховые мешки. На тоненькой мачте полощется красный флажок, посылающий последний привет летунов далекому югу.

"Красин" уходит в Ставангер, на юг, чтобы лечить свои раны, полученные в тяжелых боях с полярными льдами.

1. Текст воспроизведён по публикации в журнале "Молодая гвардия", 1928 г., № 11 стр. 170–191, № 12 стр. 162–183.

2. В следующем году вышла книга Ник. Шпанов — Во льды за «Италией». (М-Л: Молодая гвардия, 1929, 224 стр., с 34 рис. и картами, тир. 5 тыс. экз.). Книга содержит вступительную статью Б.Г. Чухновского и 13 глав. Первые 5 глав содержат описание пути «Красина» от Ленинграда до того момента, с которого начинается журнальная публикация. Кроме того в журнальной публикации отсутствует рассказ Бьехоунека (или Бегоунека) о полёте «Италии» и рассказ о норвежском охотнике Хелмаре Нойсе.