Отнюдь не была неведома в течение колониального периода (и позднее) деятельность рабочих организаций и среди трудящихся Юга. Так, имеется письменное свидетельство о забастовке, поднятой еще в 1746 году плотниками Саванны с целью добиться повышения платы; надо упомянуть и весьма примечательный факт, что в 1763 году негры-трубочисты (профессия, ограниченная в основном негритянскими рабочими) в Чарлстоне образовали «между собой объединение, чтобы повысить обычное вознаграждение за их труд и отказываться выполнять работу», если их требования не будут удовлетворяться. Исход этой, попытки опять-таки неизвестен; однако зловещим признаком является то, что одна газета того времени свое сообщение об этом событии сопроводила следующим комментарием: «Конечно, это — зло, и чтобы его искоренить, ему надо уделить известное внимание».
Уже под самый конец колониального периода, в 1768 году, имел место случай прекращения работы, весьма напоминающий современные забастовки. В деле оказалось замешано около 20 нью-йоркских портных-поденщиков, которые отказались подчиниться приказу мастеров-портных о сокращении заработной платы, соединили свои средства и способности и открыли собственное портновское заведение — весьма ранний образчик рабочего коллектива.
Ко всему этому можно добавить, что в периоды острых экономических затруднений в колониальных городах имели место эпизодические взрывы возмущения отчаявшихся голодных людей, примером чего могут служить так называемые «хлебные бунты», вспыхнувшие в Бостоне в 1709 и еще раз в 1713 году. Другие причины иногда приводили к волнениям, создававшим для властей серьезные проблемы по поддержанию порядка в колониях.
Так, опять-таки в Бостоне, уже в 1747 году, один британский морской офицер, столкнувшись с нехваткой судовых экипажей, отрядил в город команду по насильственной вербовке, просто-напросто похитившую несколько граждан; колонисты хорошо знали, что такая практика была запрещена, поскольку дело касалось их части мира, более чем за тридцать лет до этого времени. Подобные команды по насильственной вербовке избирали свои жертвы среди самых бедных, которые на этот раз ответили весьма энергично. Многие из них — негры и белые — собрались и договорились исправить положение на свой собственный лад. Они захватили несколько британских морских офицеров, прогуливавшихся по городу, и задержали их как заложников, пока не будут отпущены насильно завербованные бостонцы. Мало того, они посадили в колодки частного шерифа и окружили здание Генерального двора[10] колонии, добиваясь справедливости. Королевский губернатор, после тщетных попыток уговорить толпу разойтись и выдать заложников, призвал милицию перейти в наступление; но он был повергнут в панику, обнаружив, что милиция — составленная из местных жителей — реагировала весьма медлительно.
Губернатор в ужасе удалился в свой замок и потребовал от командующего британским военно-морским флотом освободить насильно завербованных бостонцев. Командующий ответил предложением подавить «бунт» с помощью морской пехоты и моряков своей эскадры. Со своей стороны городские массы отнюдь не собирались отказываться от своих требований, они настаивали на удержании заложников и начали рассуждать вслух, не отказался ли фактически губернатор от своей власти.
В этот критический момент орган городского управления сам высказался против масс и за «порядок и закон» и заверил губернатора в своем почтении, одновременно облив грязью своих сограждан как «черномазых и лиц презренного общественного положения».
Дело было урегулировано, когда британский офицер освободил почти всех тех, кого он насильно завербовал, после чего заложники также получили свободу и военно-морская эскадра покинула бостонский порт. Несмотря на поддержку «почтенных особ» города, губернатор Шерли информировал высшие власти в Лондоне, что это буйное поведение масс явилось результатом городских собраний, пользующихся громадным влиянием, и вообще «разнузданности черни» и демократической атмосферы в городе2.
Частые драматические проявления ожесточенной классовой борьбы между богачами и беднотой (помимо несвободных элементов населения) имели место на протяжении всего колониального периода и в сельских областях. В данном случае я не имею в виду те восстания и вооруженные выступления, которые характеризовались участием многих классов, хотя обычно и в них большинство бунтовщиков составляла беднота, как, например, в движениях под руководством Бэкона в Виргинии или Лейслера в Нью-Йорке. О движениях этого характера речь пойдет позднее, но наряду с ними в колониальный период имели место организованные выступления, состав участников которых был, по-видимому, в весьма значительной мере ограничен сельской беднотой.
Примером этого рода действий явились так называемые «табачные бунты» в Виргинии в 1682 году. Тяжкие времена извели колонистов, трудно было обеспечить себя даже самым необходимым. О глубине экономического кризиса можно судить по тому, что табак упал в цене до пенни за фунт, так что производство его не приносило дохода. Усилия колоний, направленные на подъем промышленности и торговли, были сокрушены английским правительством; обращаться, казалось, было некуда, а условия все ухудшались. Была предпринята попытка ограничить производство табака в надежде поднять на него цены и побудить население перейти к более многоотраслевой экономике, но и она была пресечена английскими правителями. Дело кончилось тем, что группы колонистов, переходя от плантации к плантации, уничтожали растущий на них табак. Современники отмечали, что только «незначительный люд» был столь дерзок, чтобы решиться на это. Военщина «пресекла» это «нарушение доброго порядка», причем два вожака были преданы казни.
На протяжении всего XVIII столетия то в одной, то в другой колонии вспыхивали восстания запутавшихся в долгах фермеров, направленные на искоренение феодальных повинностей (особенно в Нью-Йорке, в районе долины реки Гудзон), ликвидацию обременительных налогов, ограничение политической власти плантаторов, купцов и кредиторов Востока; борьба шла и против возврата к дефляционной политике, вызывавшей постоянную нехватку денег и благоприятствовавшей кредиторам за счет должников. Самые массовые и длительные из этих аграрных конфликтов произошли в колониях Нью-Йорк, Нью-Джерси и Северная Каролина.
Нью-йоркские беспорядки — исчерпывающий анализ их дан в труде Ирвинга Марка — охватывают фактически все XVIII столетие вплоть до революции, а по существу, вспыхивают с новой ожесточенностью и в следующем столетии. Начиная с 1711 года почти не было года, чтобы в этой колонии не произошли массовые аграрные волнения того или иного рода, но наиболее сильным взрывом народного негодования явилось всеобщее восстание фермеров долины реки Гудзон, вспыхнувшее в 1766 году.
Движение протеста коренилось в том факте, что к 1697 году посредством взяток, протекции и спекуляции четыре семейства — Ван-Кортландты, Филипсы, Ливингстоны и Ван-Ренселеры — стали владельцами свыше 1600 тысяч акров земель, охватывающих значительную часть территории ряда нынешних округов: Уэстчестера, Датчеса, Олбани, Патнема, Колумбии и Ренселера. Гнет этих лендлордов, отличавшихся безудержной алчностью, был особенно нестерпимым, потому что владения их представляли собой патронаты, то есть фактически феодальные маноры; крестьяне, обрабатывающие землю, не могли и мечтать о том, что они когда-либо станут ее собственниками или собственниками того, что было сделано на ней с целью повышения ее продуктивности, не говоря уже о том, что они находились в непосредственном подчинении у магнатов-землевладельцев также и в отношении судопроизводства и политического представительства.
Массовое восстание в 1766 году «нью-йоркских крестьян» — термин, использовавшийся современниками, — было, несомненно, стимулировано боевым духом, проявленным рабочими, ремесленниками и механиками — членами возникшего в городе Нью-Йорке общества «Сыны свободы». Британские должностные лица рассматривали оба движения как фактически единую угрозу, так что сэр Генри Сеймур Конуэй, член кабинета, инструктируя в октябре 1765 года губернатора Нью-Йорка Мура, рекомендовал ему проявить «величайшую осмотрительность… и энергию, необходимые для подавления преступлений и насилий невежественных людей из низших слоев населения».
Однако единство городских и сельских элементов населения не было установлено — хотя известная степень подлинной симпатии существовала, — и правительственной машине богачей с помощью войск, присланных британской короной, удалось сокрушить обездоленных фермеров.
Фермеры эти пытались из года в год добиться от судов какого-то подобия справедливости, а от провинциального правительства — каких-либо обещаний реформы, но оба эти органа являлись послушными орудиями угнетателей. Как выразился один из главных вожаков крестьян — Уильям Прендергаст, фермеры-арендаторы «не могли получить защиту в суде, так как они были бедны; поэтому они твердо решили добиться справедливости сами; бедный люд всегда притеснялся богачами». Последовало вооруженное сражение; милицию лендлорды признали ненадежной, и поэтому фактически восстание было подавлено регулярными британскими войсками.
