За несколько поколений слова сделали главную русскую революцию: превратили нацию в сиамских близнецов, тело одно, а головы больше не понимают друг друга. Современные технологии в любую эпоху требуют образования, образование неминуемо влечет за собой понятие о свободе личности. Так в России появилась интеллигенция, или назови нас как хочешь: креаклы, западники, очкарики, не имеет значения.
С тех пор в России сосуществуют два народа, говорящих по-русски, но ментально друг другу противопоставленных. Одна голова напичкана европейским образованием, либеральными идеями и представлениями, что Россия принадлежит общечеловеческой цивилизации. Эта голова не хочет жить при патриархальной диктатуре, требует себе свобод, прав и уважения достоинства. У другой головы свой, все еще средневековый, образ мира: святая Русь — это остров, окруженный океаном врагов, и только Отец в Кремле может спасти страну. Вот это Мы и Они.
А правительство — это такой намордник. Он спасает нас от Пугачева, города и человека. Именно это имел в виду Пушкин под «единственным европейцем». В феврале 17-го намордник сняли. Что получилось — расхлебываем до сих пор. Это, кстати, главный аргумент тех, кто согласен с тем, что лучше терпеть намордник, чем беспредел на улицах. Страх. Страх перед сиамским братаном.
Мне кажется, этот страх и парализует «протестное» движение в России.
Средство есть только одно, проверенное. Информация. Просвещение. Смягчение нравов. Свободное слово. Но именно информационный поток пытаются перекрыть, как течь в корабле. Прямо по методу Мюнхаузена — затыкая телепробоину попсой.
Но я все-таки оптимист. Тогда, в 17-м, первую попытку русской демократии сорвала война. Вторая, в начале 90-х, была обречена, потому что рабы, на которых свалилась с неба воля — никудышная опора для гражданского общества. Теперь, спустя двадцать лет, появился целый слой общества, готовый жить при демократии. И я верю, что свободная информация может менять людей, Их делать Нами. Так что у третьей попытки русской демократии есть хоть какие-то шансы. И тогда можно будет безбоязненно снять намордник. Или нет?
Г.Ч.
У меня несколько иное впечатление от российского исторического процесса, и переломом я считаю не эпоху Петра, а эпоху Александра Первого, который отменил телесные наказания для дворянства и тем самым открыл ворота для развития ЧСД, чувства собственного достоинства.
Метафора про тело и две головы мне нравится, но только я не думаю, что Их голове Тело внимает охотнее. Просто Они исторически старше Нас. Они были здесь всегда, сколько существует Россия. А Наши на протяжении первого тысячелетия Руси светились редко, и голос их был слаб. Некоторые — окольничий Адашев, Новикóв, Радищев — пытались участвовать в тогдашней общественно-политической жизни, но сгорали, как свечки. Потому что у власти всегда плотной кучей стояли Они и бдительно охраняли свои интересы.
Сословием, а затем классом и позднее нацией внутри нации Мы стали только, начиная с пушкинских времен. Два мощных стимулятора — любовь к образованию и развитое ЧСД — довольно быстро уравняли Наши и Их силы, и с 14 декабря 1825 года две России находятся в состоянии вечной войны — обычно холодной, но иногда и настоящей.
Было всё: и террор с обеих сторон, и революции, и гражданская война, и массовые репрессии. К власти приходили то приверженцы нашей России — и тогда происходили реформы, то сторонники той России — и тогда наступала реакция.
Один раз, в очередной раз победив, Они попытались истребить Наших полностью и сделать Россию страной однородной, но на месте старого образованного класса вырос новый — и стал ненавидеть Их с прежней страстью.
Главная проблема мне видится в том, что ненависть эта никуда не девается. Вот и сейчас она разгорается с новой силой. Власть у Них, они лишают Нас голоса, профессии, свободы. А Мы им грозим: погодите, мол, будет и на Нашей улице праздник. Конечно, будет, куда он денется. Но вражда двух голов на этом не закончится. И на следующем этапе всё отыграется обратно.
Как этого избежать? Как примирить две головы или хотя бы приучить их не грызть друг друга? Вот о чем я в последнее время думаю.
Ведь твоей «информационной свободой» Их, Тех, не переделаешь. Они располагают информацией не меньше, чем мы с тобой.
Могут две российские головы договориться, или это утопия? Если могут, то как?
М.Ш.
Кажется, в этом мы сходимся: нынешний намордник долго не продержится, ведь ни один Бокасса на свете еще не правил вечно — и вот тогда наступит момент истины. Если Их, Тех, не переделаешь, то на первых же свободных выборах они снова изберут себе новый намордник. И себе и нам.
А что касается информации, то тут как раз все наоборот. Они судят обо всем — в том числе и о нас — только по помоям из ящика. Согласен с тобой, в одночасье никакая информация большого результата не может дать. Но вот если в течение, предположим, года, та, вторая голова будет смотреть по телевизору не то, чем сейчас затыкают пробоину в трюме, а свободные дебаты свободных людей, то кто знает, может что-то и изменится. И тогда станет возможен диалог. Раньше это называлось прекрасным словом просвещение. Другого пути я не вижу.
А вот сделать так, чтобы наперсточники, облепившие трон, пустили свободное слово в эфир, вот это, скорее, пока утопия. Они ведь понимают только злобу, жестокость и силу. Благородство и порядочность для них — слабость лохов. Мы же через все это проходили. Они уступят только тем, кто злобнее, сильнее, подлее. То есть, чтобы победить их, нужно сперва стать ими. Хуже них. А Чехов супротив Дзержинского, давно известно, всё равно, что плотник супротив столяра…
Так что две российских головы договориться могли бы. Но им не дают те, кто больше всего этого боится — временщики в Кремле.
Рано или поздно, время их, конечно, кончится. Вот бы ускорить! Но как? Опять проклятые русские вопросы: как рубить головы дракону, чтобы при этом самому не становиться драконом? А мирный протест, хоть ты тресни, они не понимают. Мы — не индусы супротив англичан.
Ну так что, исчерпал себя мирный протест? Или он еще по-настоящему и не начинался?
Г.Ч.
Нам с тобой видится анатомия российского общества несколько по-разному. Ты, по-моему, считаешь, что Они и Народ — это мейнстрим, а Мы — принесенная заморским ветром девиация. Может быть, в чаадаевские времена так и было. Но в современной России, по моему убеждению, Мы и Они — это именно две головы, каждая из которых пытается убедить Тело (большинство населения) в своей правоте. Принципиальная разница моей и твоей позиций в том, что твоя изначально пессимистична, а моя допускает хэппи-энд.
Но меня сейчас занимает другое.
Вот ты говоришь: «наперсточники, облепившие трон», «рубить головы дракону», «они понимают только злобу, жестокость и силу». Это язык войны, всё той же нескончаемой войны. Я и сам в ней активно поучаствовал. Например, придумал для двух «голов» красноречивые названия — «аристократия» (это Мы) и «арЕстократия» (это Они). То есть Они — плохие, а Мы происходим от слова «аристос», «лучшее».
Но, знаешь, вся эта брань вдруг стала казаться мне контрпродуктивной.
Во-первых, как-то неправильно самим объявлять себя «лучше» — это пускай потомки решают, кто был хороший, а кто плохой.
Во-вторых, неправда, что в Их арсенале нет других средств кроме запугивания и выкручивания рук.
И вообще всё не такое уж черно-белое.
Среди Наших попадаются, и в немалом количестве, люди низкие и продажные; среди Них подчас встречаются люди убежденные и бескорыстные.
Да, когда наверху Они, то правят жестко и по временам жестоко, но и Наши в статусе победителей тоже не Сахары Медовичи. Крови Наши проливали несравненно меньше (хотя в эпоху народовольцев с эсерами или в октябре девяносто третьего тоже не миндальничали). Зато Мы добирали моральным втаптыванием врагов в грязь, а иногда и прямым электоральным жульничеством, как в девяносто шестом. (Ну да, по сравнению с чуровскими выборами чубайсовские кажутся милым детским поджухиванием, но ведь в стране впервые происходили демократические выборы президента — и вышла этакая пакость).
Поразительно, что мне понадобилось прожить на свете больше полувека, чтобы вообще об этом задуматься. Мысль вроде бы простая, но я никак не могу уместить ее в голове.
А что если не стремиться к окончательной победе над Ними? Что если научиться как-то терпеть друг друга?
Я понимаю, что говорю вещи в условиях разгула реакции ужасно несвоевременные, поэтому во избежание недоразумений поясню. Речь не про нынешний момент, когда Они совершенно распоясались и любое движение с Нашей стороны в сторону компромисса будет воспринято обществом как капитуляция. Конечно, удар нужно держать и выдержать. Выдержим. Видали Мы за двести лет атаки и посерьезней. Но когда Наша сила начнет прибывать, а Их сила убывать — не попробовать ли Нам, сторонникам прав личности, найти общий язык с Ними, сторонниками государственного принуждения? Не оставить ли в стороне то, что нас разъединяет, и не попытаться ли найти какие-то точки соприкосновения?
