На протяжении всего пребывания в Ингольштадте Тухачевский настойчиво лез на рожон. Это объяснялось не столько юношеским протестным задором, сколько, как он сам впоследствии признавался однополчанам, желанием попасть в тюрьму, которая охранялась менее строго, чем лагерь. Сохранилось письмо Тухачевского, адресованное коменданту форта. Форма и содержание этого документа беспрецедентны не только по подчеркнутому несоблюдению субординации, но и по мотивировке недовольства:
«Сегодня, во время поисков подкопов, низшие чины Германской Службы отодрали занавески, защищающие меня от тяги из окна, и разбросали все мои вещи на столе. По уходе они ничего не поставили на место и не устроили. Все это произошло в моем отсутствии, и когда я возвратился, я нашел все в ужаснейшем беспорядке.
Предполагая, что производство этих поисков не имеет целью устройство беспорядка, и считая такое отношение низших чинов к офицеру оскорблением, я письменно заявляю об этом, прошу разбора этого дела и ограждения меня в будущем от подобного произвола.
Подпоручик Тухачевский 20 марта 1917 года»24 Искать подкоп представители Германской службы охраны лагеря начали отнюдь не по наитию. Незадолго до того Тухачевский и его товарищи, вероятно, вспомнив графа Монте–Кристо, решили прорыть лаз на свободу. Они «ночью, раздвинув доски пола, рыли подкоп, днем тайно выносили землю. Кончилась эта попытка неудачей»25. Как не вспомнить меткое наблюдение одного из приятелей Тухачевского по ГХ форту: «В его поведении многое было навеяно литературой»26. Среди любимых писателей Тухачевского того времени Гамсун, Чехов, немецкие романтики, конечно, Достоевский и только входящий в моду футурист Маяковский. Не забыта мировая военная история: настольная книга русского подпоручика — «Мемориал Святой Елены» Лас–Каза, разумеется, на французском. Столь прихотливый набор пристрастий свидетельствует не только о разносторонней начитанности (культ чтения, как уже упоминалось, формировался в доме Тухачевских несколькими поколениями), но и о склонности к героико–романтической литературе с ярко выраженным личностным началом, и об открытости новому. «Амплитуда» — от сдержанной поэтики Гамсуна до жесткого социального психологизма Достоевского. Между этими полюсами — сам двадцатитрехлетний Тухачевский.
Потребность в чтении удовлетворялась вполне — даже «книжный гурман» де Голль писал родным, что в форте оборудована хорошая библиотека27. Библиотеки в немецких лагерях, в том числе и в Ингольштадте, были организованы самими военнопленными с помощью благотворительных обществ. Офицеры, в основном пожилые, покупали за свой счет книги на сумму в среднем до 1000 марок в месяц[ 12 ]. В Ингольштадтском барачном лагере имелась читальня и библиотека.
В фортах также были созданы библиотеки. Библиотека форта Орфф, например, располагала 750 французскими и 650 русскими книгами, форта VII — 1100 книг, «в основном, романы, далее — исторические и философские произведения »28, преимущественно на французском языке. В библиотеках каждого форта имелся читальный зал, для освещения которого предусматривалась дополнительная доза керосина.
В Ингольштад поступали только журналы и газеты, лояльно настроенные к Германии или прошедшие цензуру.
К последним относились «Русские ведомости», «Le Buxellois» и «Gazette de Loraine». В начале, по указанию военного министерства, несколько экземпляров давались библиотекам бесплатно, позже число бесплатных поступлений сократилось до двух экземпляров, направлявшихся уже не в библиотеки, а в комендатуру лагерей.
Тухачевский входил в число политизированных пленников, регулярно следивших за происходящим на фронтах и в тылу и по вечерам бурно обсуждавших новости. Ситуацию в армии, ее поражения и затянувшуюся войну он переживал крайне остро. Февральская революция, падение монархии, возвышение Керенского, ставшего главой Временного правительства, многим пленникам–соотечественникам Тухачевского показались обнадеживающими. Со злой иронией относившийся к «беспомощному самодержцу » подпоручик Тухачевский, якобы, по мемуарным свидетельствам белоэмигрантов, «был первым сорвавшим с себя погоны и нацепившим красный бант»29. Ненавидевшие Тухачевского его бывшие соотечественники искажали факты в угоду пристрастиям: находящиеся в плену офицеры были обязаны в соответствии с лагерными порядками ходить без погон, потому даже при желании сорвать с себя погоны Тухачевский не смог бы. Что до истинного отношения к погонам, то характерен эпизод, в действительности произошедший с Тухачевским вскоре после того, как он попал в плен:
«Я был… отправлен в солдатский лагерь Губен на солдатское довольствие за отказ снять погоны. Через месяц погоны были сняты силой»30.
А вот красный бант в связи с февральской революцией — вполне возможен…
Свидетельство самого Тухачевского:
«Впервые серьезно стал интересоваться политикой с Февральской революции, когда и началось мое знакомство с основами марксизма.
Оторванный от России и имея лишь немецкие газеты, не дававшие полного представления о развитии революции, я сочувствовал в первые дни эсерам, но скоро отказ последних от принятия государственной власти в руки социалистов дискредитировал их в моих гла зах. Тому же содействовало и знакомство с учением Маркса, последователем которого я становился»31.
Тухачевский начал внимательно отслеживать деятельность большевиков в России. Агитационная литература, в том числе социал–демократическая, проникала в лагерь из Швейцарии. Проблем с изучением марксизма у Тухачевского, хорошо знавшего немецкий, не было. Да и программа, и брошюры с постулатами политической деятельности РСДРП также, вероятнее всего, попадали в Ингольштадт из Цюриха. Н. К. Крупская писала в воспоминаниях:
«Еще когда мы жили в Берне, начата была и довольно широко поставлена переписка с русскими пленниками, томившимися в немецких лагерях. Материальная помощь, конечно, не могла быть очень велика, но мы помогали чем могли, писали им письма, посылали литературу»32.
Свойственный молодости максимализм помноженный на стремление к лидерству, усиленное годами вынужденного лагерного бездействия… Радикализм формирующегося политического кредо двадцатитрехлетнего Тухачевского вполне объясним. Весьма характерно, что Тухачевский, сам того не зная, солидаризировался с той частью российской интеллигенции, которая изначально сочувствовала либеральным политикам, но отвернулась от них из–за их властебоязни. Собственно, эта властебоязнь, как показали последующие события, и привела страну к революционному тупику. Тухачевскому импонировали те, кто был готов к решительным, хоть и жестоким действиям.
Первую — «лингвистическую» — смену настроений Тухачевского зафиксировали его французские друзья:
«Хозяева называли меня по–прежнему «Ваше благородие», но я их назвал «товарищами», — рассказывал Тухачевский Реми Руру, вернувшись с обеда из соседнего каземата, где находились его русские приятели.
«Однажды, — вспоминал Рур, — я застал Михаила Тухачевского очень увлеченного конструированием из цветного картона страшного идола. Горящие глаза, вылезающие из орбит, причудливый и ужасный нос. Рот зиял черным отверстием. Подобие митры держалось наклеенным на голову с огромными ушами. Руки сжимали шар или бомбу… Распухшие ноги исчезали в красном постаменте… Тухачевский пояснил: «Это — Перун. Могущественная личность. Это — бог войны и смерти». И Михаил встал перед ним на колени с комической серьезностью. Я захохотал. «Не надо смеяться, — сказал он, поднявшись с колен. — Я же вам сказал, что славянам нужна новая религия. Им дают марксизм, но в этой теологии слишком много модернизма и цивилизации. Можно скрасить эту сторону марксизма, возвратившись одновременно к нашим славянским богам, которых христианство лишило их свойств и их силы, но которые они вновь приобретут. Есть Даждьбог — бог Солнца, Стрибог — бог Ветра, Велес — бог искусств и поэзии, наконец, Перун — бог грома и молнии. После раздумий я остановился на Перуне, поскольку марксизм, победив в России, развяжет беспощадные войны между людьми. Перуну я буду каждый день оказывать почести»»33.
Тухачевский шутил, но этой шуткой он серьезно и внятно обозначил свои политические симпатии, интуитивно предугадывая ближайшее будущее России. Ему нравилось эпатировать. «Кощунствуя спокойно и весело, он затем галантно осведомлялся: «Я вас не шокирую? Мне было бы очень досадно…»»34 Тухачевский в Ингольштадте увлекся резьбой, изготавливая забавные фигурки. Из плена домой в 1917 году он привез любимые игрушки — вырезанных им из дерева маленьких идолов…
Монотонность лагерных будней может тяжело сказываться на состоянии психики, — констатировала комендатура Ингольштадта. «Миновала вторая пасха во время моего пребывания в плену. Не могу утаить от вас, что испытываю огромную невыразимую тоску», — признавался родным Шарль де Голль35. Переклички членили дни на части. В декабре 1914 года в фортах VIII, IX, X переклички проходили в 9.00, 11.00, 14.00 и в 16.00, причем две из них — в казематах и две — во дворах фортов, «при неблагоприятной погоде» — под укрытием. Между поверками военнопленным разрешалась «ходьба». За нахождение вне каземата после 16.00 военнопленный мог быть наказан, вплоть до расстрела36. В начале 1915 года «психическая»
