Немецкий офицер очень разозлился, а переводчик грубо оттащил меня от «делегации " и прогнал.
На следующий день, утром, к моему двору подъехала машина, в которой был офицер гестапо. Разыскав меня во дворе, он объявил, что я арестован, посадил в машину и увез в смоленскую тюрьму…
Вопрос. О чем вас в этот раз допрашивало гестапо?
Ответ. После моего ареста я много раз вызывался на допросы, но меня больше били, чем допрашивали. Первый раз вызвали, сильно избили и обругали, заявляя, что я их подвел, и потом отправили в камеру.
При следующем вызове мне сказали, что я должен публично заявлять о том, что являюсь очевидцем расстрела польских офицеров большевиками, и что до тех пор, пока гестапо не убедится, что я это буду добросовестно делать, я не буду освобожден из тюрьмы. Я заявил офицеру, что лучше буду сидеть в тюрьме, чем говорить людям в глаза ложь. После этого меня сильно избили.
Таких допросов, сопровождавшихся побоями, было несколько, в результате я совершенно обессилел, стал плохо слышать и не мог двигать правой рукой.
Примерно через месяц после моего ареста немецкий офицер вызвал меня и сказал: «Вот видите, Киселев, к чему привело ваше упрямство. Мы решили казнить вас. Утром привезем в катынский лес и повесим». Я просил офицера не делать этого, стал убеждать его, что я не подхожу для роли «очевидца " расстрела, так как вообще врать не умею и поэтому снова что-нибудь напутаю. Через несколько минут в кабинет вошли солдаты и стали избивать меня резиновыми дубинками.
Не выдержав побоев и истязаний, я дал согласие выступать публично с вымышленным рассказом о расстреле поляков большевиками. После этого я был освобожден из тюрьмы с условием — по первому требованию немцев выступать перед «делегациями " в Катынском лесу…
В каждом случае перед тем, как вести меня в лес к раскопкам могил, переводчик приходил ко мне домой, вызывал во двор, отводил в сторону, чтобы никто не слышал, и в течение получаса заставлял заучивать наизусть все, что мне нужно будет говорить о якобы имевшем место расстреле НКВД польских офицеров в 1940 году.
Вопрос. Уточните, что именно вам нужно было рассказывать?
Ответ. Я вспоминаю, что переводчик говорил мне примерно следующее: «Я живу на хуторе в районе Козьих Гор, недалеко от дачи НКВД. Весной 1940 г. я видел, как свозили в лес поляков и по ночам их там расстреливали». И обязательно нужно было дословно заявить, что «это дело рук НКВД».
После того, как я заучивал то, что мне говорил переводчик, он отводил меня в лес к разрытым могилам и заставлял повторять все это в присутствии прибывших «делегаций». Мои рассказы строго контролировались и направлялись переводчиком гестапо.
Однажды я выступал перед какой-то «делегацией " и мне задали вопрос: видел ли я лично этих поляков до расстрела их большевиками. Я не был подготовлен к такому вопросу и ответил как было в действительности, т. е., что видел польских военнопленных до начала войны, как они работали на дорогах. Тогда переводчик грубо оттащил меня в сторону и прогнал домой.
Прошу мне верить, что меня все время мучила совесть, так как я знал, что в действительности расстрел польских офицеров производился немцами в 1941 году, но у меня другого выхода не было, так как я постоянно находился под страхом повторного ареста и пыток».
Показания Киселева подтвердила его семья — жена, сын с невесткой, а также квартирант. Медицинское обследование, проведенное 25 декабря 1943 года, подтвердило увечья, которые он получил в гестапо — повреждение плеча и значительную потерю слуха. Кстати, «немецкие» показания хуторянина семья не подтверждала, хотя они жили на том же хуторе. Забыли спросить?
Конечно, НКВД мог ровно в такой же степени запугать старого крестьянина, как и гестапо (на самом деле, по-видимому, отделение ГФП). Удивительно другое — почему гестапо не сумело запугать сотню свидетелей, а у НКВД это получилось. Почему к немцам за вознаграждение не шли добровольцы-заявители, а к чекистам, едва те появились в Смоленске, таковые побежали без всяких наград?
Кстати, а как немцы вообще могли допустить, чтобы их главный свидетель попал в руки русских?
Как выяснилось, они и не собирались этого допускать. Незадолго перед отступлением Киселева искали — по-видимому, хотели взять с собой. Однако тот, как только его оставили в покое, тут же ушел в лес. Чем косвенно подтвердил советскую версию — ежели бы поляки на самом деле были расстреляны НКВД, едва ли он рискнул бы попасть в руки чекистов после такой явной измены. Немцы со злости сожгли его дом, но это было уже махание после драки кулаками…
Удалось установить и судьбу других свидетелей — хоть они и не показали ничего ценного, однако ведь что-то у немцев подписывали… Первые двое, Годезов и Сильвестров, умерли в 1943 году, трое — Андреев, Жигулев и Кривозерцев — либо ушли с немцами, либо же были уведены насильно, и след их затерялся. Матвей Захаров, бывший сцепщик на станции Смоленск, работавший при немцах старостой деревни Новые Батеки, оказался предусмотрительнее и, как и Киселев, успел скрыться — уходить с новыми хозяевами он явно не желал, хотя не имел никаких гарантий, что не придется отвечать за сотрудничество с оккупантами.
Из показаний М. Захарова:
«В начале марта 1943 года ко мне на квартиру пришел сотрудник Гнездовского гестапо, фамилии его я не знаю, и сказал, что меня вызывает офицер.
Когда я пришел в гестапо, немецкий офицер через переводчика заявил мне: «Нам известно, что вы работали сцепщиком на станции Смоленск-Центральная и должны показать, что в 1940 году через Смоленск направлялись вагоны с военнопленными поляками на станцию Гнездово, после чего поляки были расстреляны в лесу у Козьих Гор
В ответ на это я заявил, что вагоны с поляками в 1940 году действительно проходили через Смоленск по направлению на запад, но где была станция назначения — я не знаю…
Офицер сказал мне, что если я по-хорошему не желаю дать показания, то он заставит сделать это по принуждению. После этих слов он взял резиновую дубинку и начал меня избивать. Затем меня положили на скамейку, и офицер вместе с переводчиком били меня. Сколько было нанесено ударов, я не помню, т. к. вскоре потерял сознание.
Когда я пришел в себя, офицер потребовал от меня подписать протокол допроса, и я смалодушничал, под воздействием побоев и угроз расстрела, дал ложные показания и подписал протокол. После подписания протокола я был из гестапо отпущен…
Через несколько дней после моего вызова в гестапо, примерно в середине марта 1943 года, ко мне на квартиру пришел переводчик и сказал, что я должен пойти к немецкому генералу и подтвердить там свои показания.
Когда мы пришли к генералу, он спросил у меня, подтверждаю ли я свои показания. Я сказал, что подтверждаю, т. к. еще в пути был предупрежден переводчиком, что если я откажусь подтвердить показания, то испытаю еще гораздо худшее, чем испытал в первый раз в гестапо.
Боясь повторения пыток, я ответил, что свои показания подтверждаю. Потом переводчик приказал мне поднять вверх правую руку и сказал мне, что я принял присягу и могу идти домой».
Впрочем, нельзя сказать, что немцы не пытались расширить круг своих свидетелей. Но почему-то получалось все время одно и то же… Ну не хотели люди говорить правду, и всё тут!
Из показаний С. В. Иванова, 1882 г. р., бывшего начальника станции Гнездово:
«Это было в марте 1943 года. Меня допрашивал немецкий офицер в присутствии переводчика. Расспросив меня, кто я такой и какую должность занимал на станции Гнезд&во до оккупации района немцами, офицер спросил меня, известно ли мне о том, что весной 1940 года на станцию Гнездово в нескольких поездах, большими партиями, прибыли военнопленные польские офицеры.
Я сказал, что об этом я знаю.
Тогда офицер спросил меня, известно ли мне, что большевики той же весной 1940 года, вскоре после прибытия польских офицеров, всех их расстреляли в Катынском лесу.
Я ответил, что об этом мне ничего не известно, и что этого не может быть потому; что прибывших весной 1940 года на станцию Гнездово военнопленных польских офицеров я встречал на протяжении 1940–1941 гг., вплоть до занятия немцами Смоленска, на дорожно-строительных работах.
Офицер тогда заявил мне, что если германский офицер утверждает, что поляки были расстреляны большевиками, это значит, так было на самом деле. «Поэтому, — продолжал офицер, — вам нечего бояться и вы можете со спокойной совестью подписать протокол, что военнопленные польские офицеры были расстреляны большевиками, и что вы являлись очевидцем этого
Я ответил ему, что я старик, мне уже 61 год и на старости лет я не хочу брать греха на душу. Я могу только показать, что военнопленные поляки действительно прибыли на станцию Гнездово весной 1940 года.
