[510]
Оазисов по Россіи было не мало. Можно привести лишнее еще свидѣтельство, интересное тѣм, что оно исходит от Коковцева. Он утверждает, что в деревнѣ, в которой он жил, было «совсѣм тихо и спокойно. Только чувствовалось недовѣріе».
Можно привести немало свидѣтельств в пользу того, что даже вопрос о «выкупѣ» в рядѣ мест крестьянами разрѣшался в пользу вознагражденія владѣльцев по «добросовѣстной, безкорыстной оцѣнкѣ» (Ярославск губ.).
В своей газетѣ «Дни» 5 Mapтa 33 г. Керенскій сдѣлал еще болѣe категорическое, граничащее с абсурдом заявленіе — по его словам, уничтоженіе частной собственности на землю Временное Правительство декретировало в мартѣ мѣсяцѣ.
В «Извѣстіях», т. е. тот же Стеклов писал об освобожденіи «завѣдомаго преступника», обвинявшегося «в самом тяжком преступленіи против народа».
См. мою книгу «Золотой нѣмецкій ключ» к большевицкой революціи. До пріѣзда Ленина единства среди большевиков не было. Были и свои «лѣвые» и свои «правые», боровшіеся против лозунга превращенія «имперіалистической войны в гражданскую». «Оборончески» настроенные элементы стояли и за поддержку Времен. Правительства. Расхожденіе опредѣлилось совершенно ясно на состоявшейся наканунѣ открытіи Совѣщанія Совѣтов партійной конференціи, гдѣ обсуждался проект вносимой большевиками на это совѣщаніе резолюціи. Средняя линія проходила через Каменева, он и выбран был докладчиком на Совѣщаніи.
Эта цифра очень показательна, если сравнить число большевицких представителей, офиціально засѣдавших в президіумѣ Совѣщанія — 4 на 6 меньшевиков и 2 эсэров.
«Внѣфракціонист» соц.-дем. из Гомеля Севрук, от имени большевизанствующей группы Совѣщанія, требовал, чтобы правительство, избранное, по соглашенію с Совѣтом, явилось на засѣданіе и дало бы «отчет» представителям революціонной Россіи. Баллотировкой предложеніе это было отвергнуто.
Имѣлась в виду интенсивная кампанія части петербургской печати против 8 часового рабочаго дня, создавшая довольно напряженную атмосферу в столицѣ и грозившая осложненіями в отношеніях между рабочими и солдатами (о ней было сказано в связи с разсмотрѣніем вопросов касающихся войны).
Не надо забывать, что в это время еще продолжались переговоры относительно объединенія двух разошедшихся фракцій соц. демократіи.
Вывод, который можно сдѣлать из стенографическаго отчета, не совпадает с впечатлѣніями мемуариста, смотрѣвшаго на событія под углом своего «лѣваго» міросозерцанія — для Суханова выступленія «справа» поддерживались на собраніи незначительным меньшинством или буржуазными элементами.
У Милюкова, пользовавшагося, очевидно, современным отчетом какой-нибудь «буржуазной» газеты, пренія изложены слишком сумарно и неточно: в текстѣ историка фигурируют ораторы, которых нѣт в стенографическом отчетѣ.
См. ниже относительно обостренных отношеній между «рабочими» делегатами и «солдатами».
Вѣроятно, руководители сами не имѣли отчетливаго представленія, потому что практическіе вопросы разрѣшались с быстротою курьерскаго поѣзда, по выраженіе одного из делегатов. Так, напр., при протестѣ представителей многотысячнаго бакинскаго пролетаріата и многотысячнаго кіевскаго гарнизона, отказавшихся участвовать в баллотировкѣ, принималось требованіе к правительству об «отчужденія» в пользу націи сверхприбыли промышленников: «такой колоссальной важности документ не может быть принят без обсужденія» — заявили протестанты.
В такой странной многообѣщающей формѣ (в чем повинен, быть может, протоколист) очевидно было передано пожеланіе Правительства имѣть «совѣтскаго» министра труда, о чем, по свидѣтельству Суханова, не раз потом говорил («требовал») Коновалов в Контактной Комиссіи.
По воспоминаніям самого мемуариста можно установить, что, быть может, это было и не совсѣм так. Никчемная исторія с ген. Ивановым служит наилучшей иллюстраціей. Арестованный в Кіевѣ (по его словам, арест мотивировался Исполнительным Комитетом необходимостью оградить его от эксцессов), Иванов был переведен в Петербург, гдѣ попал в пресловутый министерскій павильон». 24-го с него была взята подписка о невыѣздѣ и на вѣрность Временному Правительству. Как сообщали газеты, Иванов останется на свободѣ «под личным наблюденіем министра юстиціи» (его дѣло разсматривалось в Гр. Сл. Ком.). «Извѣстія», т. е., Стеклов, негодующе писали, что «освобожденіе такого опаснаго врага народа, представляется совершенно непонятным», и что такія дѣла не должны рѣшаться «по домашнему»... Правительство обязано было опубликовать «сообщеніе по этому дѣлу и на всяком случаѣ довести об этом до свѣдѣнія Исполнительнаго Комитета». В докладѣ на Совѣщаніи Совѣтов Стеклов говорил, что «под вліяніем освобожденія Иванова «мы» (очевидно, через Конт. Комиссію) предъявляли Правительству в болѣе настоятельной формѣ требованіе осуществить... «обѣщаніе» издать декрет объявляющій злоумышляющих генералов «внѣ закона». «В концѣ концов — утверждал докладчик — под нашим давленіем Правительство поручило министру юстиціи этот декрет издать по соглашенію с Исп. Комитетом». Но декрет так и не был издан—жаловался Стеклов. В данном случаѣ Суханов, якобы чуждый полицейскому умонастроенію Стеклова, был всецѣло на его сторонѣ не только в силу протеста против «безудержнаго ген.-прокурорскаго произвола министра (не было большаго основанія освобождать Иванова, чѣм многих и многих сидящих в Петропавловской крѣпости), но и потому, что надо было считаться с «психологіей масс», безконечно реагировавших на освобожденіе ген. Иванова в силу характера «его преступленія» — он мог быть... разстрѣлян без суда, — утверждали «Извѣстія». «Психологія масс», на которую ссылается Суханов, для нас наиболѣе интересна. «Гуманная выходка Керенскаго переполнила чашу». Министра «от демократіи» стали громко требовать к отвѣту. Предлагали офиціально вызвать его в Исполнительный Комитет. Это требованіе уже было извѣстно Керенскому. Но Керенскій не желал знать Исполнительный Комитет... Он явился в Таврическій дворец, «прошел прямо в бѣлый зал, гдѣ происходило засѣданіе солдатской секціи, произнес там рѣчь, пожал бурю аплодисментов и уѣхал». Произнес Керенскій, конечно, демагогическую рѣчь — довольно элементарную по газетному отчету. Он объяснил, что раньше не имѣл возможности посѣтить представителей той среды, из которой вышел, что он и раньше в Государственной Думѣ отстаивал солдатскій вопрос, что он первый вывел 27-го революціонныя войска, что, как представитель интересов демократіи, он добился того, что Россія отказалась от всяких завоевательных стремленій, что, как генерал-прокурор, он держит в руках всѣх врагов отечества, что пришел он не оправдываться и не позволит не довѣрять себѣ и тѣм оскорблять всю русскую демократію, что он просит или исключить его из своей среды или безусловно ему довѣрять: «если будут сомнѣнія, придите ко мнѣ днем и ночью, и мы с вами сговоримся». Зал дрожит от овацій, раздаются крики: «вѣрим, вся армія с вами». Министра подхватывают на руки и выносят из зала... «Люди, желающіе внести раздор...» были посрамлены.
Был сообщен факт, что Стеклов поспѣшил у революціоннаго правительства легализировать для паспорта свой литературный псевдоним, офиціально отказавшись от природной фамиліи — Нахамкес, о чем безуспѣшно «всеподданнѣйше» ходатайствовал перед старым правительством. Моральный облик «весьма выдающейся фигуры» в революціи — откровенно циничный — выступил еще с большей яркостью. Против Стеклова в Исполнительном Комитетѣ открыто выступил Церетелли, однако, «лѣвые» настойчиво поддержали кандидатуру своего попутчика, считая, что личная біографія этого «кочевника» среди интернаціональных групп никакого «общественнаго значенія» не имѣет. Стеклов не был дезавуирован и остался членом бюро Исполнительнаго Комитета и одним из редакторов офиціальных «Извѣстій» — он был лишен только тѣх полномочій, которыя имѣл в редакціи в силу положенія «комиссара» Исполнительнаго Комитета.
В связи с этим нельзя не отмѣтить, указанія Суханова на полное бездѣйствіе созданной при Совѣтѣ «Комиссіи законодательных предположеній».
