Все вроде правильно. Если учесть, почем на базаре хлеб, выходило, что Севка зарабатывает только-только себе на пропитание. Сколько ж ему сидеть в Гусаках?
Заводить разговор с хозяином Севка постеснялся. Намекнул как-то Порфирию, а тот лишь хмыкнул в ответ:
- Егор хитрее сатаны. Думаешь, пожалел тебя, когда заплатил вперед? Этот жалельщик знай кругом себя силки расставляет.
Но все же решил Порфирий прощупать хозяина и спросил при случае напрямик:
- Сколько тебе Савостьян задолжал?
Тот глянул косо, помолчал.
- Это не твоя печаль, - ответил. - Пропадут денежки, так мои.
- Твои не пропадут! Не такой ты, чтоб щвыряться... А хлопец должон знать свой срок. Сам не назначишь, гляди, как бы волостной комиссар заместо тебя не постарался.
"Во-он какой разговор! - подумал Егор Лукич, закипая. - Да я б эту комиссарскую власть..." Но сдержался, не показал мельнику своей бессильной ярости. Лишь недобро усмехнулся, пообещал:
- Назначу срок, как же без этого? Только уж не тебе, старый мухомор, об том стану докладывать.
И назначил. Утречком, когда Севке осталось вскинуть на спину торбу с продуктами и бежать на мельницу, Егор Лукич неожиданно зазвал его в свою светелку.
- Развяжи-ка, - приказал. - Хочу полюбопытствовать, справно ли кормятся у меня работники.
Достал буханку хлеба, примял пальцем - не черствая ли? Выкатил себе на колени тугой кочан капусты. Развернул из тряпицы кусок сала, понюхал, подкинул на ладони, как бы взвешивая.
- Не обижает харчами Степанида? Не жмотничает?
- Что вы! - удивился Севка. - Во как сыты! - провел он ребром ладони на уровне рта.
Довольный Егор Лукич собственноручно уложил в торбу продукты, завязал, приступил к разговору.
- Скажи мне, Савостьян, какая по нынешним временам в нашем обиходе самая дорогая вещь?
- Н-не знаю, - запнулся Севка. - Может, мельница...
- Мельница? Не угадал. Та хоть зерном кормится, зато отдает мукой. Есть, брат, особая мельница: сколько в нее добра ни пихай - никакой отдачи! Не догадался?
- Нет.
- Брюхо - вот какая вещь! Ты прикинь-ка. Если по базарным ценам, так оно, считай, и не золотое даже, а брильянтовое.
Смекнул Севка, что поторопился расхваливать хозяйские харчи. Но не хаять же их теперь.
- Это я к тому, - продолжал хозяин, - чтоб без обиды назначить тебе срок службы. По-твоему, когда мы должны стать квиты?
- Не знаю! - пожал плечами Севка.
- А я знаю, подсчитал. Если взять в расчет, что сестренка твоя покамест еще своих харчей не оправдывает, - будем квиты не раньше петрова дня. Останется за тобой какая-то безделица, да уж ладно - для ровного счету петров день!
"Петров! - подумал Севка. - Вся зима пройдет и половина будущего лета".
Закинул за плечи котомку, молча вышел за дверь. Что ж поделать, когда у хозяина брильянтовые харчи!
С наступлением зимы воды в Крапивне поубавилось. Случалось, завозчики, особенно дальние, жили на мельнице по три, по четыре дня дожидались очереди.
В завозчицкой избе было не продохнуть от духоты и самосадного дыма. Долгими вечерами велись нескончаемые разговоры обо всем. О видах на урожай будущего года, о ценах на зерно, на мочалу, об охоте на зайца, на белку, на сохатого. Но чаще всего говорилось про войну. Носились разные слухи, а толком никто ничего не знал: газеты до Гусаков не доходили.
Один завозчик уверял, что слыхал в Тобольске от верного человека, будто семеновцев выбили из Читы и Советская власть утвердилась сквозь по всему Забайкалью.
Другой божился, что это сущая брехня, что атаман Семенов, слава богу, жив-здоров и к весне обещался быть со своим войском в Иркутске.
Севка в разговоры не встревал, но, как говорится, мотал на ус, понимал, почему одни лютуют на Советскую власть и нахваливают Семенова, а другие ждут не дождутся, когда этому атаману придет конец. Сам он твердо знал, какую сторону держать.
Вместе с продуктами принес как-то Севка в торбе книжку. Толстая, в зеленом коленкоровом переплете, а корешок и уголки кожаные. Зина раскопала на чердаке сундучок с книгами хозяйского сына-гимназиста, и Севке приглянулась эта, с непонятным словом "Гоголь", вдавленным в корешок.
Вечером Севка примостился в углу под лампой и, шевеля губами, начал читать.
Среди завозчиков шел спор. Старый мужик Данила Свинарев стоял возле стола спиной к Севке и, осердясь, кричал:
- Ты, Кузьма, не сепети, а послушай-ка. У них это называется разверстка, а по-нашему - разбой. Ввалились ко мне двое с винтовками. А с ними за понятого наш деревенский Тришка. Есть у нас такой хозяин - одна заплата на другой. Хороший-то мужик разве на грабеж пойдет? И вот кричат мне: "Даешь хлеб!" А какой у меня хлеб? "Нате, - говорю, - ключи от амбара". Думал, посовестятся, да, видно, не таковские. Сгребли ключи - и в амбар. А там ни зерна! Тришка стоит, зенками ворочает. А те ему: "Олух ты царя небесного!"
- Выходит, припрятал хлебушко, - кольнул Данилу глазами тощий, побитый оспой Кузьма.
- Что ты, какой хлеб?
- Врешь, борода! А что ж ты привез молоть на пароконной подводе? Или соседи дали на бедность?
Данила не ожидал такого оборота. Скользнул глазами по завозчикам, выискивая, не поддакнет ли ему кто. И в эту минуту у него за спиной захохотал Севка.
Вздрогнул Данила, крутнулся волчком. Разинул рот и не знает, что сказать. Онемел!
А Севка припал к книжке и знай заливается.
- Негоже так, - пробасил Порфирий. - Данила в прадеды тебе годится.
- А я вовсе и не над дедом Данилой, - поднял глаза Севка. - Это в книжке такое напечатано! Тетка Солоха своих кавалеров - в мешок. Дьяка под низ, сверху Чуба. А тут еще и третий стучится в сенях.
- Что за тетка Солоха? Какой Чуб? - спросил Порфирий.
- Да здесь же! - ткнул Севка в страницу. - Почитать? Обхохочетесь.
Порфирий оглянулся:
- Как, мужики? Чем зря языками молоть, может, послушаем, про что умные люди в книгах пишут.
- Валяй, паря! В книжках оно и дельное случается.
Выждал Севка тишины, начал читать. Время от времени поднимает глаза, удивляется, глядя на завозчиков. Примолкли, даже цигарки погасили, позабыв, где сидят. Для них тут сейчас не завозчицкая изба, а морозная, вся в сугробах улица украинского села. Разгуливают озорные парубки и дивчины, бредут в шинок охочие до выпивки пожилые усатые козаки, в звездное небо взвивается верхом на черте деревенский кузнец, силач и красавец Вакула. От души хочется всем, чтоб удалось кузнецу добыть для своей возлюбленной черевички с царицыной ноги. Что ж поделать, если без этих черевичек капризная Оксана не соглашается любить Вакулу!
Никогда еще Севка так долго не читал. У него уж и в горле пересохло, и строчки начали двоиться. Но не оторваться.
- Хватит! - скомандовал наконец Порфирий. - Слов нет, книжка завлекательная. Но время-то уж за полночь. Будем живы - завтра почитаем.
Завозчики неохотно начали укладываться, толкуя о прочитанном.
- Вот жили люди! - дивился старый Данила. - Были сыты и пьяны и не знали этой, как ее... продразверстки. А черти и ведьмы все-таки, значит, есть на свете, раз про них в книге прописано.
Наутро пришел на мельницу Егор Лукич. Узнав, что до поздней ночи Севка читал завозчикам книжку, он было вознамерился отругать его: нечего, мол, впустую керосин изводить! Но послушал мужиков и раздумал.
- Работник у тебя, Егор, справный парень! - нахваливал Севку старый Данила. - По печатному читает, чисто кружево плетет, шельмец! Книжка, она вроде бы и не сурьезная, а скажи как захватила. Я уж и очередь свою перепустил, решил остаться еще на ночь. Беспременно хочется узнать, добудет ли тот кузнец с чертом царицыны черевички.
Тут и сообразил хозяин, что Севку ему ругать нет никакого резона. Если раньше у него приманкой для завозчиков служил один Порфирий, то теперь будет еще и Севка. Как узнают мужики, что на мельнице в Гусаках завозчики не томятся от скуки, а слушают чтение, к нему попрет молоть вся округа. Пусть тогда потягаются с ним окрестные хозяева мельниц!
Вечером Егор Лукич, как бы невзначай, заглянул в завозчицкую, присел на краешек нар у порога. Ему были видны лишь затылки и спины мужиков, сгрудившихся вокруг стола, да слышался Севкин голос: "Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать. Из чего, не во гнев будь сказано вашей милости, сделаны черевички, что на ваших ногах?.."
К удивлению своему, Егор Лукич увидел не только приезжих, но и своих односельчан. Среди лохматых, припудренных мукой треухов на глаза ему попался даже бабий платок.
Вечер к вечеру, страница к странице. В толстой книге уже много прочитано. Но, к радости Севки и Порфирия, много еще и не читано. Это завозчики меняются: приедут-уедут. А Севка с Порфирием каждый вечер здесь. Зачастила и гусаковская молодежь - парни и девчата. Наскоро справят немудрые зимние дела по хозяйству, чтоб старики не ворчали, и - на мельницу. Сядут на лавку, выпростают уши из-под шапок да платков и готовы слушать хоть до петухов.
