Сразу после провозглашения его императором Константин, естественно, отправил послание своему соправителю августу Галерию, чья резиденция находилась теперь в Никомедии (совр. Измит), на берегу Боспора. Но Галерий, очень неохотно согласившийся признать его цезарем, категорически отказался видеть в нем августа, уже назначив таковым некоего Валерия Лициниана, именовавшегося также Лицинием, одного из своих давних собутыльников. Кажется, Константин не проявил особого беспокойства из-за этого. Возможно, он еще не чувствовал себя годным для высшей власти. Во всяком случае, он оставался в Британии и Галлии в течение шести месяцев, управляя этими двумя провинциями мудро и умело. Только после смерти Галерия в 311 г. он начал готовиться к тому, чтобы провозгласить себя императором, и не раньше лета 312 г. пересек Альпы, двигаясь на своего первого и наиболее опасного соперника, собственного тестя Максенция, сына старого соратника Диоклетиана, императора Максимиана.[77]
Две армии встретились 27 октября 312 г. н. э. в семи-восьми милях к северо-востоку от Рима, где над Тибром пролегает мост Мильвио.[78] Сражение у Мульвийского моста прежде всего вспоминается в связи с легендой, рассказанной современником Константина, епископом Евсевием Кесарийским, который, по его словам, от самого императора слышал, что «уже после полудня, когда солнце начинает клониться к закату, он собственными глазами увидел в небе выше солнца образ сияющего креста, на котором была начертана надпись „Сим победиши“ [hoc vinces]. Это зрелище привело его в изумление, и его армию тоже».[79]
Вдохновленный, как он уверял, этим видением, Константин нанес сокрушительный удар армии своего тестя и обратил ее в бегство, гоня вражеских воинов на юг, к старому мосту. Здесь было тесно, и Максенций на случай поражения приказал сделать рядом с Мульвийским мостом другой, наплавной мост, по которому мог бы при необходимости отступить, сохраняя порядок, и затем сломать его посредине, чтобы предотвратить преследование. Уцелевшие воины армии Максенция двинулись по нему, и все могло бы кончиться хорошо, если бы инженеры, ответственные за мост, не потеряли голову и не извлекли болты слишком рано. Внезапно вся конструкция обрушилась в быстротекущую реку. Те, кто еще не ступил на новый мост, в ужасе устремились к старой каменной переправе, и это привело к роковым последствиям. Была такая теснота, что многие оказались задавлены насмерть, кого-то затоптали, других просто выталкивали в реку, несшую свои воды внизу. Среди последних оказался и сам Максенций, чье тело позднее течением прибило к берегу. Его отрубленную голову, насаженную на копье, несли перед Константином во время его вступления в Рим.
Победа у Мульвийского моста сделала Константина полновластным повелителем западного мира от Атлантического океана до Адриатического моря, от вала Адриана до гор Атласа. Трудно сказать, стала ли эта победа причиной его обращения в христианство, но с этого момента он становится активным защитником и патроном своих подданных — христиан. По возвращении в Рим Константин тотчас оказал помощь из своих личных средств двадцати пяти уже существовавшим церквам и нескольким новым. Он подарил только что избранному папе Мельхиаду старый дом семьи Латеран на холме Целий, который оставался дворцом пап в течение следующей тысячи лет. В дополнение к этому император приказал построить — опять-таки на собственные средства — первую из Константиновых базилик, храм Святого Иоанна Латеранского, который до сих пор является кафедральным собором города. Тем более удивительно, что изображения на его монетах последующих двенадцати лет связаны не с христианскими символами, а с популярным в то время культом Sol invictus — «непобедимого солнца»; также удивителен его отказ принять крещение, которое он откладывал четверть столетия, до своего последнего часа.
Та же осторожность чувствуется и в Медиоланском эдикте, который Константин издал совместно с другим августом (и к тому же зятем)[80], Лицинием, в 313 г., представляя его целью «обеспечение уважения и почтения к божественности; мы даруем христианам и всем остальным право на ту форму культа, которая им угодна, ибо какое бы божество ни обитало на небесах (курсив мой. — Дж. Н.), оно будет благосклонно к нам и ко всем, кто живет под нашею властью». Два августа могли договориться, когда речь шла о религиозной терпимости, но в других вопросах им не удавалось прийти к согласию и последовало десятилетие гражданской войны, прежде чем Константин смог окончательно сокрушить своего последнего соперника. Только в 323 г. он сумел установить мир во всей империи под своей единоличной властью.
К этому времени Константин стал уже полноценным христианином — разве только не по имени, но как раз в это время христианская церковь претерпела первый в своей истории великий раскол. Его виновником стал некий Арий, пресвитер Александрии, который считал, что Иисус Христос не единосущен Богу Отцу и не является одной из его ипостасей, но создан им в какой-то момент, чтобы стать орудием спасения мира. Таким образом, хотя и будучи совершенным человеком, Сын должен всегда подчиняться Отцу, имея природу скорее человеческую, нежели божественную. Последовавший диспут быстро стал cause celebre[81], когда Константин решил вмешаться. Он поступил так на Первом вселенском соборе, который состоялся между 20 мая и 19 июня 325 г. н. э. в Никее (совр. Изник) с участием примерно 300 епископов. Заседание открыл сам император, и именно он предложил включить в Символ веры ключевое слово homoousios, «единосущный», призванное описать отношение Бога Сына к Богу Отцу. Его принятие было почти равносильно осуждению арианства. Сила убеждения императора была такой, что к концу Собора только семнадцать участвовавших в нем епископов остались в оппозиции, а затем, в связи с угрозой изгнания и возможного отлучения от церкви, сократилось до двух.
Но Арий не прекратил борьбы, и это продолжалось где-то до 336 г. Во время последнего испытания его веры, когда он вел себя особенно дерзко благодаря защите со стороны последователей, он неожиданно отступился по зову сердца. И сразу же, как сказано, «низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его».[82]
Эта история, как можно предполагать, принадлежит перу главного оппонента Ария, александрийского архиепископа Афанасия, но малоприятные обстоятельства смерти засвидетельствованы слишком многими писателями-современниками, чтобы вызывать серьезные сомнения. Как и следовало ожидать, происшедшее приписали божественному возмездию: ссылка архиепископа на Библию давала понять, что Ария постигла судьба, подобная той, что выпала на долю Иуды Искариота.
Мечтам Константина о духовной гармонии среди христиан не суждено было сбыться при его жизни. И по сей день нам остается лишь ожидать этого.
Когда Константин обратил внимание на Византий, этот город существовал уже примерно тысячу лет. Согласно античной традиции его основал в 658 г. до н. э. некий Бизас в качестве мегарской колонии. Можно было почти не сомневаться, что небольшое греческое поселение на этом месте процветало уже в начале VI в. до н. э., и император, очевидно, не ошибся, выбрав место для новой столицы. Рим уже давно напоминал болото; никто из диоклетиановских тетрархов и не думал жить там. Главная угроза безопасности империи нависала теперь на восточной границе: сарматы на нижнем Дунае, остготы в северном Причерноморье и — представлявшие главную угрозу — персы: Сасанидская империя теперь простиралась от римских провинций Армении и Месопотамии до самого Гиндукуша. Но основания для переноса столицы носили не только стратегический характер. Фокус цивилизации неумолимо перемещался на восток. В интеллектуальном и культурном отношении Рим все более проигрывал новым прогрессивным учениям эллинистического мира. Римские учебные заведения и библиотеки все более уступали александрийским, пергамским и антиохийским. То же можно сказать и об экономике, поскольку сельскохозяйственные и минеральные ресурсы краев, известных pars orientalis[83], намного превосходили ресурсы Апеннинского полуострова с распространенной там малярией и сокращавшимся населением. Наконец, старые римские республиканские и языческие традиции не оставляли места для новой христианской империи Константина. Настало время начать все сначала.
Преимущества Византии как стратегического пункта прежде всего по отношению к восточным соседям были очевидны. Он расположен у порога Азии, на восточной оконечности треугольного выступа. С юга его омывают воды Пропонтиды (ныне Мраморное море), а с северо-востока — глубокого судоходного залива длиной примерно пять миль, известного с незапамятных времен как бухта Золотой Рог. Сама природа дала этому городу великолепную гавань, сделавшую его почти неприступной цитаделью, которой укрепления требовались только с западной стороны. Даже атака со стороны моря была достаточно сложным делом, поскольку Мраморное море находится под защитой двух длинных и узких проливов — Боспора (Босфора) на востоке и Геллеспонта (Дарданелл) на западе. Неудивительно, что беззаботность жителей Халкедона, основанного всего на семнадцать лет раньше Византия и находившегося напротив на низком и невыразительном берегу, вошла в поговорку.
