ИЗДАНИЕ ЖУРНАЛОВ В ГЕРМАНИИ, XVIII в.
Буржуазное просвещение создало массовую читающую публику, к услугам которой оказался быстро расширявшийся журнальный и книжный рынок. В XVIII в. в немецкоязычном регионе известно около 4 тыс. журналов. Распространенным типом издания был журнал на моральные темы. Дискутировались вопросы, которые определяли духовный горизонт немецкой культуры XVIII в. Так складывались идейные миры образованной буржуазии, для которой не существовало территориальных границ, но был единый язык — немецкий и которая формировала национальную культуру.
В результате немецкая нация возникла в умах образованных людей, и это была культурная нация, при отсутствии прямых политических действий. Поэтому вполне естественно, что ее олицетворяли не князья и герои войны, как во Франции или в Англии, — если не принимать во внимание Фридриха Великого, «философа из Сан-Суси», — а множество поэтов и философов. Гёте и Веймар были для немцев таким же символом нации, как король и Лондон для англичан, Наполеон и Париж для французов, а политическая раздробленность не воспринималась как бремя. На нее часто сетовали начиная со времен гуманистов, однако считалось, что покончит с ней вовсе не национально-государственное объединение, подобное Англии или Франции, а усиление солидарности князей и решительная поддержка императора. Зло видели не в территориальной фрагментации империи, а в эгоизме властей. Множество властителей, резиденций и конституций в границах империи считалось преимуществом. Поэтому деспотичному правлению, подытоживал Кристоф Мартин Виланд[26], следует поставить предел в той же мере, в какой естественное многообразие нравов и обычаев, а также театров и университетов благоприятствует культуре и гуманизму. Таким образом, благосостояние также будет распределено равномернее, нежели в государствах, в которых национальное богатство концентрируется в одном месте. Германия, утверждали Фридрих Шиллер и Вильгельм Гумбольдт, — это новая Греция в своем неслыханном культурном расцвете, бессильная, но богатая идеями. А новый Рим, стремящийся к гегемонии, в высшей степени организованный, цивилизованный, но безо всякой культуры, которой столь ревностно служили немцы, — это Франция.
Повсюду в Европе в последней трети XVIII в. участились волнения, городские и сельские восстания. Хотя большей частью они быстро подавлялись, но тем не менее создавали атмосферу всеобщей неуверенности. Кризисы такого рода, вызванные неурожаями и отсюда колебаниями цен на продовольствие, были известны со Средних веков, но до сих пор едва ли ставили под сомнение существование государственного и общественного строя. Теперь же ситуация стала меняться. Богоданность верховной власти и «старое доброе право» перестали в свете идей Просвещения восприниматься как сами собой разумеющиеся. Просвещение было не столько элитарной философией, сколько духовным и культурным климатом, присущим всем сферам жизни. Люди обретали уверенность в том, что они в состоянии стать счастливыми в согласии с законами природы и разума. Благо человека находилось не на небе, а на земле, и казалось, что для его обретения не требовалось ничего, кроме разума и некоторой решимости. В Америке народ уже восстал против тирании британской короны, и этот пример мог быть воспринят в Европе повсеместно. Почва, таким образом, была подготовлена, когда в июне 1789 г. из Парижа пришла весть о том, что третье сословие Генеральных штатов объявило себя Национальным собранием, единственным представительством французского народа, и намерено провозгласить конституцию на основе суверенитета народа и прав человека.
Происходящее получило отзвук в немецком духовном мире. «Эта революция, — замечал Иммануил Кант, — вызывает в душах всех ее свидетелей сочувствие, граничащее с энтузиазмом». Но восторг образованного бюргерства по поводу того, что дух Просвещения охватил теперь и политику, не долго оставался неомраченным. Революция соскользнула на кровавый путь, и террор 1793 и 1794 гг., первое массовое убийство в Новой истории, совершенное во имя всех добродетелей Просвещения, был воспринят ужаснувшимися немецкими бюргерами как катастрофа разума. Назад в свою внутреннюю жизнь, прочь от политики — и самые блестящие поэты Германии, такие, как Новалис, Людвиг Тик, Ахим фон Арним или Клеменс Брентано, отправились на поиски «голубого цветка»[27] романтики, в то время как Европа погружалась в войны и революции.
С апреля 1792 г. на европейском континенте бушевала война между революционной Францией и остальными странами Европы. У французских революционеров война не вызывала серьезных опасений, так как в Париже надеялись на слабость Габсбургов, которым приходилось бороться с внутренней напряженностью в своей империи, а союз между Пруссией и Австрией они считали невозможным. В свою очередь, военачальники европейских государств, объединившихся в коалицию против Франции, считали, что их непобедимые, закаленные в Семилетней войне армии быстро и без труда расправятся со взбунтовавшимся парижским сбродом. Таким образом, эта война, как бывало уже не раз, началась из-за ошибочной взаимной оценки сторон. Армии абсолютистских государств уступали французским солдатам-гражданам с их высокой мотивацией, новой тактикой, да и просто численным превосходством. На протяжении нескольких лет революционная Франция затмила мощь «короля-солнце», диктуя континенту будущее. Война и цели, ради которых она велась, приобрели огромные масштабы с обеих сторон. Речь шла теперь не просто об изменении границ внутри по-прежнему существовавшей в Европе системы, определявшей равновесие на континенте, а о революционном преобразовании Германии, Европы, даже всего мира, и в этих процессах участвовали все великие державы. Франция стремилась присоединить территории к западу от «естественной» границы по Рейну и, более того, перешла к созданию широкого предполья, состоявшего из государств-сателлитов — от Батавской и Гельветской до Цизальпинской и Лигурийской республик. В то же время антиреволюционные великие державы: Россия, Пруссия и Габсбурги — действовали поистине революционно, разделив между собой Польшу в 1793 г. и завершив этот процесс в 1795 г. Тем самым с карты исчез давний и важный представитель системы европейских государств. Но дело не ограничивалось только перекраиванием европейского континента. Военные действия распространились на половину земного шара, охватив колониальные империи, и от Индии до обеих Америк бушевал морской бой за обладание колониями и обеспечение коммуникаций. Шла самая настоящая мировая война, которая, однако, затихала то здесь, то там, но лишь для того, чтобы разгореться вновь, вовлекая складывающиеся союзы и свежие силы. Впервые в Новой истории встала задача завоевания мирового господства и полного подавления неприятеля, и, до тех пор пока одна из главных противоборствующих сил — Англия, Франция или Россия — не была окончательно повержена, надеяться на окончание войны не приходилось.
Правда, Пруссия, постоянно попадая в затруднительное с геостратегической точки зрения положение между Россией и Францией, вышла из коалиции после заключения в 1795 г. Базельского мира. Она отдала рейнские земли, отказалась от верности императору и империи, и отступила на восток. На протяжении десяти лет под защитой прусского оружия на севере и востоке Германии воцарилось спокойствие, без которого был невозможен процветающий мир — мир Гёте и Шиллера, Новалиса и Гумбольдта. Тем самым Пруссия дала сигнал к решительному перекраиванию карты немецких земель, революционному соединению владения и власти и прекращению существования «Священной Римской империи».
Так в Центральной Европе начался земельный передел в не виданных до тех пор масштабах. Истощенные Испания и Португалия вышли из войны. Австрия терпела одно поражение за другим. Англия оказывалась во все большей изоляции, а Россия демонстрировала безразличие к событиям, чтобы в 1802 г. перейти к совместным с Францией действиям против Англии. В этой ситуации Франция шла от триумфа к триумфу. Бельгия и рейнские земли были аннексированы и присоединены к французскому государству, Нидерланды и Швейцария превращены в протектораты, а Италия расчленена на «дочерние республики». Иначе говоря, революционная действительность превзошла самые смелые мечты Людовика XIV. Теперь Франция вместе с Россией обладала гегемонией в Европе. Напротив, немецкие княжества, понесшие ущерб: Бавария, Гессен-Кассель, Вюртемберг и Баден — нашли выход, чтобы по прусскому образцу пережить катастрофу без потерь, более того, даже с определенной выгодой. В обмен на передачу рейнских земель Франции князья Южной Германии ожидали «соразмерной компенсации» за счет тех, у кого не было ни силы, ни защитников. Речь шла о мелких князьях и графах, а также о территориях духовных владык, имперских городов и имперских рыцарей. Сам император Франц II последовал их примеру в сговоре при заключении мира в Кампоформио в 1797 г., отказавшись тем самым от целостности империи ради династических интересов Габсбургов. Последнее слово сказали даже не германские князья, а Франция и Россия в качестве держав — гарантов империи. Их план возмещения был принят имперской депутацией в 1803 г. и утвержден месяц спустя рейхстагом в Регенсбурге.
