В легенде есть еще одна любопытная деталь: несмотря на скудость продовольственных запасов, по единодушному решению всех воинов, в награду Марку Манлию каждый из них принес по полфунта полбы и по кварте вина. Кроме того, к его имени стали добавлять почетное прозвище «Капитолийский».
Таким образом, атака галлов отбита, но голод все неумолимее терзает защитников крепости. Однако и галлам приходится несладко. В опустошенном пожарами городе их тоже одолевает голод, непривычная, удушливая жара, косят болезни. Уже нет сил хоронить умерших — трупы нагромождают без разбора и сжигают. Начинаются переговоры о мире. «День за днем, — повествует Ливий, — воины вглядывались вдаль, не появится ли помощь от диктатора, и в конце концов лишились не только еды, но и надежды. Поскольку все оставалось по-прежнему, а обессилевшие воины уже чуть не падали под тяжестью собственного оружия, они потребовали или сдаться, или заплатить выкуп на любых условиях, тем более что галлы ясно давали понять, что за небольшую сумму их легко будет склонить к прекращению осады... Военный трибун Квинт Сульпиций и галльский вождь Бренн согласовали сумму выкупа, и народ, которому предстояло править всем миром, был оценен в тысячу фунтов золота. Эта сделка, омерзительная сама по себе, была усугублена другой гнусностью: принесенные галлами гири оказались фальшивыми, и когда трибун отказался мерить ими, заносчивый галл положил еще на весы меч. Тогда-то и прозвучали невыносимые для римлян слова: «Горе побежденным!» (Там же. 48)
В последний момент появляется войско из Вей, и сам Камилл поднимается на Капитолий. Ливий продолжает:
«Но ни боги, ни люди не допустили, чтобы жизнь римлян была выкуплена за деньги. Еще до того, как заплачено было чудовищное вознаграждение, когда из-за пререканий отвешивание золота прекратилось, неожиданно появился диктатор. Он приказал, чтобы золото убрали прочь, а галлов удалили. Когда те стали упираться, ссылаясь на то, что действуют по договору, он заявил, что последний не имеет законной силы, поскольку был заключен уже после того, как он был избран диктатором, без его разрешения, должностным лицом низшего ранга. Камилл велел галлам выстраиваться для битвы, а своим — сложить походное снаряжение в кучу и готовить оружие к бою. Освобождать отечество надо железом, а не золотом, имея перед глазами храмы богов, с мыслью о женах, детях, о родной земле, обезображенной ужасами войны, обо всем том, что священный долг велит защищать, отвоевывать, отмщать!» (Там же. 49)
Сражение разыгрывается сначала в самом Риме. Галлы терпят поражение и уходят. Римляне их преследуют. В следующем сражении, уже в десяти километрах от города, галлы разбиты наголову, и Камилл с триумфом возвращается в Рим. Сенат просит его сохранить диктатуру до конца года — в городе после ухода галлов началось великое смятение, которое только авторитет диктатора-освободителя может прекратить. Дело в том, что народные трибуны подбивают толпу оставить руины города и вместо его восстановления переселиться в недавно завоеванные, полупустые Вейи.
Сенаторы и Камилл уговаривают плебеев не делать этого, так как боги, если их бросят в городе, жестоко накажут римлян, а перенести их освященные на своем месте храмы невозможно. Кроме того, оставление города покроет римлян позором поражения. Камилл в сопровождении всего сената является в Народное собрание и обращается к нему с пространной речью. Вот небольшой ее фрагмент:
«Неужели вы допустите до такого бесчестья, до такого поношенья только оттого, что вам лень строиться? Пусть в целом городе не осталось никакого жилья, которое было бы лучше и удобнее, чем знаменитая лачуга зиждителя нашего (Ромула. — Л.О.), не лучше ли ютиться в хижинах, подобно пастухам и селянам, но средь отеческих святынь и родных пенатов, нежели всем народом отправиться в изгнание? Наши пращуры, пришельцы и пастухи, за короткий срок выстроили сей город, а ведь тогда на этом месте не было ничего, кроме лесов и болот, — теперь же целы Капитолий и Крепость, невредимы стоят храмы богов, а нам лень отстроиться на погорелом. Если бы у кого-нибудь одного из нас сгорел дом, он бы возвел новый, так почему же мы всем миром не хотим справиться с последствиями общего пожара?» (Тит Ливий. История Рима. Т. 1, V, 53)
Камиллу удается убедить народ. Сенат отверг предложенный трибунами закон о переселении. Всем было дано право ломать камни где угодно, рубить лес и строиться с одним условием — закончить постройку за один год. Издержки строительства малоимущим помогало покрыть государство. И Рим, действительно, поднялся из пепла в течение одного года. Правда, застроился он как попало, безо всякой планировки. Так, что даже клоаки, проведенные в свое время под улицами, оказались под частными домами (где они, надо полагать, пребывают и ныне).
Несмотря на государственные субсидии, о которых упоминает Ливий, по его же признанию, строительство заставило многих малоимущих римлян по уши влезть в долги. Этим-де решил воспользоваться герой обороны Капитолия, Марк Манлий Капитолийский. Движимый завистью к славе Камилла он (если верить трактовке Тита Ливия), хотя и сам патриций, стал возмущать народ против патрициев, утверждая, что те припрятали общественное золото, собранное для откупа от галлов, а его бы хватило, чтобы оплатить все долги. Для того чтобы выставить себя благодетелем народа, Манлий объявляет о продаже своего имения и заявляет, что намерен выкупать граждан, осужденных на долговую кабалу. Назначенный в ту пору (в связи с очередной войной) новый диктатор публично требует, чтобы обвинитель назвал имена похитителей золота и указал, где оно хранится. Манлий уклоняется от ответа — похоже, что свое обвинение он высказал наобум. Диктатор приказывает схватить недавнего спасителя отечества и заточить в тюрьму.
Комментарий Тита Ливия к этой акции любопытен, как еще одно свидетельство удивительного законопослушания римлян. Ливий пишет: «Ничей глаз, ничей слух не мог вынести ужас происходящего. Но государство, полностью повинующееся законной власти, установило для себя нерушимое правило: перед лицом диктаторской силы ни народные трибуны, ни сам простой народ не осмеливались ни глаз поднять, ни рта раскрыть. Зато известно, что когда Манлий был ввергнут в темницу, то большая часть простого народа облачилась в скорбную одежду, многие отпустили волосы и бороды, и угрюмые толпы бродили у входа в тюрьму». (Там же. Т. 1, VI, 16)
Вскоре за отсутствием состава преступления Манлий был освобожден. Он идет «ва-банк» — энергично сплачивает вокруг себя недовольных, призывает плебеев сообща выступить против патрициев, тем более что диктатор уже сложил свои полномочия и мятежники могут не опасаться скорой расправы. Сенаторы, в свою очередь, принимают меры. Они сговариваются с двумя народными трибунами, чтобы те привлекли Манлия к суду по обвинению в стремлении к царской власти. Беспочвенность этого обвинения, несмотря на явную антипатию к Манлию, признает и сам Тит Ливий. Он пишет:
«Что же, когда наступил день суда, было поставлено в вину подсудимому (кроме многолюдных сходок, мятежных речей, щедрот и ложного обвинения), что относилось бы собственно к делу о стремлении к царской власти? Этого я не нахожу ни у одного писателя». (Там же. 20)
Но тут же добавляет: «Не сомневаюсь, что обвинения были немалыми».
И вот, наконец, любопытное описание обстоятельств самого суда:
«Народ созван был по центуриям на Марсовом поле, и, как только обвиняемый, простирая руки к Капитолию, обратил мольбы от людей к богам, трибунам стало ясно, что, если они не освободят взоры людей, осыпанных его благодеяниями, от этого памятника его славы, справедливые обвинения не найдут места в их душах. Итак, отсрочив день суда, назначили народное собрание в Петелинской роще за Флументанскими воротами, откуда Капитолий не виден. Там, наконец, обвинение победило, и суд скрепя сердце вынес суровый приговор, не желанный даже для судей... Трибуны сбросили его с Тарпейской скалы: так одно и то же место стало памятником и величайшей славы одного человека и последней его кары...
Такой конец, — завершает свой рассказ Ливий, — обрел муж, чье имя, родись он не в свободном государстве, было бы прославлено». (Там же)
Упоминанием о свободном государстве Ливий дает понять, что верит в стремление Манлия к царскому венцу.
Спустя семнадцать лет после казни Манлия, в 367 году с севера Италии снова стали надвигаться полчища галлов. На этот раз римляне были не столь легкомысленны. Снаряжается большое войско. Во главе его вновь становится многоопытный Марк Фурий Камилл — он уже в пятый раз назначен диктатором. Решающее сражение римляне выигрывают сравнительно легко и тем навсегда останавливают движение галлов к югу.
Ближайшие соседи Рима теперь должны склониться перед его военным могуществом. Они не только не посмеют более нападать на римлян, но будут искать союза с ними. Перед Римом открывается заманчивая перспектива распространить свое влияние в сторону плодородной Кампанской долины и еще дальше на юг — к расположенным на берегу Тарентинского залива богатым греческим колониям: Фуриям, Гераклее и Таренту. К осуществлению этой перспективы римляне приступают спустя еще четверть века. Сначала приходится преодолеть сопротивление латинян. Оно длится более двух лет. В результате некоторые города Лациума полностью разрушены, зато жители тех городов, которые вовремя капитулировали или перешли на сторону римлян, приняты в число римских граждан, хотя и без права участия в голосованиях (так называемое латинское право).
