10 августа семья оставалась в Собрании с 9 часов утра до 10 вечера. В этом помещении с тонкими стенами слышны были все крики и шум мятежа. Сначала услыхали ружейные выстрелы, за которыми последовала глубокая тишина. Затем, около половины девятого, раздался залп, от которого задрожали окна в зале… Думали, что ядра проносятся над Манежем… Началась паника, но ее скоро успокоили. Со стороны Фельянов несся рев толпы: депутаты волновались, одни клялись умереть на своих местах, другие старались внести успокоение…
Людовик XVI держал в руке большой лорнет и наводил его то на президента, то на других членов Собрания. Королева была страшно бледна, но лицо ее ничем не выдавало волнения. Королевская принцесса держалась совершенно так же, как и она. Дофин вел себя соответственно своему возрасту; он, казалось, был изумлен, что находится здесь, и не понимал, почему и зачем его сюда привели. Что же касается принцессы Елизаветы, то она плакала навзрыд. Но ни ее слезы, ни трагическое положение этой несчастной семьи не могли смягчить черни, собравшейся на трибунах, и оттуда, как и с улиц, на королевское семейство сыпались насмешки, угрозы и оскорбления.
В десять часов вечера Людовика отвели в монастырь Фельянов, в помещение, занимаемое там архитектором Собрания. Там, на матрасах, брошенных на пол, король, его жена, дети и сестра смогли отдохнуть. Вместо ночного колпака Людовику служила салфетка, поскольку, уходя из Тюильри, они не успели захватить никаких туалетных принадлежностей. Принц де Пуа, герцог де Шуазель, господа де Бриге, де Огель и Обье стерегли королевское семейство в первой из четырех комнат, где оно было заключено.
На другой день (в субботу 11 августа) им опять пришлось вернуться в Собрание, в ложу писца. Заседание началось довольно мирно, но в полдень со двора Манежа в зал Собрания стали доноситься буйные крики; им в ответ раздались вопли из прохода Фельянов. Бешеное сборище требовало смерти швейцарцев, укрывшихся в монастыре. Депутат Камбон, инспектор зала, испуганный грозящей королю опасностью, предупредил его, что в случае прорыва толпы в зал со стороны прохода Фельянов король может через черный ход бежать во двор Манежа, где он окажется в относительной безопасности.
Когда настал вечер, королевскую семью снова отвели в помещение, прилегавшее к Комитету надзора, где они находились накануне. Народ потребовал замены лиц, составлявших стражу короля: толпа приметила, что они были слишком внимательны и услужливы. В итоге Комитет решил, что «эти господа» сегодня же вечером должны покинуть короля. Ему сказали, что этого требует как его собственная безопасность, так и безопасность его друзей. Прощаясь с ними, Людовик обнял их и велел им поцеловать его детей. Уходя, они выложили на стол все золото, бывшее в их кошельках, и спаслись по потайной лестнице. Им посчастливилось сделать это вовремя и не попасть в руки черни.
Утром 12-го король и его семья снова вернулись в ложу писца и весь вечер оставались на заседании; в эту конуру им подали обед[95]. Вечером их отвели в то же помещение[96]? что и накануне, но на этот раз они были там одни — без стражи, свидетелей, друзей и слуг[97]. Наконец 13 августа этой агонии был положен конец: королевскую семью заключили в Тампль. Карета, в которую их посадили, выехала под вечер из высоких ворот Фельянов и под громкие крики «браво» и шум толпы направилась по Вандомской площади к бульварам.
Людовику XVI суждено было еще раз увидеть Манеж при обстоятельствах еще более трагических.[98] Кто бы мог 11 декабря узнать в нем короля, говорившего в этом зале как повелитель? Кто бы мог узнать его в сумерках этого дождливого дня, «все еще полного, но полнотой болезненной и бледной»? Он не брился три дня (накануне у него отобрали ножницы и бритву). Четыре месяца пробыл он в заключении, и теперь его движения были неуверенны и неловки, как движения выздоравливающего, в первый раз выходящего из комнаты. Близорукость его, усилившаяся от тюремного заключения, еще более вредила его походке.
Страшно сказать, хотя Шометт рассказывал об этом с грубой бесцеремонностью, — в Тюильри, откуда его предки повелевали миром, Людовик XVI испытал настоящий голод! «При выходе из Манежа после допроса его отвели в зал совещаний; так как было около пяти часов, мэр спросил у него, не хочет ли он чего-нибудь поесть. Он отказался. Но минуту спустя, увидав, что один гренадер вынул из кармана кусок хлеба и дал половину его Шометту, Людовик подошел к этому последнему, чтобы попросить у него кусочек. Шометг отстранился от него, говоря: «Скажите громко, чего вы хотите?» — «Я прошу у вас кусок вашего хлеба», — повторил Капет.[99] «Охотно, — сказал Шометт, — возьмите часть этого завтрака спартанца. Если бы у меня были какие-нибудь овощи, я бы тоже отдал вам половину». Спустились во двор, Людовик сел в карету и съел только корку от своего хлеба. Не зная, куда ему девать мякиш, он обратился к сидевшему рядом с ним прокурору, и тот выбросил мякиш в окно. «Ах! — сказал Капет. — Не следует бросать так хлеб, в особенности когда его мало!» — «А почем вы знаете, что его мало?» — спросил Шометт. — «Потому что от хлеба, который я ем, немного припахивает глиной!» После некоторого молчания прокурор Коммуны сказал: «Моя бабушка всегда повторяла мне: мальчик, ты не должен выбрасывать хлеб, ведь ты не можешь сам сделать даже маленького его кусочка». — «Господин Шометт, — заметил Людовик Капет, — по-видимому, бабушка ваша была очень мудрой женщиной»».
Этот спартанец Шометт, предлагающий королю половину овощей, которых у него не было, всегда казался мне необычайно комичным. Но много ли найдется в истории сцен, столь же трагических, как эта? «Я прошу у вас кусок вашего хлеба». Эти слова, сказанные в Тюильри потомком Людовика XIV, способны пробудить жалость в самом равнодушном сердце.
Лишь 12 августа замок был вполне очищен и двери его заперты. Трупы швейцарцев, подобранные в разных местах двора и сада, сложили на большие телеги, покрыли соломой и отвезли для погребения на участок, который Коммуна города Парижа только что приобрела у бывшего монастыря Вилль-Эвек. Таким образом состоялось открытие этого кладбища, которому суждено было полгода спустя принять останки короля. Оно было названо кладбищем Магдалины по имени церкви, находящейся поблизости.
Когда 13 августа Людовик XVI покинул здание Фельянов и был переведен в Тампль, а народу было внушено, что он может теперь почить на лаврах, явилась мысль использовать пустые апартаменты дворца, но Законодательное собрание было в агонии и ничего не решало. Кроме того, среди публики ходили разные легенды; говорили о сокровищах, зарытых в подземельях, о складах оружия, запрятанных в погребах, о жертвах, брошенных в подземных темницах… Можно составить целый том или, вернее, сто томов, если собрать всю ложь, которую во время революции преподносили парижанам. Каждый день газеты приносили сенсационные известия, вроде следующего: «Входящих во дворец (Тюильри) всюду сопровождает собака, которая с 10 августа не отстает от них и бросается на каждую дверь, как бы разыскивая своего хозяина»[100].
Эта собака не произвела большого эффекта, и тогда придумали другое:
«С некоторых пор в Тюильри из-под апартаментов госпожи Турзель доносятся жалобные стоны: одна женщина, услышав их, упала в обморок. В этом месте делают раскопки, но пока еще ничего не открыли»[101].
Кое-что открыл депутат Ролан: по доносу некоего слесаря по имени Гамен он нашел железный шкаф[102]; дело это достаточно известно, и мы не будем останавливаться на нем. Заметим лишь, что этот знаменитый шкаф был не чем иным, как простой дырой, скрытой за деревянной перегородкой маленького прохода, который вел к алькову короля. Когда раскрыли двери перегородки, то обнаружилась железная дверь величиной приблизительно в полтора фута, замыкавшаяся на ключ и находившаяся на высоте четырех футов над полом. За этой дверью скрывалось маленькое углубление в стене. Тот, кто устраивал этот тайник, не постарался придать ему какую бы то ни было форму: это была просто неровная шероховатая дыра глубиной в два фута; диаметр ее у входа был дюймов пятнадцать и затем постепенно сужался. Говорили, что лакей по имени Дюрей ночью выносил в салфетке мусор, образовавшийся при устройстве тайника, и бросал его в реку. Ему пришлось совершить шесть таких путешествий.
Тем временем Законодательное собрание, видя, что его ждет неминуемая смерть, решилось на самоубийство. 21 сентября[103] новые депутаты, прежде чем явиться в Манеж, собрались в большом зале швейцарцев[104], в первом этаже павильона Часов. Таким образом, Конвент вступил во владение бывшим королевским жилищем. 14 сентября министр внутренних дел послал в Собрание планы и сметы, составленные гражданином Виньоном и касавшиеся построек и переделок, какие следовало сделать в Тюильри, в зале Машин, чтобы 1 ноября он был готов к приему Национального конвента. Мы не знаем, вследствие какой интриги Виньона, проект которого был принят, заменили архитектором Жизором. Во всяком случае, именно этот последний окончил работы, но отнюдь не к первому ноября. Конвент переехал сюда из Манежа лишь 9 мая 1793 года.
