«Пока обе стороны обменивались издали оскорбительными жестами и криками, несколько наиболее смелых патриотов подошли к ступеням парадной лестницы, под аркады галереи. При помощи пик с крюками на конце они схватили двух часовых-швейцарцев и под общий хохот обезоружили их. Швейцарцы этого поста под командой капитанов Зюслера и Кастельберга выстроились частью на ступенях галереи, частью на крыльце часовни и дали залп по людям, схватившим двух их товарищей. Звук этого выстрела послужил сигналом к общему побоищу. Ядра и пули засвистели над дворцом, и завязался бой. Швейцарцы, дворяне, гренадеры, все бывшие в замке люди стреляли сверху и снизу в толпу, отвечавшую пушечными и ружейными залпами. Первый залп со стороны дворца оказался губительным: марсельцы и брестцы понесли большие потери.
В течение часа беспорядочного сражения нельзя было определить, на чьей стороне победа. Но вскоре стало ясно, что побеждают патриоты, более многочисленные, чем слуги короля. Одни швейцарцы еще держались, но их атаковали одновременно и во дворе, и со стороны сада. Потеряв уже большое количество товарищей, эти храбрые солдаты отступили и в числе двухсот человек сгруппировались у галереи, бывшей центром атаки. Они неустанно стреляли, пока не истощился запас патронов. И они все погибли там, уложив более четырехсот патриотов. Когда галерея осталась без защитников, битва была выиграна.
Народ, овладев лестницей, бросился внутрь дворца. Всего за несколько минут толпа наводнила покои и перебила всех швейцарцев, которых встретила на пути. Патриоты рыскали повсюду: они осматривали крыши, коридоры, кладовые, потайные ходы, даже шкафы и убивали всех несчастных, спрятавшихся в этих углах и закоулках. Других выбрасывали живыми в окна и, несмотря на их мольбы, закалывали пиками на террасе и мостовой двора. Около сотни их успели бежать через двор Марсана, но на улице д’Эшель их задержали и убили, нанося удары саблями и пиками. Их обезображенные, обнаженные и изуродованные трупы были свалены кучами, вперемешку с соломой, и оставались выставленными напоказ до следующего дня.
Более сотни слуг Людовика и его семьи, кончая сторожами, швейцарами, мальчишками для услуг, подверглись той же участи. Кровь потоками лилась в покоях и потайных комнатах. Избежали гибели лишь очень немногие из слуг и несколько военных, переодевшихся в костюмы патриотов или спрятавшихся в трубы каминов, где им пришлось просидеть три дня, чтобы спастись от бешенства победителей»[90].
Только тогда — увы, слишком поздно! — был получен приказ короля прекратить огонь. Дворец был во власти восставших: чернь, опьяненная победой, которую она приписывала исключительно своей доблести, видит, что последние защитники замка обратились в бегство. Она бросается на лестницу и устремляется в апартаменты первого этажа.
Некоторые историки обходят молчанием разыгравшиеся там сцены, другие, напротив, раздувают их. Роялисты, описывая их, надевают красные очки; другие прикрывают глаза дымчатыми стеклами, затемняющими зрение. Что же касается нас, то мы имеем одну цель: узнать, как все происходило в действительности. Нам известны рассказы лишь двух очевидцев, которым мы можем доверять вполне. Один из них принадлежит все тому же Филиппу Морису, скромному писцу из конторы нотариуса. Он меньше всего интересовался политикой, но случай сделал его участником великих событий, и он в качестве зрителя поделился с нами своими впечатлениями и воспоминаниями. Автор другого рассказа, Мерсье, либерал и республиканец, всем сердцем был на стороне инсургентов, но, как искренний и честный человек, подробно и точно рассказал о событиях революции. Его положение позволяло ему видеть все. Он бегал по всему городу в поисках интересных событий, хвастаясь, что пишет книгу «Новый Париж» своими ногами и говорит лишь о том, чему сам был свидетелем… И вот что они оба видели в Тюильри в день 10 августа 1792 года.
Когда битва была выиграна, замок сделался добычей мародеров, съехавшихся туда в течение нескольких дней из разных департаментов. Естественно, они прежде всего устремились в кухни, расположенные в подвальных этажах павильона Флоры. Вначале там разыгралась ужасная сцена — эти тигры схватили несчастного поваренка, не успевшего убежать, затолкали его в котел и поставили в горящую печь. Потом они набросились на съестные припасы. Каждый завладевал тем, что было под рукою; один тащил вертел с дичью, другой — камбалу, третий — рейнского карпа величиной с себя самого. Погреба, где хранилась вина и ликеры, представляли собой неописуемое зрелище. Пол там устилал толстый слой разбитых бутылок, на котором валялись мертвецки пьяные победители вперемешку с трупами побежденных. Мужчины и женщины, захлебываясь в бешеном восторге, собирались целыми сотнями под вестибюлем южной лестницы[91] и плясали среди потоков вина и крови.
А во дворе, перед дверью, мегеры-санкюлотки жарили в ящиках для угля, вытащенных во время пожара из кордегардии, оторванные конечности убитых при штурме швейцарцев, отплясывая вокруг этих страшных печей дикую сарабанду. Столбы дыма вздымались к небу, а вдали, над Каруселью, под лучами жаркого августовского солнца вился легкий снежный пух — он сыпался из одеял и перин, вспоротых саблями на окнах галереи.
На лестницах стоял гул от шагов грабителей. Они поднимались и спускались, толкая друг друга, носились по коридорам, забирались во все комнаты. Они взломали письменные столы короля, королевы, принцессы Елизаветы, придворных дам. Ассигнации, золото, деньги, часы, драгоценные камни, футляры — сколько сокровищ им внезапно досталось! Ремесленники разгуливали по галерее, нацепив на себя часы с бриллиантовыми цепочками. Другие, профессиональные воры, спарывали галуны с одежды королевских слуг, запускали ловкие руки в ящики гардеробов, растаскивали ткани, белье, столовое серебро, свечи, книги из библиотеки — словом, все вещи, которые можно было унести с собою. Драгоценнейшую фарфоровую вазу разбили для того, чтобы взять ее ручки.
Филипп Морис видел, как разлетелись на тысячи осколков чудные часы, украшавшие консоль. Один слесарь или, по крайней мере, человек, одетый слесарем, приподнял стеклянный колпак, покрывавший эти часы, и долго смотрел на них жадными глазами. Затем, решив, что унести их будет нелегко, он в бешенстве поднял тяжелый кузнечный молот и одним взмахом расплющил колпак, часы и консоль.
Пока происходили подобные сцены, герои-вожаки, рисуясь, приказывали своим помощникам отнести в Собрание большие серебряные канделябры, стоявшие в часовне, серебряные блюда и кошелек, в котором было сто луидоров, чтобы снять с себя даже тень подозрения в расхищении.
Стекла звенели под ударами разбивавших их вдребезги пик Добрались и до постели королевы, из которой бесстыдное опьянение сделало арену самых мерзких непристойностей. Женщины охотились за несколькими несчастными швейцарцами и слугами, избежавшими гибели и думавшими, что они нашли спасение, спрятавшись в камине или каком-нибудь укромном уголке. Как только они были найдены, их безжалостно убивали.
Мирные граждане, пришедшие в Тюильри из любопытства, желая убедиться, существует ли еще этот дворец, бродили по террасе сада. Их охватило странное оцепенение, и они медленно двигались по усыпанной осколками бутылок террасе. Они, казалось, остолбенели, пораженные тем, что здесь нашли. На каждом шагу им приходилось в ужасе отступать при виде трупов — окровавленных, изуродованных, с перерезанным горлом или распоротым животом, трупов, на лицах которых еще жило выражение ужаса. Более хладнокровные зрители обращали внимание на тучи мух, которых тепло и запах крови привлекли к разверстым ранам и вылезшим из орбит глазам мертвецов. Они показывали друг другу внизу террасы, у самой воды, труп одного из гайдуков, ездивших раньше на запятках кареты королевы. Ужасные мегеры сорвали с него одежду и изуродовали тело самым отвратительным и циничным образом.
В Карусели внимание любопытных было привлечено лежащей близ улицы д’Эшель грудой трупов: они были сложены в поленницу, как бревна на дровяном складе. Со всех концов Парижа стекались толпы любопытных. Теперь, узнав, что битва окончена, парижане хотели взглянуть на ее результаты: чувство патриотизма было удовлетворено, и в свои права вступало любопытство. И над всем этим гулом неслись, перекрывая его, глухие звуки большого органа часовни. Молодой савояр, стоя на хорах, дул в одну из труб, играя «Dies irae»:[92] казалось, это ангел-истребитель возвещает трубным звуком о Страшном суде[93].
В Манеже короля и его семью поместили в маленькой ложе за креслом президента. Король вошел в Собрание через двери, выходящие на проход Фельянов; пройдя через крыльцо, ведущее сегодня из сада на террасу напротив улицы Кастильоне, королевская семья покинула Тюильри с тем, чтобы больше туда не возвращаться. Ложа, куда поместили монарха и его близких, была величиной в девять-десять квадратных футов. Она находилась справа от кресла президента и отделялась от зала тонкими железными прутьями. Входили в нее из глубины коридора, проходя при этом через маленький кабинетик[94]. Это было единственным местом, куда королевское семейство могло удаляться во время заседаний, и там оно провело целых три дня.
