Он появился не скоро. Зато объявил, что уже собрал, подготовил поклажу, которую возьмут с собой, и теперь можно отдохнуть. Зимин пошел взглянуть, что же собрано-подготовлено.
В ярко освещенном холле нижнего этажа на полу валялся набитый под завязку мешок. Один-единственный.
– И это все? – спросил удивленно-разочарованно Зимин.
– Хватит, поди... До другого раза...
– Эх, Николай Григорьевич, другого раза может не быть. Хозяева всего этого,– Зимин повел рукой вокруг, – объявятся.
– Да ну...
– Что да ну. От испуга они теперь давно оправились, будь уверен. Просто некогда, другим заняты.
– Шары бильярдные, разве, еще взять? Василий говорит, из слоновой кости. Дорогие.
– Шары, – усмехнулся Зимин. – Пусть и шары. Но и ковры, аппаратуру, белье...
– Посуда в столовой хорошая, – подсказал Засекин.
– Ее тоже,– Зимин кивнул.– Спрятать есть где близко?
– Может, в избушке путейцев? – предложил Засекия.
– Это где?
– За речкой, в березовом колке. Магистраль поперву тут готовились вести...
– Годится, – одобрил Зимин. – Вытряхивай одеяла перины. Телевизоры в них упакуем.
..До полуночи носили изо всех уголков невостребованного жилища, складывали в холле нижнего этажа то, что наметили переместить в домик путейцев.
В одной из комнат Зимин обнаружил за шкафом батарею валяющихся порожних бутылок, покрытых слоем пыли и затканных паутиной, и среди бутылок– книгу. Сдунул с обложки пыль, раскрыл. "Глубокоуважаемому Владимиру Митрофановичу Зюзюкину от автора с благодарностью и пожеланиями крепкого здоровья". Стояла подпись и дата пятилетней давности.
Зимин полистал книгу, прочитал в одном, в другом месте по полстранички. Судить по отрывкам – неплохо написано.
Не было сомнений, что Зюзюкин – один из наезжавших в не столь давние времена на отдых в эту тайную обитель.
"Сдалась ему твоя книга, не удосужился даже заглянуть, что ты там пишешь. И за что ты ему так пылко благодарен, глубокоуважаешь?" – мысленно вел разговор Зимин с неведомым ему провинциальным писателем.
Он решил взять книгу с собой. Ударил, чтобы получше сбить насевшую пыль, книгу об ладонь. Свернутый вчетверо лист мелованной бумаги выпал из книги на пол. На одной стороне листа, кроме оттиснутого типографским способом герба СССР и под ним в две строки "ВЦСПС. Областной совет профессиональных союзов", – больше ничего. На другой – было набросано скорописью и сокращениями от руки:
"Список на получение а/м
1. Е.А.– ГАЗ-31029 "Волга"
2. А.А.– -"-
3. Тап. В. К. – Жиг – "девятка"
4. Тап. П. В. – Жиг, – "9-ка"
5. Т.Н. С. – -"-
6. Берет. Н. Т. – "Нива"..."
В "Списке" значилось двенадцать претендентов на легковые машины.
"Тоже исторический документ...",– Зимин чертыхнулся, сунула карман бумажку.
По этой, подобной ли бумажке, возможно, вычислили братья Засекины хозяев тайного жилища. Хотя, не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы и без бумажки догадаться.
В ничейном пока доме много еще чего оставалось, той же мебели, однако всего не увезешь, и солидную часть обстановки дом все-таки терял.
Освещая себе путь фонариками, перевозили на двух лошадях поклажу в путейский домик.
Возвращаясь налегке после второй ходки, Зимин в траве наткнулся на вертолетные колеса, сломанный винт и лопасть. После этого перестало быть загадкой, как в этот заболоченный, бездорожный уголок завозили строительные материалы, рабочих, как попадали сюда хозяева...
Управились, легли задремнуть перед дорогой близкоблизко к рассвету. Зимин и тут, хоть сильно устал, не мог сомкнуть глаз. Думал, почему так легко согласился отмыть тайну, показал заимку Засекин. Конечно, наивно было думать, будто он застал конюха врасплох. Старый таежник мог найти тысячу способов избежать его компании, не посвящать в свои секреты. Дело здесь скорее в том, что простой русский человек деревенский конюх Засекин, привыкший жить с людьми по правде и совести, тяготился своим секретом, втайне мучился вопросом, правильно ли поступает, увозя с заимки хотя бы и для благих целей не принадлежащее ему добро? Брат-пасечник, посоветовав держаться подальше от бесхозного дома, отказался тем самым быть ему судьей, и ему нужно было чье-то авторитетное мнение. Таковым конюх и счел его, Зимина, мнение.
Другой причины причащения к тайне Зимин не находил...
Тихонько, как в прошлую ночевку, шуршала о галечник, утекая, вода глухоманной речушки, прорисовывались на фоне усыпанного звездами неба верхушки могучих елей.
Глядя на чуть покачивающиеся макушки, на высокие ясные звезды и невольно вспоминая вчерашний и нырешний дни, Зимин подумал, что здесь, на крохотном участке тайги между Пихтовой и засекинской пасекой в сущности спрессована, уместилась если не вся история государства российского за последние три четверти века, то такая ее часть, по которой можно вывести, определить целое, что в сущности при всей кажущейся нелепости, безрассудности затеи поставить в один ряд и залп Авроры, и концентрационный лагерь "Свободный" с полубезумным охранником-доброхотом, и разбитую ГрадоПихтовскую церковь, и тайную заимку, куда слеталось на отдых начальство, скорее всего, областное, и интернат для убогих детишек, которых обкрадывает медперсонал, – затея эта окажется не столь уж бесплодной и абсурдной. Другое дело, явления эти на порядок, на много порядков выше или ниже одно другого, смотря с какой стороны вести отсчет, – но одного ряда явления, тесно между собой связанные.
С недоумением думал он, как человек, однажды проснувшись, решает вдруг, что он призван освободить ни больше, ни меньше – человечество? Как в голову отдельному человеку приходит, что он живет праведно и правильно, а страна – глупо, нуждается в его спасении? Да в ладу ли с рассудком такой человек?
Зимин вспомнил, как прошлой весной стоял на Тихвинском кладбище в Санкт-Петербурге у могилы Достоевского. Проходила осматривавшая некрополь немецкая группа. "Здесь покоится прах гения земли русской Федора Михайловича Достоевского. Всемирно известны его романы "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы", "Бесы". На могиле великого писателя всегда живые цветы <aier nilit die sterbliche Uberreiste des genialen. Mensehen dee nissisehen Zandes Fjodor Michailovritsch Dostojewssld. Seine Romane "Verin-echen und Strate", "Bnider Karamasoff", "Daemonen" "та weitberuhmt. Aut dem grab des groben schriftstellers liegen immer die lebenden Blumen – нем.>, – проговорила быстро гид-переводчица, переходя к другой могиле.
"Бесы". Не прочитали роман внимательно, а если и прочитали, не поверили, что возможно в России то, о чем предупредил писатель...
Так думал Зимин: запуганно, пространно, не смыкая глаз. Под тишайший шум воды и миганье ясных ярких звезд...
Возвратившись в Пихтовое, Зимин застал в нетесовском доме одну Полину. Как выехал Сергей пять суток назад в ночь, так до сих пор о нем никаких вестей.
Полина не на шутку была встревожена столь долгим отсутствием мужа, хотя тщательно скрывала это. Ей в ее томительном напряженном ожидании не до ухаживаний за гостями. Пообедав, Зимин счел за лучшее поскорее собраться и уйти в город. Тем более, не нужно было придумывать себе Дело.
Мусатов. Не терпелось снова встретиться с ним. И побывать у Марии Черевинской, младшей дочери Василия Терентьевича Засекина, тоже не терпелось. Записка пасечника к дочери, в которой он разрешал и просил показать Зимину свои бумаги, была в кармане.
Зимин так и не решил, к кому первому отправиться. До дома знаменитого пихтовского ветерана идти ближе – это и определило выбор.
Старик не забыл о прошлом свидании. Даже имя Зимина помнил.
– А, ну входи, входи, – пригласил. – Думал, ты уже уехал.
– Нет, побуду пока... Я, бы, Егор Калистратович, еще взглянул на часы, на газетные вырезки. Если можно.
– Чего, поди-ка, нельзя. Гляди...
Знакомая потертая кожаная папка и следом массивные карманные часы на цепочке перекочевали из шифоньера на стол.
Зимин взял часы, нажал на кнопку– держатель крышки. Да, так и есть: никаких ни поручика, ни полковника. "П-ку Зайцеву". Дочь священника Соколова права.
С минуту Зимин смотрел на часы. Через сколькие и какие же разные руки они прошли, начиная от первого владельца, и до нынешнего! Священник, разбойник Скоба, командир чоновского отряда...
– Отличный хронометр, – сказал. – Исправны?
– Завести, так идут, – ответил Мусатов.
– Значит, часы принадлежали полковнику Зайцеву? – спросил Зимин, продолжая разглядывать гравировку на крышке.
– Ему. Кому ж еще. – Мусатов сел поближе к столу, так, чтобы видеть телеэкран.
– Я потому спрашиваю, что здесь вообще воинское звание не обозначено.
– Полковником был.
– Точно – полковником?
– Можешь не сомневаться.
– Да я бы не сомневался. Но вот Анна Леонидовна, дочь священника Соколова, утверждает, что принадлежали они поручику. Который умер в их доме. К моменту боя на заимке...
Мусатов метнул взгляд на гостя, на часы.
– Ну-к, дай сюда их, – потребовал, неожиданно проворно протянув руку к часам.
