– Ну-к, дай сюда их, – потребовал, неожиданно проворно протянув руку к часам.
Можно быле помедлить отдавать. Отодвинуться, зажать в кулаке. Однако на что бы это было похоже – поединок с человеком, которому шестьдесят было уже тогда, когда он, Зимин, только появился на свет.
Он положил часы на стол.
Мусатов немедленно накрыл их ладонью.
– Вот так, – сказал удовлетворенно. – А теперь ступай отсюда.
– Что так, Егор Калистратович?
– А так. Ступай. И не приходи больше.
– Ладно. Как хотите. Но один вопрос на прощанье.
– Никаких разговоров больше. Уходи.
– Я все-таки спрошу. На Орефьевом озере вы действительно застрелили главаря банды, обшарили и нашли вот эти часы. Но вы утаили то, что нашли вместе с часами: деревянную резную шкатулку.
Зимин не ожидал того эффекта, какой произвели его слова. Он приготовился к тому, что старый чоновец либо вовсе останется безучастным, либо начнет открещиваться, отнекиваться, негодовать, требовать доказательств, грозить жаловаться – что угодно из этого. Или все разом. Мусатов же глядел на него завороженно изумленными глазами. Так, как будто Зимин был ни больше, ни меньше свидетелем, очевидцем того бесконечно далекого события.
– Не утаил, – отрывисто сказал Мусатов, глядя мимо Зимина.
В волнении встал из-за стола. Неловко убирая руку с часов, едва не смахнул их на пол.
– Не утаил, – повторил Мусатов. – Открыл шкатулку, толком не успел заглянуть в нее, подъехал на коне командир.
– Тютрюмов, – уточнил Зимин.
– Он. Забрал часы и шкатулку. Сунул за пазуху и велел молчать, забыть. Сказал, что военная тайна.
– Присвоил?
– Не знаю. Больше никогда не видел.
– А как же часы у вас?..
– Через день перед строем вручил их, – Мусатов кивнул на стол, – со своей дарственной надписью.
Зимин, не встречая возражений, опять взял в руки часы, открыл крышку.
– Мм. Так ниже, выходит, была тютрюмовская надпись?
– Его...
– Сами стерли?
– Сам.
– Что так?
– Нужно было, и стер.
– В тридцать седьмом?
– Раньше. Что тебе все докладывать... И хватит. Устал я, парень. Ты бы шел, – попросил Мусатов.
Вид у прославленного пихтовского ветерана впрямь был неважный. Лучше оставить его в покое. Зимин попрощался.
На двери дома Марии Черевинской, дочери пасечника, висел замок. Укатили по грибы всей семьей, раньше как затемно не объявятся, – объяснила приглядывавшая за домом беременная женщина-соседка, прежде выведав у Зимина, кто он и по какой надобности к Черевииским. А надежней завтра раненько Марию застать, она за пятнадцать минут до семи на работу, в смену, из дому выходит.
– Понятно...
Церковь-склад виднелась среди высоких старых тополей в конце улицы, и Зимин неспешно побрел к ней.
Днем охрана не выставлялась. Беспрепятственно через пролом в заборе он ступил на территорию, прилегающую к церкви. Около старого колодца, куда пьяный стрелок Холмогоров уронил наган, высилась куча ссохшейся земли вперемешку с илом – явно продукт продолжившихся поисков клада после того как пожарный вытащил со дна вместе с наганом и чугунок, наполненный царскими романовскими деньгами. Теперь уже не три, а только два лиственничных венца торчали над землей: верхний пошел на то, чтобы кое-как прикрыть отверстие глубокого колодца. Щель между бревнами в одном месте была опасно-широкой, так что Зимин счел за лучшее снять с забора несколько висевших на честном слове досок, заложить ими эту щель.
Обойдя церковь-склад, остановился около придела. "Где-то в нескольких шагах стояли черные мраморные надгробья и между ними крест, обозначавший могилу поручика Зайцева", – подумал он. Припоминая запечатленный на старом фотоснимке Градо-Пихтовский храм, виденный им в квартире престарелой дочери священника.
Он глядел, и как-то не верилось, что вот на этом самом месте, захламленном битым стеклом, мелкими кирпичными осколками, щебенкой, сплюснутой с боков ржавой бочкой из-под горючего некогда было церковное кладбище, к могилам кто-то приходил, и они были ухожены. Как-то не верилось, – он поднял глаза вверх, туда, где, выбиваясь из-под старого кровельного железа, тянулись к свету щеточки жиденьких кустарников, -и в то, что некогда венчали церковь купола и кресты, и в часы служб, по праздничным и печальным дням здесь было людно, гудели, отдавая то скорбью, то радостью, колокола.
А ведь было, все было. И расцвет, и опустение, разорение храма. И раненый колчаковский офицер, поручик из Твери, был, и уголовник по кличке Шишка, скользивший зимней ночью меж заснежённых тополей от просторного поповского дома к церкви с завернутой в одеяло ношей– дочерью священника,– тоже был. И главарь шайки Скоба, пытавший под сводами церкви купцамиллионера Шагалова и его доверенного...
Захотелось взглянуть, что же, как там, внутри церкви, сейчас. Он припал к забранному кованой узорной решеткой окну с пыльными стеклами.
– Ето чего ты там высматриваешь, а? – раздался за спиной женский строгий голос.
Зимин обернулся. В стоящей перед ним пожилой женщине узнал жилицу бывшего притчевого дома бабку Надежду. Ту самую, которая неделю назад при стечении народа стыдила охранника Холмогорова за беспросветное вранье.
– Да вот. Церковь здесь была, – пробормотал, оправдываясь.
– Была, – согласилась старуха. – А теперь склад материально-технических ценностей.
– Склад меня не интересует...
– А не интересует, чего ж заглядываешь тогда?
Зимин хотел было объяснить; спросить, давно ли здесь живет старуха, известно ли ей, когда церковь обезглавили и куда подевались колокола; может быть, у нее или у кого-то из ее знакомых случайно уцелели старые снимки?
Подумав, решил: не стоит затевать разговора, лучше уйти.
Сергея наконец-то застал дома. Он сидея во дворе под черемухой за стопиком. Полина хлопотала около него. От Сергея пахло костром, потом, порохом. Вид у него был помятый, усталый и одновременно возбужденный.
Преступников не поймали, хотя они гуляли по району вовсю, с размахом, едва не в открытую, нимало не заботясь о том, что оставляют после себя следы, что по именам и в лицо их уже знают. После первых двух ограблений, о которых Зимин уже слышал, последовали кражи из магазинов в Среднем Китате, Святославке, ТаежноМихайловке, из кооперативной лавки в Петропавловском. "Ниву" вишневого цвета бросили в лесу под Святославкой, сожгли. Без транспорта, однако, не остались: нересели сначала на пятитонку, – позднее на лесхозовский "уазик", выкинув оттуда водителей, а из "уазика" и главного инженера лесхоза. Хорошо, просто выкинули, не пустили в ход ножи и стволы...
Наворотили с лихвой. Однако же, с сегодняшнего дня всевольный их загул заканчивается. Сходило с рук, пока нынче поутру не завалились в избу охотника Лаврентия Нифонтова в его отсутствие и украли ружье. У Нифонтова, кроме двухстволки, еще и карабин в доме хранится.
Не на виду. Вернувшись с рыбалки, и обнаружив пропажу, Лаврентий нагнал грабителей, и когда по первому требованию ружье не вернули, прострелил кому-то из четверых ногу.
Так что теперь, имея в группе раненого, уползти постараются как можно дальше. Главное им– выбраться из района, области, затеряться на оживленной автостраде, а там – кто их будет искать в нынешней неразберихе, особенно если очутятся за пределами России...
– Вот, посмотри, – протянул Сергей мятую бумажку с машинописным текстом. – Ориентировка на одного из них.
"Возраст– 25-30 лет, рост 175 см, волосы черные, прямые, средней длины, глаза темные", – скользнул глазами по строчкам Зимин.
– Все не читай, неинтересно. На особые приметы обрати внимание, – сказал Сергей.
Зимин кивнул.
Он и без того уже, пропустив, во что одет преступник, вчитывался в тщательнейшее описание особых примет, а это были наколки.
"На левом плече – полуобнаженная женщина с кинжалом и стоящий перед ней на коленях мужчина, – говорилось в описании, – у левого локтя – четырехконечный крест с надписью "Рай", подчеркнутой чертой с точкой; на тыльной стороне левой кисти – цветок лилии; на левом предплечье – сердце, пронзенное стрелой, и буква "Z"; на правом – факел; у основания большого пальца – три точки; под коленками – кресты; на правой ступне – надпись "Душа болит о производстве", на левой – "А ноги просятся в санчасть."
Еще не дочитав до конца, Зимин невольно весело, от души расхохотался.
– А ноги просятся в санчасть, – повторил вслух последние слова. – Мудрено запомнить.
– Ясно, куда его ноги просятся, – сказал Нетесов, делая нажим на слове "его".
Чего-то Сергей не договаривал. Скорее всего, не один охотник Лаврентий Нифонтов вступал в поединок с грабителями, недаром от пистолета, положенного в кобуре на край стола, тянуло запахом горелого пороха, и, скорее всего, не так и неизвестно местонахождение преступников, если он перед ночью на два-три часа заехал домой.
– Ну, а ты? Как на Подъельниковском кордоне? Как Василий Терентьевич? – переводя разговор, спросил Нетесов.
