больших драхв и самцы, которых монголы из-за их перьев под горлом находящихся подвесочек называют захалтуями и которые под языком имеют отверстие к одному желвастому для воды пузырю величиною в хорошее гусиное яйцо; весом бывают более тридцати фунтов. Но, напротив того, стрепетов здесь совсем не знают.
В здешних степях находится весьма достопамятный зверок, который, правда, и по Селенге, да еще в гораздо большем количестве, водится, очень известный в Даурии под мунгальским именем оготона. Он имеет весьма великое сходство с чекушкой... и с каменным зайчиком... и находится в студеных даурских горах. Разность между сими тремя зверками не более, как и между зайцем и кроликом. Даурская чекушка величиною почти с... каменного зайчика, но шерстью гораздо нежнее и волосом изжелта-серая. Впрочем, как у обоих сходственных сортов уши большие, круглые, голова тупая, коротенькие ножки с известным знаком или отличием и без хвоста, но внутренним сложением, родом жития и голосом она наиболее подходит к каменному зайчику. По степям и по песчаным горам она обыкновенно роет норы с многими проходами и отверстиями. Из них не выходит она, как по большей части в полдни и в сумерки; и тогда она ищет себе корму, обгладывает даурские деревца, для коих часто она по берегам и по островам остается жить. По утрам и по вечерам в тех местах, где их много, слышен повсюду их голос, как они, то и дело повторяя, чокают. Под осень нанашивают они около своих нор маленькие и круглые кочки, к чему выбирают разные травы, а особливо зеленую веронику и ветреницу; первою затыкают они все другие от нор своих отнорки, а как там всю сию траву приедят, то в хорошие дни выходят и накладывают снова, принося из запасных своих кочек, коих поперешник не более фута. Сей зверок обыкновенно бывает добычею даурским степным кошкам, или манулам, коих здесь довольное количество водится.
Мая 30 (-го), прежде нежели мне отъехать, заставил я ворожить одну славную в тунгусах шаманку, которая в здешнем месте у своей родни гостила. Как скоро стало смеркаться, то пришла она к огню, раскладенному за несколько времени перед одним шалашом, а шаманское ее платье, бубен и костыль несли молодые ребята; за нею шло несколько молодых баб и девок, которые будут ей в пении подтягивать. Платье ее, которое она перед огнем надевала на голое тело, походило на хороших колдунов одежду; кожаный халат извешен был вокруг разными железными гремушками и другими медными фигурками, позади с плеч множество висело разноцветных змей и хвостов, из коих к одному привязан был маленький колокольчик. Шапка была простая кожаная, и наместо железных рогов, кои б к ней приделаны быть должны, пришиты были к плечам рогам подобные машины, на кои нацеплены были железные лягушки. Бубен поперек был больше аршина, и чтоб настоящий страшный звук издавал, надобно было его нагреть и натянуть хорошенько, на что довольно требовалось времени. Потом взяла она (бубен) сперва сама в руки и стала от огня лицом на север, женщин всех поставила рядом перед собою, а мужчин — рассадя вкруг, начала страшным голосом распевать на север волшебные свои песни. После отдала бить в бубен своему мужу, а сама, взяв клюку в одну руку, начала прыгать, ломаться, всячески кривляться, притом икая, ворча, кукуя, как кукушка, и другими разными голосами, сделалась напоследок будто вне себя и велела у себя спросить что-нибудь, сама петь ничуть не переставая, на что и ответствовала между тем очень не худо. После спросила водки, и как ее еще просили продолжать ответствовать, то она извинялась, говоря, что она не имеет больше как только три духа в своем повелении, из коих каждый вечером не более служит как для одного вопроса; а живут из них один на севере, другой на востоке, третий на западе; правда, говорила она, могу я еще на два вопроса ответствовать, а более нет уже, потому что мне более не позволено. После того, отвернувшись к западу, начала прибирать свои волшебные молитвы к тому духу, коего Доролжою называла, и Поелику тогда светил месяц, то смотрела она на него из-под руки очень часто и так, как будто б видела, что кто-то к ней издали подходит. Дабы ответствовать на третий вопрос, то перечитывала она неоднократно свои кануны к востоку. Однако на все три вопроса, кои мы не без осторожности задавали, она так хорошо отвечала и так потрафила, что я удивился и неотменно подозревать был должен, что, конечно, не толмач ли ей, переводя вопросы, пересказал, что мы думали. Тунгусы хвалились сею шаманкою, что она сему искусству ни у кого не училась, но сама собой дошла до сего совершенства, живучи сперва в девстве долгое время в задумчивости, так, как в безумии. Напротив того, казаки уверяют, что ее наставник был один шаман, живший на реке Онони, у которого ездившие прежде сего профессора отняли шаманское его платье, и потому с тех пор он более за свое ремесло уже и не принимался.
31 (-го) числа мая ехал я далее песчаными холмами; влеве лишь только на правый берег подымаешься, был солончак Конгэ, коего поверхность вся была покрыта белою солью, но в оной и земля была примешана, и много горькой соли содержалось, прочее составляли хрусталики глауберовой соли. Вскоре после того выехал я на пространное поле, по коему речка Ононь-Борза протекает. Все оное изрядно покрыто зеленою травою, более или менее местами белело осевшею наверху солью и уже довольно много цветами испестрилось. (...) На тех же местах рос особливый род плешивца со светлыми и желтыми цветами, также по сухим песчаным местам начинали распушаться... обыкновеннейшие даурские травки, равным образом один прекрасный с белым цветком касатик и желтая трава Стеллера [168], которую я кроме сих стран нигде не видывал. Она из-за своего корня еще всегда у даурских русских в особливом почтении, несмотря на то что сильное оного действие уже многим на тот свет отправиться пособило. Корень сам более схож с дурною человеческою фигурою, нежели мандрагорин, и часто случается, что голову, и руки, и ноги весьма ясно распознать можно, и потому не без причины его мужиком-корнем прозвали. Старые кочни толщиною бывают с большую брюкву и действием наикрепчайшие. Из таковых кочней выходит пятьдесят, а иногда и до ста стеблей, кои прекрасными своими и благовонными цветов пучками не иначе предвещают, как такого сильного и вредного корня, каков он есть в самом деле. Наружная цветов сторона обыкновенно
